В тетрадке собраны стихотворения, написанные в 1935–1936 гг., – до 17 лет. Конечно, они в большинстве своём подражательны; невелик словарный и ритмический запас. Но, надо отдать должное, Майоров многим интересуется, пробует разные темы, старается. Интересны посвящения Сергею Есенину («Словно в бурю сучья у сосен, / Надломилась твоя голова») и попытка переклички с Блоком – девятиклассник пишет вариацию на его «Кармен»:
Я встретил её на осенней панели.
А день был дождливый, ветреный, злой.
И щёки в стыдливом смущеньи горели.
Взгляд был пьян, как мужик из пивной.
И опять же в этих юношеских стихах – невесёлые пророчества самому себе, поэтическое «накаркивание» (от которого всегда предостерегал Борис Пастернак – любимый поэт Майорова на выпускных курсах). Стихотворение «Юбилейное» написано в день 16-летия, 20 мая 1935 г.:
Жизнь – минут человеческих проба,
И она, как капля, проста…
Эй, кто там?! Не делайте гроба,
Не готовьте кривого креста!
Но страшусь одного я немного,
Что сказала мне впалая грудь:
«Пятьдесят четвёртого порога
Не удастся нам перешагнуть!»
Во втором архивном сборнике-тетради – стихи февраля-мая 1936 г. под заголовком «Из цикла «Я смеюсь» («А он смеялся и смеялся, как / Будто ему всё знакомо смешное на земле…»). Из художественного оформления на этот раз – только съёмная обложка с разудалым рыжим гармонистом на фоне радужного деревенского пейзажа. Это нарисовано однокашником Шеберстовым на оборотной стороне контурной карты «Среднеазиатские союзные и автономные республики». В этой тетрадке – эксперименты автора с поэтической формой, жанровые поиски. Здесь несколько сказок – мини-поэм «для взрослых детского возраста»; много места и сил отдано под «пародии, юмор и стихотворные игры».
Наиболее сильные строчки – в третьем, самом тонком, майоровском «томе». Здесь уже нет иллюстраций, на обложке просто написано: «18-я весна. Май 1937 года». На это время, видимо, приходится первая сильная влюблённость поэта. Образ девушки «с московской улицы» проявляется и в известных, ранее опубликованных стихах Майорова. А в найденной тетрадке ей посвящено, кажется, всё.
Вообще в жизни поэта, судя по всему, было две музы. Причём в его сердце места хватало двоим одновременно. И каждая абсолютно искренне считала, что стихотворение «Что значит любить?» (1939) посвящено только ей одной:
Идти сквозь вьюгу напролом,
Ползти ползком. Бежать вслепую.
Идти и падать. Бить челом.
И всё ж любить её – такую!
Любопытно сопоставить недавно опубликованные воспоминания возлюбленных поэта. «Она помнит голос и губы поэта» (альманах «Откровение» / публ. Н. Голубева. Иваново, 2011) – мемуары Ирины Пташниковой, однокурсницы и невесты Майорова, сделавшей много для сохранения о нём памяти. Ярка и её собственная биография. «Тайна поэта с «божьей искрой» (Ивановская газета, 16, 17, 18 января, 2013) – публикация В. Терентьева об ивановской подруге поэта. Исследователями (о ней писал и В. Сердюк), видимо, по просьбе героини, не разглашается её имя; воспоминания даются в пересказе – что снижает доверие к источнику. Не сохранилось документальных (кроме упоминаний в стихах) свидетельств этой связи. Но насколько всё это важно и нужно знать нам? Правда, Майоров сам призывает: «А как любили мы – спросите жён!» и предсказывает (удивительная всё-таки сила его пророчеств):
Как жил, кого любил, кому руки не подал,
С кем дружбу вёл и должен был кому –
Узнают все,
Раскроют все комоды,
Разложат дни твои по одному.
Помимо трёх школьных тетрадок в РГАЛИ хранятся и другие неизвестные документы, связанные с Н. Майоровым. Один из них – открытка в государственное издательство, которым открывается эта статья. А второй – личное дело студента Литературного института. Оно позволяет уточнить ряд биографических деталей, а главное – в нём хранятся стихи, которые Майоров представил на вступительный конкурс, – многие из них прежде не публиковались. Сначала кажется, что они написаны другим человеком – в глаза бросаются не только возросший поэтический уровень, но и новый почерк. Коренные изменения объясняются легко – это два университетских курса лекций сделали скромную каллиграфию школьника размашистой и крупной.
