Сгусток кровавый в снег.
(1938, из стихов при поступлении в Литинститут)
Взгляд в древность
Там – гул и мрак, обломки мифа,
Но ветер сказку окрылил:
Кровавыми руками скифа
Хватали зори край земли.
Скакали взмыленные кони,
Ордой сменялася орда –
И в этой бешеной погоне
Боялись отставать года.
И чудилось – в палящем зное
Коней и тел под солнцем медь
Не уставали под землёю
В века событиями греметь.
Менялось всё: язык, эпоха,
Колчан, кольчуга и копьё,
И степь травой-чертополохом
Позарастала до краёв.
…Остались тухлые курганы,
В которых спят богатыри,
Да дней седые караваны
В холодных отблесках зари.
Ветра шумят в высоких травах,
И низко клонится ковыль,
Когда про удаль Святослава
Ручей журчит степную быль.
Выходят витязи в шеломах,
Скликая воинов в набег…
И долго в княжеских хоромах
С дружиной празднует Олег.
А в полночь скифские курганы
Вздымают в тень седую грудь,
Им снится, будто караваны
С востока держат дальний путь.
Им снятся смелые набеги,
Стенанья, смерть, победный рёв,
Что где-то рядом печенеги
Справляют тризны у костров.
…Там гул и мрак, обломки мифа,
Простор бескрайний, ковыли…
Глухой и мёртвой хваткой скифа
Хватали зори край земли.
(1938, из стихов при поступлении в Литинститут)
Теги: Николай Майоров
«Да потому что он мне брат...»
Николай Зиновьев. Дождаться воскресения. - Ростов-на-Дону: Фирма "Ирбис", 2013. – 240 с.
В Финляндии вот уже почти пару десятилетий проходит чемпионат мира по игре на воображаемой гитаре. Жители самых разных стран выходят на сцену и отчаянно перебирают в воздухе пальцами. В современной отечественной поэзии подобный чемпионат носит поистине тотальный характер. Вроде бы и позы иной автор делает залихватские, вроде и пальцы на нужных местах в воздухе пристроены, вроде и зал в лице ближайших родственников и друзей радостно беснуется, но нет гитары.
В этом смысле краснодарский поэт Николай Зиновьев настолько разительно отличается от многочисленного племени русскоязычных фонограммщиков, что, столкнувшись с его даром, можно лишь подивиться: а возможно ли сейчас само вот это, незамутнённое, непиарное, кажется, совсем чуждое всяческой позы художественное слово?
Стихи Зиновьева в высшей мере адекватны окружающим его людям, времени и пространству. Кажется, что он ничего не пишет, просто набрасывает в дневник какие-то внешне простенькие мысли и замечания:
Всем счастья и здоровья!
В степи встаёт рассвет.
Гоню пасти коров я,
И мне двенадцать лет.
Это та поэзия, которая, вырастая из конкретных людей с их страстями и пороками, обретает новое, всеобщее, соборное качество. Поэзия, которая становится собой в совместном вопрошании, в поиске постоянных ответов на, казалось бы, очевидные вопросы.
Поэт не питает иллюзий по части человеческих телесных оболочек. Он и о себе отзывается предельно жёстко, без снисходительных обиняков, и от благодушных восторгов в части народа далёк.
Внешний парадокс: активно вводя в ткань своих стихов разного рода пьяниц, бомжей и проституток, Зиновьев таким образом лишь заставляет по-новому осмыслить наше общее ежедневное бытие через перевод разговора на христианские мотивы. Показательна сценка «На вокзале»:
«Будь хоть что,а жизнь прекрасна!»
(А вокруг шумел вокзал).
Эту фразу пьяный, грязный,
Засыпая, бомж сказал.
Я решил съязвить: «Неужто?»
Он откашлялся в кулак
И ответил: «Потому что
Богом дадена, дурак».
Стихи Зиновьева полны людей, портретов, эскизов, сценок. Это стихи, которые стопроцентно не пишутся в башне из слоновой кости. Они уверенно претендуют на максимально полный, эмоционально обобщённый социальный срез того, что является сейчас народом России.
Причём в беспощадности своей поэт намеренно избирает путь конфликта, некоего выбора, который в обязательном порядке призван делать читатель:
Мы с деревенской девкой Валей
В пылу бесстыдства и стыда
Ночь провели на сеновале
Под лягушачий хор с пруда.
