Евгений Нефедов ЯВЛИНСКИЙ
Унылый гнусавый Явлинский — как, собственно, и все его догнивающее "Яблоко" — в современной политике уже день вчерашний. Сколько бы ни старались еще подкачать эту изначально надувную куклу на утеху стареющим "детям реформ" — кто дутым же телерейтингом, кто финансовым содержанием, кто бесконечным и скучным показом в прессе и на экране — она все равно тускнеет и обмякает на наших глазах. Был Гриша — да весь вышел... Но сам-то он так, разумеется, не считает, и тоже вовсю надувает щеки, всплескивает ухоженными руками, привычно закладывает и обличает вчерашних друзей или покровителей, и томным взором бывалого искусителя высматривает себе избирателей, еще способных соблазниться прокисшим яблочным пирогом...
Осторожнее, поедатели надувного лакомства! Не повидло начинка того пирога — а запекшаяся бурая кровь убитых русских людей. Не душка — а душитель зовет вас к себе в сторонники своим сладким прононсом и вожделенным замороженным взглядом. Вот он, Григорий Явлинский образца октября 93-го года:
"Люди, называющие себя защитниками "Белого дома", применили силу, спровоцировали кровавые беспорядки, бойню и тем самым лишились всяких оснований называть себя защитниками права, демократии, Конституции".
Это о нас, закрывших тогда собой Дом Советов. Это не мы — поборники правды и справедливости, а он, Явлинский. Но что-то здесь не стыкуется. Это он-то — защитник права, яблочный червь, еще юным доносчиком ворвавшийся в дом Пуго? Это он, что ли — столп демократии, мечтавший за 500 дней, молниеносно, жестоко, в упор убить великое государство? Это не он ли — певец конституции, звавший безумного президента через ТВ, как изменники и предатели на войне — через громкоговоритель, к подавленно "всеми силами" "фашиствующих, экстремистских, бандитских формирований, собранных под эгидой Белого дома. Если этих сил недостаточно, — кровожадно внушал он кремлевскому мяснику, — необходимо рассмотреть вопрос об использовании регулярных вооруженных сил".
Прислушались. Использовали. Расстреляли безоружных. И тем самым поставили его в единый ряд с палачами. И уже в этой роли он одобрял тогда все кровавые зверства, аплодируя смертоносному танковому огню вместе с такими же, как он сам, "интеллигентами"-потрошителями. Больше того — лицемерно и зло обставлял резню беззащитных подростков, женщин, старых людей как дело святое и благородное: "Будущее — вот ради чего мы должны сегодня убрать насильников с наших улиц, выкинуть их из наших городов!"
Красиво сказал, со знанием дела... Только насиловали в те жуткие дни и ночи отнюдь не Явлинского — наоборот, зверьем стали те, кого он науськал, призвав бороться за будущее. По растерзанным в Доме Советов и возле него девчоночьим трупам шагал тогда сам он к этому будущему, туда же по-прежнему устремлен и сейчас.
Вальяжен и респектабелен его вид. Но не забудь, народ, кто же на самом деле прячется от тебя под сморщенной яблочной кожурой. А еще, увидя Явлинского, приглядись к его любопытной привычке прятать куда-то руки: то он сует их в карманы плаща, то норовит заложить за спину, а то почему-то держит под столиком в телестудии или под думской трибуной. Но когда, увлекаясь и заикаясь, он по рассеянности являет-таки народу свои натруженные ладони, последние розовато отсвечивают, выдавая не смытые до конца кровавые потеки шестилетней давности...
Не пейте яблочный сок, когда он красного цвета!
Евгений Нефедов
Владислав Смоленцев ЛЕБЕДЬ
Среди сонма палачей, убийц, купленных агитаторов и прочей ельцинской швали есть один гражданин, которому весьма не хочется показывать свои руки. Теперь он скромно отстаивается в сторонке, сухо отвечая, что в октябре 1993 года был вообще за полторы тысячи километров от Москвы и посему никакого отношения ко всему "безобразию" не имеет. Он вообще "скромник", губернатор Александр Лебедь.
