У автора нет присущего патриоту чувства гордости даже самыми выдающимися полководцами Великой Отечественной, маршалами и генералами армии-победительницы. Не найдя лучшего применения своим талантам, он сеет склоку, сталкивает лбами Жукова и Василевского с Рокоссовским, пытаясь убедить нас в большом превосходстве своего любимца над собратьями.
Известно, что на протяжении долгих лет военной службы отношения между Жуковым и Рокоссовским, порой, складывались весьма не просто, иной раз даже довольно драматически. Этому, конечно, способствовало и то, что в молодые годы Жуков одно время был в подчинении у Рокоссовского, позже — наоборот. А ведь оба — большие таланты и яркие личности! Рокоссовский, спустя двадцать с лишним лет после войны, поведал в своих воспоминаниях о некоторых досадных эпизодах в их отношениях, высказал ряд упрёков, но при этом и внятно заявил: "С Г.К. Жуковым мы дружили долгие годы. Судьба не раз сводила нас и снова разлучала. Мы познакомились ещё в 1924 году в Высшей кавалерийской школе (ККУКС) в Ленинграде, где, естественно, сложился дружеский коллектив командиров-коммунистов, полных энергии и молодости… Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату — всё ползает по карте на полу. Уже тогда долг, дело были для него превыше всего… Георгий Константинович рос быстро. У него всего было через край — и таланта, и энергии, и уверенности в своих силах". (Солдатский долг. М., 1968, с.91-92).Это было написано уже незадолго до смерти автора.
А на другой год вышли воспоминания Жукова. Там, в частности, автор рассказывает, что в мае 1930 года в Западном особом ВО он, до этого командир полка, был назначен командиром 2-й кавалерийской бригады 7-й Самарской кавдивизии, которой с января того года командовал Рокоссовский. И подчеркнул: "С Константином Константиновичем Рокоссовским мы учились в Ленинграде на ККУКС и хорошо знали друг друга. Ко мне он относился с большим тактом (это уже, видимо, речь идёт о службе в 7-й Самарской. — В.Б. ). В свою очередь, я высоко ценил его военную эрудицию, большой опыт в руководстве боевой подготовкой и воспитанием личного состава. Я приветствовал его назначение и был уверен, что К.К.Рокоссовский будет достойным командиром старейшей кавалерийской дивизии. Так оно и было". (Воспоминания и размышления. М., 1992, т.1, с.157).
"В конце этого года в дивизии стало известно, что в Москве рассматривается вопрос о назначении Жукова на должность помощника инспектора кавалерии Красной Армии. И вот, как он вспоминал, ему позвонил комдив Рокоссовский: "Мы вас так не отпустим. Ведь вы ветеран 7-й дивизии, мы проводим вас, как положено. Таково общее желание командно-политического состава 2-й бригады.
Я, разумеется, был очень тронут.
Через несколько дней состоялся обед всего командно-политического состава бригады, на котором присутствовало командование дивизии. (Надо думать, во главе с Рокоссовским. — В.Б. ). Я услышал много хороших, теплых слов в свой адрес. Шли они от чистого сердца и запомнились на всю жизнь". (Там же, с.174). Наверняка такие слова говорил и комдив.
Дорогого стоит и рассказ Жукова о допросе, который в 1937 году перед назначением его на должность командира корпуса устроил ему в Минске член Военного совета Западного ВО Ф.И.Голиков, будущий послевоенный маршал. Он получил на Жукова донос, и потому, в частности, спросил, вспоминал тот: "Нет ли у меня кого-либо арестованных из родственников и друзей. Я ответил: "Из знакомых и друзей много арестованных." — "Кто именно?" Он назвал несколько сослуживцев, в том числе и Рокоссовского. "А с кем из них вы дружили?" — "Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем, командиром нашего 3-го корпуса. С Рокоссовским учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде и работал вместе в 7-й Самарской кавдивизии… Я считаю этих людей честнейшими коммунистами". — "Вы и сейчас о них такого же мнения?— глядя на меня в упор, спросил Голиков".— "Да, и сейчас". Голиков резко встал с кресла и, покраснев до ушей, сказал: "А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?" Жуков ответил: "Я не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла ошибка…" (Там же, с. 231-232).
В первом издании воспоминаний всё это было изъято из текста, как и в десяти последующих, но автор-то писал в расчёте на публикацию, а Ф.И.Голиков, что весьма существенно, был тогда жив-здоров и после выхода воспоминаний Жукова прожил ещё больше десяти лет. Надо ещё заметить, что в этих воспоминаниях нет никаких упрёков Рокоссовскому, и не ответил Жуков на его упрёки в свой адрес.
