в барокко и ампире
блестит, но рвётся нить..
пойдём-ка, брат Елдырин,
в исподнем, так и быть..
Если Краснотурьинск красен Рудтом, то Красновишерск - Асланьяном. Здесь, уже на Пермском Севере, где отбывал срок Варлам Шаламов и всю жизнь проработал шофёром сперва оболганный, а затем реабилитированный отец Юрия, в посёлке с единственно верным названием Лагерь, и родился будущий солдат Империи:
Я - сын ссыльного пацана,
стал солдатом Империи.
Крал патроны, не пил вина,
посылал капитана на,
воздавая кэпу по вере.
Что касается его тёзки Годованца, тот вообще внук украинского классика-баснописца Микыты Годованца, высланного с Подолья на Колыму в 1937 году. Деду инкриминировали "националистический характер" басен, но "баснословные" следаки даже не догадывались, что часть из этих творений - переводы на украинский сочинений самого Демьяна Бедного! Зато, по предположению внука, оболганный дед стал автором легендарных строк: "Колыма, ты, Колыма - чудная планета: девять месяцев зима, остальное - лето". А внук, служивший, между прочим, смотрителем гробницы патриарха Никона в Воскресенском соборе Ново-Иерусалимского монастыря, продолжает донашивать то, что, видимо, "не износил" дед:
когда зайду
к соседям за ключами
и к косяку тихонько прислонюсь
их испугает светлый призрак деда
Все трое - и малоросс, и немец, и армянин - дикороссы. С чего бы это в потомке тевтонов Рудте восстаёт дух Нестора Махно: "вот и опять хлебороб подневолен.. / всяк колосок строго взят на учёт.. / но растворилось в крови Гуляй-поле, / рано ли, поздно - ещё полыхнёт.."? Откуда эта неумолимая воля крестоносцев у Годованца: "Мы родились ещё при коммунизме / И помним поэтическую знать. Стихи - как завещание: при жизни / Их и не полагается читать"? На чём взошла эта коварная просьба Асланьяна о снисхождении, граничащая с лермонтовским превосходством северного отпрыска армян, бежавших от турецкой резни: "Страна пустот и газовой заслонки, / Страна господ, как говорил один поэт, / Ты мне простишь дешёвые коронки / И мой недорогой менталитет"? Но вот парадокс: особенность этого "недорогого менталитета" в том, что армянин, немец и малоросс до самозабвения любят свою Родину - Россию. Несмотря на то, что "живут в жестокой стране" (Асланьян). Размышляя о наследстве отца - орден, тесак, толстый свитер и старинный фотоснимок, - тот же Асланьян признаётся: "Чтобы я чурался Родины своей - ничего такого он мне не оставил". Не об этом ли говорит и Годованец: "Никакого он мне не оставил наследства. Только целое небо - с диктантами птиц!"? А Рудт не только набирается мужества заявить о себе в прошедшем времени: "[?]я, живший, похороненный в России[?]", но вдобавок не забывает "кольнуть тевтонский подостывший дух.. / тем, что с толпой в Германию не рвался[?]"
В первом номере журнала "Интерпоэзия" за этот год меня остановило эссе Бориса Херсонского с акцентированным названием "Нераздельно и неслиянно" и подзаголовком "О русско-еврейской поэзии". Оно напоминает лабораторию по забору крови: "Осталась кровь. И, скажем прямо, практическое значение в дискуссиях имеет еврейская кровь. Здесь имеют значение даже доли, примесь еврейства - половинка, четвертушка, восьмушка[?]" Читая результаты этих лихорадочных анализов, я подумал: "Вот у Юрия Асланьяна, Александра Рудта и Юрия Годованца нет проблем с самоидентификацией. Русские они. И в отличие от херсонских живут и пишут по вроде бы схожему, но полярному на ту самую восьмушку принципу. Он звучит так: "Нераздельно и слиянно".
Небо – с диктантами птиц
Юрий АСЛАНЬЯН
ЗАВЕЩАНИЕ
Памяти Ивана Асланьяна,
юного крымского партизана
Мне отец оставил орден и тесак,
толстый свитер и старинный фотоснимок,
кровь армянскую и память, будто знак
на пустынных перекрёстках Крыма.
Мне отец оставил Землю и Луну,
всю вселенную оставил, все миры!
Он в Крыму прошёл великую войну
от Джанкоя до самой Бурлюк-горы.
Завещал отец мне гордость и стихи
всех поэтов от Перми до Эривани.
Воевавшие в предгорьях моряки
горевали об оболганном Иване.
Он показывал мне карту и маршрут,
по которому хулу прошёл как воин.
"Если снова под конвоем поведут, -
говорил он за стаканом, - будь спокоен".
Мне не надо ваших праздничных соплей,
куршевелей и корпоративных правил.
Чтобы я чурался Родины своей -
ничего такого он мне не оставил.
БАЛЛАДА ОБ ОТЦЕ
Мой отец награждён и прощён,
водку пьёт и не плачется он.
И дорогой железной, прямой
возвращается в Крым как герой.
Он стоит под высоким холмом,
на котором стоял его дом.
Ни саманной стены, ни плетня,
ни печи из камней, ни огня.
Он проходит по горной тропе,
он негромко поёт сам себе,
вспоминает, как бил по врагу,
и молчит на морском берегу.
Мой отец возвращению рад -
возит рожь или рвёт виноград.
Только видит, уже никому
он не нужен в родимом Крыму.
Тут упырь - из партийных теперь:
бьёт фазанов и ловит форель,
пьёт "Абрау-Дюрсо" и дерёт
в Ливадийском дворце свой народ.
Не видать ни огня, ни золы
у подножия Белой скалы.
И стоит за деревней Пролом
недостроенный каменный дом.
Он железной стези не менял,
возвращаясь с женой на Урал.
С папиросой из тамбура он
без конвоя сошёл на перрон.
Мой отец никуда не вступал,
не писал - сам себе генерал.
Он возил по дорогам земным
виноград полуострова Крым.
СОЛДАТ
Я - сын ссыльного пацана,
стал солдатом Империи.
Крал патроны, не пил вина,
посылал капитана на,
воздавая кэпу по вере.
Я порвал на сорок дорог
сапоги - и стою на том.
Сделал всё, что смог и не смог,
шёл один и всем поперёк
с автоматом и штык-ножом.
Я видал Урал и Байкал,
уходил в запой и в бега,
на постах Толстого читал
и вставлял золотой металл
вместо выбитого клыка.
Я лежал с большой головой
в боксе смертников, как в гробу,
торговал бессмертной душой,
"Беломор" курил с анашой
и срывал с бутылок резьбу.
Я живу в жестокой стране
без успеха и без пристанища.
И молюсь, отвернувшись к стене,
чтоб узнать, что достанется мне,
что, даст бог, не достанется.
* * *
Выхожу один я на дорогу[?]
М. Лермонтов
Мне не хватило на бутылку пива,
Когда начался ядерный распад[?]
Кому светила эта перспектива,
Тому, наверно, не уйти назад.
Как уклониться, если для курсива
Мне не хватило виноградных лоз?
И я молчал, чураясь коллектива
И этих трезвых, бесполезных слёз.
Я перешёл из андеграунда в обоз!
Я постарел, заматерел и побелел
С тех пор, когда размеры звёзд
Определял в оптический прицел.
Я примерял свой личностный изъян!
Жевал с похмелья клюкву и глядел
В пустое небо, как шахтёр в стакан,
Как в межконтинентальный беспредел.
Страна пустот и газовой заслонки,
Страна господ, как говорил один поэт,
Ты мне простишь дешёвые коронки
