Я выступаю за полное, категорическое единство всех здравомыслящих сил. Русскоязычных в первую очередь. За то, чтобы эти силы выступили одним фронтом перед лицом нацистской угрозы. Но я предостерегаю от иллюзий, игр, основанных на принципе "и нашим, и вашим". Это не призыв к оголтелости, к экстремизму. Это призыв к респектабельной, ответственной мобилизации перед лицом огромной угрозы. Как говорила героиня одного прекрасного советского фильма, "в огне брода нет". Это полностью относится к нынешней политике в Латвии.
Яков Плинер -- Лиха беда начало
Мой отец, Гдалий Савельевич Плинер, родом из Резекне. Отслужил в латвийской армии рядовым солдатом-артиллеристом. Едва демобилизовался, как началась Великая Отечественная.
Во время Первой мировой массовых гонений евреев не было, поэтому ни мой отец, ни дед, ни остальные родственники и не думали об эвакуации. И только мама, Мира Яковлевна, с присущей ей женской интуицией, тревожилась. Ее сосед по дому, латышский полицейский, с кем выросли в одном дворе, вдруг резко изменился. Каждый раз при встрече говорил маме одно и то же: "Ну что, Мирочка, скоро таким, как ты, — чирк!". И показывал характерный жест ребром по горлу. У мамы мороз по коже. Мама хорошо знала немецкий и однажды услышала по радио выступление Гитлера. После войны, уверял фюрер, только в музее будут красоваться головы коммуниста и еврея, на земле этот сорт людей исчезнет навсегда. Вот тогда мама объявила — уходим. Мама и папа успели в последний эшелон, направлявшийся на восток. Дед с бабушкой, мамина сестра и оба ее брата, брат отца решили не уходить. Остались в Резекне. Их всех потом расстреляли...
…Мои родители добрались до села Маресево Горьковской области. Отец сразу же отправился в военкомат. Граждан Латвии определяли в латышскую дивизию. Там были латыши, русские, белорусы, евреи, поляки.
На фронте отец вступил в компартию. В 42-м, под Старой Русой, где шли страшные, ожесточенные бои, его тяжело ранило — осколком перебило берцовую кость. Семь операций, два года по госпиталям, с трудом, но ногу сохранил. За тот бой отца наградили медалью "За Отвагу".
В 1944 году родители приехали в Латвию. Я родился в 46-м...
У отца было повышенное чувство справедливости. Никогда и никого не боялся: ни шпаны, ни начальства — невзирая на ранги, лез в словесную драку, если считал, что прав.
Ну а я, будучи пацаном, часто реально бился в кровь: когда называли жидом или когда уверяли, что евреи не воевали.
Нас папа всегда убеждал, что работать нужно в два раза лучше других, только тогда нас будут ценить и уважать. И настаивал, чтобы мы с братом учились. Благодаря родителям брат стал врачом, я — учителем. Для них эти профессии были высшими на земле!
Работая в школе и занимаясь педагогической наукой, вижу углубляющуюся язву современной системы образования в нашей стране.
Гитлер пришел к власти на волне разочарования Веймарской республикой. В нынешней Латвийской республике сходное разочарование — налицо. И есть желание национал-радикалов оседлать волну этого разочарования. Последствия будут весьма и весьма прискорбными.
Уже сейчас национал-олигархистский режим Латвии делает все для того, чтобы убить в наших детях и внуках историческую память. Они желают, чтобы молодежь не знала, кто на кого напал, кто в той войне победил. 9 мая — День Победы — не стал в ЛР государственным праздником, а в официальных учебниках нет понятий "Великая Отечественная война" и "9 мая — День Победы над фашизмом"!
Вот уже много лет 16 марта, в так называемый "День легионеров", колонна из фашистских недобитков и молодых неонацистов проходит по центру красавицы Риги.
А с этого года было, видимо, положено начало еще одной грязной "традиции" — шествиям 23 августа к Памятнику Свободы под флагами со свастикой.
По инициативе ряда депутатов Европарламента летом 2009 года была принята декларация, призывающая страны ЕС отмечать 23 августа как "День памяти жертв нацизма и сталинизма в Европе". Этому призыву последовали четыре страны, и Латвия — в их числе.