Все эти сложности, подробности, тонкости не интересуют А.Голенкова. Он занят совсем другими "сюжетами", например: "Суворовых в Красной Армии нет. Есть Рокоссовский" (Сталин)". Подобных "сюжетов" в его заметке не меньше дюжины, и ни единого раза не указано, откуда что взято. Неужели авторитет его так велик, что читатели легко поверят всему, что напишет? Будучи автором нескольких книг исторического характера, автор должен бы понимать, что читатель сразу спросит: "Когда, кому Сталин это сказал или где написал?" Неизвестно. И потому сей "сюжетец" не вызывает доверия. Тем более, что достоверно известно: Сталина не восхищали подобного рода "исторические параллели", что он высказал хотя бы при попытке сравнить его с Петром Первым. Надо бы ещё понимать, что имя Суворова хорошо подходит для ордена, но масштаб его походов и сражений не идёт ни в какое сравнение с масштабом ратных подвигов наших полководцев в годы Великой Отечественной.
"На одном приёме, — читаем дальше, — провозглашают тост за Хрущёва. Все встают. Кроме двоих. Это Рокоссовский и Голованов". Он — главный маршал авиации. Опять интересно: "Что это был за приём? По какому случаю? Где? Когда? Был ли на нём сам Хрущёв?" И снова ничего не известно, потому и данный "сюжет" более чем сомнителен. Тем паче, что Рокоссовский был не из тех людей, которые способны на дешевое фрондёрство. Мелко это для такого человека.
А.Голенков продолжает:"Полководцем Номер Один я считаю Рокоссовского, — пишет Голованов. — Он выше Жукова и Василевского". Столкнул, задвинул… Но это писал не Голованов, а страдавший хронической жукофобией Феликс Чуев, вволю потрудившийся над воспоминаниями Главного маршала авиации. Феликс, царство ему небесное, был хорошим собеседником за бутылкой коньяка, но, злоупотребляя тем, что был вхож к Молотову, Кагановичу, Голованову, он нередко предавался вольным поэтическим фантазиям.
Так, в воспоминаниях Голованова можно прочитать, что во время войны у него была интенсивнейшая переписка со Сталиным, которую-де Хрущёв уничтожил. Да с порога видно, что это чушь. С какой стати у Верховного Главнокомандующего могла быть такая переписка с одним из своих подчиненных? На войне дело обходится директивами да приказами, радиограммами да телефонограммами. Тут не до эпистол, хотя, конечно, они, порой, и бывали. Например, краткая переписка Сталина с Мехлисом о положении на Крымском фронте в 1942 году. Или столь же краткая переписка в том же году Сталина с маршалом Тимошенко и драматургом Корнейчуком по поводу его пьесы "Фронт". А "моя переписка", — "читаем в воспоминаниях Голованова, "составила три тома". Хорошо, поверим на минутку. И в проделку Хрущёва поверим на секунду. Но ведь ему могли быть доступны только письма Голованова к Сталину. А где письма Сталина к Голованову? Они же были у адресата, и он наверняка должен был хранить их как великую ценность. И трудно поверить, что не делал копии своих писем по столь высокому адресу. Но ничего этого нет, никаких следов переписки ни в ту, ни в другую сторону не осталось. Совершенно ясно, что это лишь по причине её досадного отсутствия в природе.
Фантазии Чуева носят чаще всего либо демонически ужасающий, либо романтически возвышенный характер. Примером первого был его рассказ о том, что "на Ленинградском фронте Жуков расстреливал батальонами". Если даже на минуту забыть все соображения человечности и фактической достоверности, то для понимания истинной цены этих слов достаточно задаться вопросом: "А кто же держал фронт вместо этих расстрелянных батальонов в осаждённом городе, где был дорог каждый штык?" Ведь батальон это же сотни четыре человек.
Пример романтического фантазирования Чуева воспроизводит дальше сам Голенков: "Лето 1941 года. Рокоссовский отступает, контратакуя и выводя свой корпус из окружения". Ни в каком окружении 19-й мехкорпус, которым командовал Рокоссовский, не был. "Немцы уже тогда его боялись". Жукова и наступающего не боялись, не бежали от страха, а яростно сопротивлялись до самого рейхстага, а Рокоссовского — и отступающего боялись!
"Вот пример (страха немцев перед Рокоссовским. — В.Б. ). Нам не удаётся отбить у немцев Сухиничи (под Калугой)". Как так "под"? Километров 70, если не больше. Я там был зимой 42-го. "Поручают Рокоссовскому. Он передаёт свои приказы специально по открытой связи, рассчитывая на перехват их немцами. Расчет оказался верным: немцы ретируются". В страхе перед одним именем генерал-лейтенанта. Очень красиво! Но почему же этот панический страх не сработал, допустим, на Курской дуге, когда Рокоссовский был уже генералом армии, или в Белоруссии, когда он стал уже Маршалом, Героем Советского Союза и кавалером ордена Победа? Нет, во всех этих битвах немцы сражались отчаянно… Эту выдумку Голенков взял у того же Чуева.