А вместе с тем, в те дни он был едва ли не самой зловещей фигурой октябрьской драмы. Почти сразу после путча он был присмотрен и пригрет вице-президентом Руцким, которому приглянулось "грубое очарование" вэдэвэшного генерала с лицом и повадками завсегдатая Бутырок. Приглянулся так приглянулся, и Руцкой всячески благоволил "лихому рубаке" Лебедю. Именно Руцкой уломал Ельцина отправить Лебедя усмирять взбунтовавшуюся 14-ю армию, которая полками и батальонами переходила на сторону Приднестровья. Именно в Приднестровье вскарабкалась на небосвод политическая звезда Лебедя. Очень быстро понявший, что схватить армию за узду и загнать в стойло послушания беспалому президенту просто так не удастся, "полковник Гусев", он же Лебедь, терпеливо дождался, пока приднестровская гвардия, казаки и добровольцы переломят хребет молдовской военщине и начнут просто гнать оккупантов, после чего громогласно объявил себя полномочным российским спасителем Приднестровья от снегурского фашизма. В доказательство этого перемолол армейской артиллерией пару румынских плацдармов ( что, правда, сегодня отрицает) и вмиг стал "символом" русского сопротивления, раздавая направо и налево бесчисленные интервью. План сработал. 14-я армия с радостью приняла на командирское место "патриота России". В благодарность за это в ближайшие два года она была сокращена этим "патриотом" в пять раз и превратилась в "расширенный" штаб армии, который прилагался к комендатуре "лучшего русского офицера" Мони Бергмана.
Но вернемся к октябрю 93-го.
Руцкой возлагал особые надежды на Лебедя. К этому моменту за Лебедем прочно укрепилась репутация "генерала-патриота" и чуть ли не "антиельцинца". К тому же благодаря раскрученности его СМИ Лебедь мог легко соперничать в авторитете среди военных с тогдашним министром обороны Грачевым. И любое заявление Лебедя даже о своей личной верности Конституции могло полностью изменить отношение армии к происходящим событиям. Был и звонок Руцкого Лебедю с просьбой поддержать действия Верховного Совета по защите конституционного строя. На что Лебедь ответил недвусмысленным посыланием звонившего на.., ну в общем далеко. Более того, "генерал-патриот" не постеснялся сразу после расстрела "Белого дома" позвонить комдиву Евневичу и поздравить его с успешным выполнением задачи. А уже на следующий день Лебедь слал "закладные" телеграммы Ельцину о том, что Приднестровье поддержало Верховный Совет, требовал полной изоляции республики, просил санкций для наведения в ней порядка "а ля Москва-93"...
Сегодня Лебедь упрямо натягивает на откормленные генеральские чресла обрывки патриотической тоги, уворованной и не по праву присвоенной им за чужие заслуги. Выпячивает челюсть, лезет в "спасители Отечества". Но мало сегодня тех, кто готов пожимать руки генералу.
Владислав Смоленцев
"Если президент на меня надавит, я не смогу устоять." Подобное откровение Сергея Степашина в его недавний период метаний меж предвыборными движениями повергло в шок последних приверженцев сановного знатока Пушкина, Шукшина и "мирных ваххабитов". Столь явно расписаться в собственном ничтожестве мог только вчерашний премьер-министр, бывший шеф МВД и контрразведки ельцинского режима.
Ничтожество, однако, было расценено как преданность присяге. И вот уже Степашин — один из лидеров предвыборной гонки. Протиснувшись в "Яблоко", он теперь жаждет видеть себя в Думе. Стать народным избранником. А там — и на президентский пост замахнуться. Спасти Россию. Ввести ее в третье тысячелетие великой державой.
Сегодня время вспомнить, что Степашин уже однажды был депутатом — расстрельного Верховного Совета. Вот только на его долю не хватило не то что пули — пыжа не нашлось. Справочники, посвященные октябрю девяносто третьего, о нем молчат, ведь Сергей Вадимович элементарно сбежал из Дома Советов еще в не совсем ясные сентябрьские дни, не раздумывая, подчинившись ельцинскому указу №1400. Самораспустился отдельно взятым депутатским мандатом. Президент надавил — Степашин не устоял, даже не пытался.
Одни стреляют или держат удар, убивают или безвинно гибнут. Их не забывают, поминают добрым словом или дурным. Другие удирают втайне, бегут с тонущего корабля, переметываются к сильному. Таких презирают и не вспоминают больше.
Степашин сдался сам и сдал своих. И речь здесь не о подвиге или мужском характере, не о самопожертвовании или неприятии предательства — тут Сергей Вадимович как обыкновенный мужик оказался просто слабаком. И даже не о том, что президентский указ о запрете Верховного Совета был преступным, и всякий, ему подчинившийся, неминуемо вымазал себя в безвинной крови.