Как говорят в таких случаях, "лиха беда начало". Расправа с историей — это всего лишь разминка. Расправившись с ней, начнут расправляться и с нами. Между прочим, вполне нацистскими методами. Перед приходом Гитлера к власти умеренные немецкие политики респектабельно и убедительно рассуждали о компромиссе. Это не помешало им оказаться за колючей проволокой.
Если мы не учтём этот исторический опыт и не сплотимся для того, чтобы дать отпор нацистской угрозе в Латвии, если мы продолжим благодушные рассуждения о компромиссе в условиях, когда противоположная сторона явно идет на резкую конфронтацию, — мы окажемся виновны и перед предками, завещавшими нам традицию сопротивления, и перед потомками. Этого нельзя допустить.
Баринофф - установка окон пвх заказать
Мирослав Митрофанов -- Спрос на погром
У нас в Латвии идёт предвыборная кампания. 17 сентября будем избирать новый парламент. Среди избирателей две трети — этнические латыши, треть — русские граждане Латвии. За русские голоса соревнуется моя партия — "За права человека в единой Латвии" (ЗаПЧЕЛ) и "Центр Согласия" (ЦС). ЗаПЧЕЛ — небольшая открытая партия русской общины страны. Открытая — значит, не скрывает своей русскости и оппозиционности по отношению к официальной идеологии. ЦС — партия большая, сложня, с размытым идеологическим профилем и отрицающая свой русский характер. Но цель моей статьи — не разбор отношений между русскими партиями. С точки зрения перспектив русского мира и европейской цивилизации намного интереснее рассмотреть процессы, происходящие в среде латышского большинства.
Двадцать лет назад независимость Латвии строили люди, обладавшие формальным мышлением и ограниченным кругозором. Они написали либеральные законы и ожидали, что экономика и государственное строительство сами себя организуют согласно этим абстрактным правилам. Не удивительно, что новая действительность, взращенная на легалистской основе и на примитивном понимании либерализма, оказалась губительной для широких народных масс. Обнаружив себя в нищете, массы отвернулись от постсоветских либералов. Те вернулись в свои университеты и адвокатские конторы.
Конец 90-х — это властная реконкиста советских "хозяйственников". Но к власти пришли совсем не русские директора промышленных предприятий. Большинство заводов к тому времени было уже разрушено, а этнический барьер в политике работал безотказно. У руля оказались вполне "национальные" деятели, бывшие фарцовщики. Постперестроечный либерализм перерос в безнаказанное тотальное воровство. После окончания приватизации госсобственности у латвийских любителей безнаказанного обогащения главным источником "хапка и рывка" стало воровство у будущих поколений. Началось бездумное набирание и проедание иностранных кредитов.
Мировой кризис 2008 года закончил кредитную вакханалию. В государственном бюджете образовалась жуткая дыра. Весь латвийский народ вдруг отвернулся от политиков, имевших имидж "крепких хозяйственников" и разрешивших им безнаказанно обогащаться. Их обозвали "олигархами" и позорной метлой погнали из политики.
А что дальше? Дыры в бюджете спешно заткнули государственными кредитами, взятыми у благодетелей из МВФ и Еврокомиссии. Стране-транжире спешно понадобился кризисный бухгалтер. Нашли честного, скромного, но лишенного харизмы премьера. Тот сделал бюджетное "обрезание". Сокращения бюджета превратились в регулярное занятие, конца и края которому не видно.
Скучно, господа! Всем скучно. В ходе нынешней предвыборной кампании даже нет особого популизма. Политикам нет смысла врать народу об увеличении зарплат и пенсий: обещаниям материальных подарков никто не поверит. И вместо материальных соблазнов на первый план выходит соревнование психологических посулов. Латышские центристы пообещали устроить "публичную казнь олигархов" — сначала окончательно выбросить их из политики, а потом отдельных и посадить. Но с ним конкурирует еще более крутое — расправиться не с богатыми, а с… русскими. Рейтинги крайне радикальной, но, притом, уже парламентской партии "Всё для Латвии" бодро приближаются к 10%-ному рубежу.
Национализм всегда играл большую роль в латвийской политике. Но уже более десяти лет он имел скорее "церемониальную", чем прикладную функцию. Сейчас хрупкое равновесие нарушено. Вначале кризис деморализовал народ. Перспектива же многолетнего прозябания под гнетом государственных и личных долгов в нищей стране его обозлила. Появился спрос на погром. На такой же бессмысленный и беспощадный, как недавние лондонские безобразия, но в то же время лично безопасный и даже освященный некой идеей.