Всего в архиве хранится более 100 неизвестных прежде стихов Майорова. Не все они достойны публикации с чисто поэтической точки зрения, но все они важны в мемориальном и биографическом аспекте. Они позволяют понять, как мальчишка из фабричного города, сын дореволюционного батрака, превратился в классика военного поколения, прочувствовавшего Великую Отечественную за два года до её начала. Предлагаю подборку этих стихов – из всех четырёх тетрадок.
Николай МАЙОРОВ, 1919–1942
Я сегодня пою по-иному…
<…>
Я живу в небольшом городишке –
В нём проспектов нигде не найдёшь.
Часто мне – озорному мальчишке –
Снится спелая нежная рожь.
А ещё стала чаще сниться
Мне под утро болотная гать, –
Город яркого, нежного ситца
Мог бы я на неё променять.
(из первой тетрадки)
***
Шелуха да пьяные огрызки
И с косой растрёпанной сирень…
Мне недаром показалось низким
Облако в рубахе под ремень.
Ни в отца, ни в кудрявого брата,
В самого уродился в себя.
Вот на шее от шрама заплата
Вновь заныла, до боли щемя.
Эй вы, черти! А разве жалко
Погибать при похабной луне:
Два конца имела та палка
И одним хватанула по мне.
И моя обожжённая рана
Разболелась, заныла опять.
И знакомого всем хулигана
Никому больше Колькой не звать.
Колька! Это ты ли, ты ли?
Нет – наверно, это лишь обман:
Уж давно все выпиты бутылки,
И разбит недопитый стакан.
Но не трусь, а пой и пей запоем,
Не страшись в грядущее толчка.
А умрёшь – всей улицей зароем
Под рыданье грустного смычка.
На земле мне нравились лишь ивы
И луны колеблющейся медь.
Знать с того и не был я красивым,
Знать с того и не умел жалеть.
Песнь другая – дороги другие,
Скрип не смазанных дёгтем колёс.
Эх, вы, дали мои голубые,
Синеглазый грустящий овёс!
Я зашёл бы опять, да не с кем
Про себя, про родную кайму.
Для чего родился таким дерзким –
Я никак до сих пор не пойму.
(28 апреля, без указания года, вложено на отдельном листе в первую тетрадь.)
Разговор с девушкой
Ты меня спросила: «Где твои друзья?
Девушка любимая? Слава где твоя?»
…Не смутившись в слове, я тебе скажу,
Что давно с друзьями вместе не хожу.
И они в обиде от меня ушли,
После помириться в дружбе не могли.
И лишь только спросят:
«Где твои друзья?» –
Отвечаю людям: – Велика земля,
Долго я шатался, как поэт, по ней,
Растерял, оплакал дружбу и друзей.
…Девушка любимая?! –
Есть одна она,
Вечером встречает лаской у окна.
Я ношу ей садом белые цветы.
Девушка любимая – это будешь ты!..
…Слава где? –
А слава верною женой
Ходит по округе сплетнями за мной.
Шепчется слюнями неправдивый слух,
Стал я ненавистным языкам старух.
И злословят люди, ночи и закат –
Как на посмешище на меня глядят.
Только я не струсил – по округе всей,
Как поэт разбойный, я дразню людей.
Маменьки дивятся – дочкам говорят,
Чтоб со мною поздно не ходили в сад.
Ну а дочки… Что же?
– Девушки мои!
Надо мной красивым свищут соловьи.
Я стихами речи жарко говорю,
Я к любой дорогу к дому проторю.
Потому и ходит, расплескав края,
Слава озорная, пьяная моя…
…Ты меня не спрашивай
в этот зной-закат –
Чем другим, а славой сыт я и богат!..
(май 1937, из третьей тетради)
Лисица
Сухим можжевельем царапался лис,
Ветры за сосною уюта искали, –
А рыжей лисице наперерез
Громадный пёс свою пасть оскалил.
В испуге, петляя следы по снегу,
Бежала неровною прытью,
И кровь с обветренных губ
Алой стекала нитью.
Навстречу охотник в зелёной бурке
Вскинул в воздух двустволку рукой –
И пожар золотистой шкурки
Заметался в сугроб голубой.
Чёрный пёс на вскинутых лапах
Задержал над лисицею бег.
Огненным жаром капал
Сгусток кровавый в снег.
