Нельзя сбрасывать со счетов и того обстоятельства, что к союзу с Австрией Бисмарка толкали многие группы интересов внутри страны. Идея сближения с «братьями по крови» была в высшей степени популярной во всех кругах немецкого общества. На союзе настаивали и военные, которые уже давно исходили из неизбежности войны на два фронта – против Франции и России – и считали необходимым иметь хотя бы одного надежного союзника. В такой ситуации сближение с Веной приобретало для «железного канцлера» большое внутриполитическое значение.
События начали стремительно развиваться в августе 1879 года, когда Берлина достигли слухи о возможной отставке Андраши. Не желая терять давнего и надежного партнера, Бисмарк немедленно предложил своему австрийскому коллеге встретиться в Гаштейне, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и перспективы сотрудничества двух стран. Однако еще до того, как эта встреча состоялась, очередной ход сделала российская дипломатия. 15 августа Александр II отправил своему дяде, германскому императору, личное послание, вошедшее в историю под именем «письма-пощечины». Название вполне точно отражает содержание текста. Российский император упрекал своего немецкого родственника в неблагодарности, жаловался на Бисмарка и завершал послание многообещающей фразой: «Последствия могут иметь опустошительный характер для обеих наших стран» [574].
Хотя Бисмарк не желал полного разрыва с Россией, «письмо-пощечина» пришлось ему как нельзя более кстати. Дело в том, что Вильгельм, традиционно питавший симпатии к российскому императорскому дому, не желал и слышать о соглашении с Веной, носящем явный антироссийский характер. Теперь Бисмарк мог заявить: «С Австрией у нас больше общего, чем с Россией. Наше немецкое родство, исторические воспоминания, немецкий язык, интерес венгров к нам – все это способствует тому, что союз с Австрией в Германии популярнее и, возможно, устойчивее союза с Россией» [575].
27–28 августа 1879 года прошла встреча Бисмарка с Андраши в Гаштейне. Оба государственных деятеля договорились о подписании оборонительного союза. При этом австрийский дипломат настаивал на том, что союз должен иметь исключительную направленность против России. На первый взгляд это делало договор не слишком равноправным, поскольку конфликта с империей Романовых следовало опасаться в первую очередь Австро-Венгрии. В случае германо-французской войны Вена не обещала ничего большего, чем благожелательный нейтралитет. Однако на самом деле это условие всецело отвечало интересам Бисмарка. «Железный канцлер», как и военные круги, не опасался войны с изолированной Францией; гораздо страшнее представлялся ему конфликт с участием России, в котором, в соответствии с планируемым договором, Австро-Венгрия обязалась принять участие. Кроме того, договор фактически исключал возможность сближения Вены и Парижа. Суть расчетов Бисмарка весьма метко описал посол в Петербурге Швейниц, говоривший: «Только верхом мы были столь же велики, как русский гигант, и Австрия должна была стать нашей лошадью. Князь хотел скакать на ней, а не вступать в брак» [576].
Однако Бисмарку предстояло решить еще одну нелегкую задачу – убедить в необходимости подписания альянса своего монарха. В начале сентября Вильгельм встретился со своим российским племянником в приграничном городке Александрово, где российский император полностью отказался от своих недавних слов. Добрые отношения двух монархов были восстановлены, эффект «письма-пощечины» в значительной степени утрачен. «Железному канцлеру» пришлось использовать все имевшиеся в его руках рычаги, чтобы убедить Вильгельма в своей правоте.
«Россия будет сохранять мир, если она будет знать, что немецкие державы едины в своем намерении обороняться и лишены каких-либо агрессивных планов. Однако, если это единство не будет осуществлено, она в обозримом будущем нарушит мир», – писал Бисмарк еще в конце августа из Гаштейна, одновременно подчеркивая, что планируемое соглашение не создаст препятствий для восстановления Союза трех императоров, если на то будет воля Петербурга [577]. За этим последовала целая череда меморандумов и докладных записок, в которых канцлер аргументировал необходимость сближения с Австрией и в красках описывал «русскую угрозу»: «Союз трех императоров, направленный на проведение консервативного и мирного курса, остается идеальной целью политики (…) Однако он возможен только в случае, если ни один из трех участвующих в нем монархов не стремится к завоеваниям за счет другого или не угрожает одному из двух других силой, чтобы вынудить его следовать в кильватере своей сепаратной политики. Последнее, к сожалению, происходит со стороны императора Александра, но не будет иметь продолжения, если Его Величество убедится, что подобная политика угроз встретит солидарный отпор двух других держав» [578]. Бисмарк сознательно преувеличивал исходящую от восточной соседки опасность. В конце концов, настаивал он, нельзя упускать благоприятный момент для заключения союза, поскольку вектор австрийской политики может измениться, и Германия окажется в изоляции.
