Исключение следует сделать в случае, когда военные корабли использовали для тарана, – это был один из основных способов их боевого применения в древние времена в Греции и Риме, когда галеры (так автор называет древние боевые гребные корабли – триеры (триремы), униремы, биремы, пентеры и др. – Ред.), приводимые в движение гребцами, атаковали врага. В этом случае тактика флота галер не сильно отличалась от тактики армии, и по этой причине мы обнаруживаем, что армейские полководцы командовали флотами в сражениях на море. Более того, бойцы на галерах были воинами, вооруженными копьями и другим оружием, имевшими щиты и зачастую одетыми в доспехи.
Когда в военных целях стали использовать парусные суда, объем требующихся морских знаний и умений стал таким, что уже не позволял сухопутным полководцам и воинам вести боевые действия на море. А тот факт, что ветер заставлял суда двигаться по курсу, который был жестко связан с его направлением, в добавление к тому, что направление и сила ветра сильно менялись – иногда внезапно, делал тактику кораблей отличной от тактики армий и привносил неопределенность, особенно в отношении времени, когда можно было ожидать действий флота, чтобы армии и флоты могли выступить вместе, за исключением случаев, когда они действовали порознь. Это условие было самым очевидным и важным в период XIV–XIX вв., начиная, в сущности, с попытки вторжения испанской Непобедимой армады в Англию в 1588 г. В это время флоты использовались для поддержки политики, проводимой правительством соответствующей страны, но главным образом в качестве вспомогательного и второстепенного средства. Единственным государством, про которое можно сказать, что оно с успехом применяло флот, была Великобритания. Отчасти случайно, отчасти благодаря дальновидности и отчасти – мудрой гибкости Великобритания развила и свой торговый флот, и военный не только в направлении их размеров, но и в отношении навигацких умений до такой степени, что она постепенно овладела островами и морским побережьем и варварскими странами, которые занимают четверть поверхности Земли.
Древнейшие документы, сообщающие о войнах, дошли до нас из Египта, Халдеи, Ассирии, Мидии и Вавилона. Они показывают, что уже в XIII в. до н. э. войны велись в масштабах больших, чем многие современные войны. С того времени и до появления в Европе огнестрельного оружия вооружение изменилось не так сильно – и по числу видов, и по своей эффективности. И по этой причине и методы ведения войны были во многом сходными. Но с появлением огнестрельного оружия этот период завершился и начался новый – период постоянных изменений сначала в вооружениях, а затем в методах ведения войны. С началом применения в войнах огнестрельного оружия, необходимых изменений тактики и материально-технического обеспечения, с последующими изменениями методов стратегии, понадобившихся с целью учета нововведений в первоначальных военных планах, не произошло никаких серьезных изменений вплоть до появления железных дорог и телеграфа, которые впервые были использованы в Гражданской войне в США (телеграф использовался уже во время Крымской войны 1853–1856 гг. – Ред.). Но обе противоборствующих стороны в этой войне, особенно северяне, вступили в войну настолько внезапно и были настолько не подготовлены, что использование железных дорог и телеграфа просто случайно стало расширяться по мере развития военных действий. Однако в 1870 г., когда Пруссия начала войну с Францией, в ее изначальных планах военной кампании тщательно учитывались и железные дороги, и телеграф, равно как и все другие новые методы и средства ведения войны. И во многом по этой причине она получила возможность полностью разбить Францию достаточно быстро.
С тех пор произошел ряд очень важных войн, и каждая война продемонстрировала возросшее и растущее применение новых видов оружия и методов ведения войны. Но только когда Германия в августе 1914 г. начала войну, мир получил иллюстрацию того, как государство, собирающееся воевать, серьезно подготовилось к успешному использованию всей техники, которую стало возможным применить благодаря быстро развивающимся научным знаниям и механике, а также быстро растущему уровню развития промышленности.
