города москвичи сделали, десять лет назад. Тогда у нас с финансированием получше было, — ответила старушка на незаданный вопрос.
Раевский никак не мог понять, как можно было с этим новоделом играть спектакли.
Выйдя из музея, он позвонил вчерашней подруге и спросил, где она последний раз видела механического человека. Та охотно объяснила, что есть целых два — один, получше, в музее, а второй, «дрёбнутый», как она сказала, кажется, у юных техников. Тот, что в музее, покрасивше, а вот дрёбнутый ей нравился больше.
«Дрёбнутый, — закончила она, — какой-то несчастный был, не поймёшь даже от чего».
Удивляясь сам себе, Раевский поплёлся в местный Дом пионеров, до сих пор не утративший своего названия — по крайней мере, судя по буквам на фронтоне.
Ему показали то, что было станцией юных техников. Раевский ожидал увидеть там старичка-трудовика, но за длинным верстаком сидел человек средних лет. Нос у него был в синих прожилках, и было понятно, что нелегко ему живётся в женском городе.
Кружковод — это слово Раевский безошибочно прилепил сизоносому — с охотой повёл его в следующую комнату.
Механический человек сидел в углу, как ни в чём не бывало. Судя по облезшему лаковому полу — минимум два ремонта он не покидал своего места.
Автоматон сидел недвижно и дела ему не было до произошедшего в мире.
Раевский увидел перед собой фигуру, крашеную той безобразной серебряной краской, какой всегда красили скорбных воинов на братских могилах.
Покрашен автоматон был безо всякой экономии, в три слоя. На коленях, правда, краска облупилась, и было видно, что ноги его из скучного советского пластика.
— А внутри что у него?
Кружковод отвечал что-то неопределённое, и было видно, что душа его томится.
Оказалось, что автомат пытались продать лет десять назад, но разные покупатели, приезжавшие несколько раз, в ужасе отшатывались от механического человека. Антикварной ценности он не имел.
— Знаете, по секрету вам скажу, что это, конечно, не старина. Прежний директор говорил, что всё это сделал какой-то мальчик по чертежам «Юного Техника» в восемьдесят втором. Но интерес ваш понимаю, мы пытались привести в порядок, но не вышло.
Раевский отвечал, что всё же надо посмотреть, не купит ли кто из его хозяев детали на память. Между делом, сизоносый рассказал, что раньше тут был другой завод, для конспирации называвшийся «Имени 8 Марта». На нём-то он работал. Завод делал гироскопы для ракет, и, одновременно, улучшал быт ткачих.
— Вы, верно, думаете, что у нас они на людей раньше бросались. Глупости, — муж гироскопы делает, жена — портянки. 23 февраля — общий семейный праздник, 8 марта — другой, тоже общий. Да только уехали все, кто мог. А я остался, тёща отказывается уезжать. Погреб, видите ли, у них рядом с пятиэтажкой, капустка, огурчики. Рыбку коптим… Тут рыбка вернулась, как завод встал.
Меж тем, Раевский взял автомат за руку, как врач берёт покойника, чтобы убедиться, что пульс отсутствует.
Рука оказалась пластмассовой, будто взятой напрокат у манекена. В суставе она не гнулась.
По какому-то наитию Раевский тронул и вторую руку и сразу же поразился её тяжести.
Правая рука действительно была стальной.
Он спросил хозяина, можно ли посмотреть, что внутри, и тот отвечал, что запросто — ему не жалко. Кружковод был тут же послан за водкой. Перед уходом он с уважением поглядел на купюру — видать, такие он видел не часто.
Раевский посадил составного человека за стол, упёр его локтями в плоскость, а потом нашёл на корпусе верное место и зачистил от краски болты.
Рука автоматона открылась как ларец, и стало видно, что там, в пыли, будто в руке терминатора, снуют несколько проволочек. Одна, впрочем, соскочила с направляющего колёсика.
Раевский поправил её, и решил подступиться к голове, но тут было уже совсем сложно. Веки можно было отчистить и поднять, как Вию (в этом месте Раевский позволил себе улыбнуться), или вот отодрать мембрану в ухе. Но мембрана была тонкой, и даже без краски, тронешь её — порвётся, при этом она казалась аутентичной.
Тогда он перешёл к спине автомата и обнаружил варварски залитое краской гнездо. Сюда, видимо, вставлялся ключик.
Но он обнаружил и другой способ проникнуть к механическому сердцу, и через полчаса, с трудом отодрав крышку, увидел пружину. Вставив отвёртку враспор, он подтянул её и завёл.
И в этот момент пальцы на правой руке автомата дрогнули.
Человек, посланный за водкой, не вернулся. Теперь Раевский понимал, какой он сделал остроумный ход. Одно его тревожило — как бы этот кружковод не замёрз на его деньги под забором — на манер поэта Владимира Стремительного.
У него была масса времени.
Он снова подтянул пружину и вложил отвёртку в руку истукану.
Тот заскрипел и провёл отвёрткой черту по столу.
— Нет, так, дружище, дело не пойдёт, — прервал его Раевский, положил перед истуканом лист бумаги и заменил отвёртку на карандаш.
Автомат заскрёбся и вывел на листе: «Очень плохо».
Раевский помолчал, унимая дрожь в руках. Он сразу узнал этот почерк — не граф вёл дневник, а этот несчастный калека.
— Что — «плохо»? — спросил Раевский в мембрану.
«Хочу умереть», — написала жестяная рука.
— Почему? — голос Раевского дрогнул.
«Смысла нет больше», — ответил автомат.
— Не надо умирать. Жить интереснее.
«Хочу умереть и не могу. Она умерла», — Раевский подложил новый листочек. — «Поверните винт влево до упора».
— Кто умер? — заорал Раевский в металлическое ухо.
— «Очень плохо. Поверните винт влево до упора. Я устал».
— Про графа, значит, правда? Это он — убийца?
«Его светлость добрый. Она умерла. Очень плохо. Я очень давно жду смерти».
— Почему она умерла?
«Она человек. Она умерла. Человек болеет и умирает. Мне плохо, поверните винт влево до упора, я давно этого жду».
Листик снова кончился, но автомат продолжал писать по столу: «Его сиятельство обещал повернуть. Его сиятельство не успел. Поверните винт влево до упора».
Еры и яти прыгали по строчкам и снова сползли на стол. Раевский вздохнул и подложил новый лист под железные пальцы.
«Прошу вас, поверните винт до упора. Смысла нет».
— А глаза? Открыть тебе глаза?
«Линз нет. Смысла нет. Его сиятельство не успел заменить линзы. Поверните винт».
— Где винт?
«Винт с правой стороны».
Раевский обнаружил, что на голове автомата действительно был винт — за жестяным ухом. Винт казался совсем новеньким, и конструктивной нагрузки не нёс.
Он постоял немного с отвёрткой в руке, будто забойщик с ножом, и оглянулся.
Никого не было вокруг. За окном играла музыка, какая-то женщина громко