Потом душа ждала ответа
В недоуменье и в трухе:
«А о содеянном грехе
Стихи – поэзия ли это?»...
Сейчас Николай Зиновьев, пожалуй, самый социальный поэт в России. С ним может поспорить разве что автор зарифмованных политизированных газетных колонок Дмитрий Быков. Хотя вряд ли данный спор получился бы спором равных, так как Быков по большому счёту никого исправлять в принципе не собирается и на мир он смотрит исключительно взглядом потребителя – как на бесконечный источник сюжетов и поводов для очередного гонорара.
Сила же Зиновьева в том, что он при любых хитросплетениях описываемых им судеб остаётся глубоко православным, верующим человеком. Никогда никакую грязь он не рассматривает как приговор:
Зачем, поэт, ты режешь взгляд
Нам пьяницею в луже?
Да потому, что он мне брат[?]
И брат родной к тому же.
Вообще вереницы этих характеров и портретов проходят, пожалуй, оттого, что поэт напряжённо ищет исполнения завета Спасителя о том, что где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них (Мф., 18, 20). Социальность стихов Николая Зиновьева – не оживляж для сюжетной полноты, даже не поиск своего индивидуального почерка. Это, скорее, неосознанная жажда единения, жгучей связи между всем сущим и Божьим.
Стихи Зиновьева изначально направлены вовне. Они – не самовыражение и не некая эстетическая услада. Они не предполагают самодостаточность собственно текста, опираясь всецело на глубинные фундаменты веры предков и на то, что отзывается в душах, собранных «во имя Моё».
Иным и солнце всходит с Запада,
Иные – с низкою душой,
Иным легко и локоть цапать-то
Зубами – локоть-то чужой.
С сугубо филологической точки зрения в процитированных стихах нет ничего прорывного. Не совсем чёткая ритмика, простота рифм, простота образного ряда.
И тем не менее даже откровенно проходные стихи Зиновьева можно называть таковыми с очень большой натяжкой. Поскольку в самой неровности его поэтического письма дышит то самое сметающее все преграды неравнодушие, то самое библейско-евангельское начало, что уверенно позволяет поэту величать каждого пропойцу, лежащего в луже, своим родным братом. Даже в нарочитой «непрофессиональности», некоей торопливости, эскизности иных его строк и стихов сквозит бесконечное стремление извечного диалога с Небом, с Богом.
В Зиновьеве сейчас, вопреки обстоятельствам и чудовищному осмеянию, изничтожению пушкинских аксиом многочисленными филологическими состязаниями по игре на воображаемых гитарах, продолжает жить классическая адекватность слова, жеста и дела. И самое главное: он – свой для времени, в котором живёт. Трудно представить Николая Зиновьева в 60-е годы прошлого века, трудно представить его в 90-е годы того же века, но зато представить его в нынешних реалиях предельно просто.
Быстрые стихи-зарисовки, стихи-дневники, стихи-исповеди. Без игры и ёрничества. С любовью и непременно всерьёз, в каждой мелочи – всерьёз. Ведь иначе просто не получится вслушаться в собственный вопрос и уж тем более – не получится услышать ответа.
Кстати, идею с чемпионатами мира по игре на воображаемой гитаре можно было бы продолжить. Организовать, например, чемпионат по поеданию воображаемых пельменей. Или чемпионат по рисованию воображаемых картин. Прижился бы, наверное, также чемпионат по воображаемой езде воображаемых гоночных автомобилей «Воображаемая Формула-1».
Впрочем, вся эта история к поэту Зиновьеву уже ровно никаким счётом не относится.
Теги: Николай Зиновьев. Дождаться воскресения
Как меня ударили микроскопом
Юрий Милославский. Приглашённая: Роман. - М.: АСТ, 2014. – 480 с. – 2000 экз.
Как доказать, что Бог есть? "Так вот же, вот же!.." (показывает вокруг себя). – «Ну? И что?» (смотрит, Бога не видит). То же с хорошей книгой. «Хорошая же!..» – «Где?» – «Да вот, читай!» Читает. Чешет затылок. Смотрит на тебя жалостливо.