За полвека, прошедших между Гражданской войной в США (1861–1865) и недавней большой войной в Европе (1914–1918), появление новых научных открытий, изобретение электрических и механических приспособлений и их развитие до уровня реальных видов оружия происходили такими темпами, что поставили в тупик и почти ошеломили и логистов, и тактиков, и стратегов. Логисты поняли, что принципы их деятельности никоим образом не изменились, но необходимость применения этих древних принципов к новым условиям обязательна, а трудность – велика, тогда как трудности успешной адаптации приборов и оружия к использованию для достижения целей логистики были, возможно, даже еще больше. Тактики поняли, что принципы их искусства никак не изменились, но необходимость применения этих принципов к новым условиям настоятельна, а трудности – велики, тогда как трудности в достижении того, чтобы оружие и другие приборы изготавливались как можно более приспособленными к их искусству, были огромны. Стратеги тоже поняли, что принципы их искусства ни в чем не изменились, но необходимость применения этих принципов к новым условиям безусловна и трудности – велики, в то время как трудности в способе использования этих новых условий с максимальной эффективностью для осуществления стратегических целей почти непреодолимы.
Насколько велики были все трудности, можно понять по тому, что ни одно из государств, которое вступило в последнюю большую войну (Первую мировую. – Ред.), на самом деле не преодолело их. Из всех государств, ближе всех подошедших к их разрешению, была Германия, но ей не удалось должным образом использовать возможности авиации, а если бы она сделала это, то легко выиграла бы эту войну.
Если бы каждая из воюющих сторон с самого начала использовала возможности авиации, она легко выиграла бы эту войну.
Глава 4. Принципы военного искусства
Можно подумать, что мы допустили, будто в голове вождя дикого племени было больше разума и ясного понимания цели и средств ведения войны, чем могли бы подтвердить факты. Однако факты таковы, что войны диких племен указывают на четкое понимание во многих случаях принципов стратегии, как и войны между высокоразвитыми странами. Что касается храбрости, энергии и оценки того, что важно сделать, дикари часто демонстрировали удивительно правильное природное чутье. Не найти лучшей иллюстрации этому, чем войны, шедшие на протяжении многих лет между североамериканскими индейцами и белыми людьми. Во многих случаях – как, например, в бою между войсками генерала Брэддока и индейцами в 1755 г. – индейцы демонстрировали лучшее понимание стратегии при сложившихся условиях, чем английский генерал. Причина, по которой дикарь оказался побежденным белым человеком, состоит в том, что белый человек был лучше вооружен и смог в конце концов привести большее количество бойцов на поле боя. К тому же белый человек был способен больше времени посвящать умственной работе и, следовательно, разрабатывать более продуманные планы. Дикарь не способен к длительным умственным усилиям. Этот факт объясняет его неуспех в войне и в большой степени его неспособность продвинуться на пути к цивилизации.
С другой стороны, почти постоянное пребывание дикаря в состоянии войны и необходимость сосредоточивать большую часть своего внимания на мыслях, связанных с войной, сохранили определенный боевой дух и природное чутье в отношении главных принципов ведения войны, которые цивилизованный человек отчасти утратил. Немногие люди когда-либо были способны достичь непревзойденного мастерства более чем в одном каком-то направлении, в результате чего в высокоразвитых странах большая часть населения стала настолько далека от военных вопросов, а их мозг настолько отвык от их решения, что нужна сильная внезапная угроза войны, чтобы разбудить воинственный инстинкт, живущий в любом живом существе. Однако когда этот инстинкт разбужен, нация внезапно оказывается тесно сплоченной и охваченной им, как самое первобытное племя. Но существует важное различие: отдельные члены дикого племени готовы сражаться немедленно, тогда как представители цивилизованной нации не готовы ничуть. Пробудившись к борьбе, цивилизованный человек приходит в быструю готовность в плане решимости сражаться, но не в плане принятия решения, как это делать.
Эта нерешительность относительно того, как сражаться, проистекает из того, что он забыл или так никогда и не научился элементарным принципам военного искусства, и кончается обычно формированием какого-нибудь общественного мнения, определяющего, что следует делать, которое обычно ошибочно. Того, что оно ошибочно, разумеется, следует ожидать, потому что обычно есть только одна или в лучшем случае очень немного линий поведения, которым нужно следовать, тогда как существует огромное количество линий поведения, которым следовать не нужно. Человек, не сведущий в ситуации, почти наверняка не выберет правильную линию поведения по той же причине, по которой неопытный стрелок почти наверняка не попадет в цель.