Большую поддержку Бисмарку оказала в данном случае германская военная элита. Мольтке принимал самое активное участие в переговорах с империей Габсбургов. Канцлер на сей раз не имел ничего против активности шефа Генерального штаба – впервые за последние 10 лет оба деятеля работали с таким единодушием. Мольтке всячески сгущал краски, рассказывая императору о громадной концентрации русских войск на восточной границе Германии. «С одними русскими мы бы справились и без союзников, – заявлял фельдмаршал. – Но наше положение стало бы исключительно сложным, если бы имели одновременно вторым противником Францию. (…) Обе возможности детально проработаны в генеральном штабе (…) С военной точки зрения дружественная позиция Австрии дала бы нам большое преимущество, поскольку, даже не действуя наступательно, ее армия сковала бы значительную часть русских войск» [579]. 25 сентября фельдмаршал лично докладывал императору все аргументы в пользу скорейшего заключения союза с Австро-Венгрией.
В итоге усилия Бисмарка увенчались успехом. В конце сентября 1879 года он лично отправился в Вену, где был согласован окончательный текст договора. Население австрийской столицы встретило «железного канцлера» ликованием – в последние годы здесь тоже была весьма популярна идея тесного сотрудничества с Германской империей. 15 октября состоялось подписание договора в Вене, а неделю спустя соглашение было ратифицировано Вильгельмом I. «Те, кто сподвиг меня на такой шаг, будут нести за это ответственность перед высшими силами!» – в сердцах заявил он [580]. Однако сопротивляться массированному и единодушному давлению со стороны своих паладинов престарелый кайзер не мог.
Внешнеполитический поворот состоялся. Германская империя заключила свой первый долговременный и содержащий конкретные обязательства союзный договор. Впоследствии он окажется наиболее устойчивым из всех союзов, просуществовав до самого крушения Второго рейха в 1918 году. Одновременно австро-германский пакт положил начало складыванию системы двух противостоящих друг другу военных блоков, которые в 1914 году начали Первую мировую войну. Естественно, из этого нельзя делать вывод о том, что политика Бисмарка в конце 1870-х годов предопределяла глобальный конфликт; она диктовалась сложившейся ситуацией и не исключала возможности создания обширной системы союзов. Однако первый шаг на долгом пути был сделан.
Серьезный кризис во внешней и внутренней политике конца 1870-х годов нанес очередной удар по и без того слабому здоровью Бисмарка. Недуги, преследовавшие его ранее, усиливались и дополнялись новыми. Сам «железный канцлер» присущим ему образом жизни в значительной степени ухудшал состояние своего организма. Современники удивлялись его поистине раблезианскому обжорству. «Когда я впервые ел у него, – вспоминал впоследствии Тидеманн, – он жаловался на отсутствие аппетита, после чего я наблюдал с растущим удивлением, как он съедал тройную порцию каждого блюда. Предпочитал он тяжелые и трудно перевариваемые блюда, и княгиня поощряла эту его склонность. Если он в Варцине или Фридрихсру страдал от расстройства желудка, она не находила ничего лучшего, чем запрашивать по телеграфу доставку из Берлина паштета из гусиной печени или рябинника высшего сорта. Когда на следующий день паштет появлялся на столе, князь сразу проделывал в нем большую брешь и, пока его передавали по кругу, преследовал его ревнивым взором (…) Когда паштет, уменьшившись лишь ненамного, возвращался обратно, он съедал блюдо до последней крошки. Неудивительно, что при таких кулинарных эксцессах на повестке дня стояли нарушения пищеварения».
