Слишком уж очевидно, что линия Сталина была кардинально иной. Фундаментально иной. И что не неумолимый политический рок диктовал Сталину эту линию, а нечто совсем другое. Очень близкое к БЕСКОНЕЧНОМУ ПОЧИТАНИЮ личности усопшего вождя. И как же возможно подобное почитание, коль скоро почитающий — велик, мудр и благ, а почитаемый — негодяй? Тут — или-или, не правда ли?
Заложником правящей партии Сталин не был уже к концу 30-х годов. Даже Горбачев не был заложником правящей партии, после двух-трех мягких чисток оной. А уж Сталин, после нескольких жестких чисток, — помилуйте!
Значит, у Сталина были фундаментальные основания для особого почитания Ленина. И если Сталин был мудр (а уж политическим недоумком его не может называть никто, даже самый оголтелый антисталинист), то эти основания были более чем серьезными.
Что же это за основания? Об этом можно говорить или очень развернуто, или совсем сжато.
Когда один высокопоставленный сегодняшний функционер, ранее являвшийся партийным и комсомольским работником, вдруг с ума великого заявил, что в мавзолее лежит смутьян, мне, вступившему в КПСС тогда, когда из нее опрометью бежали конформисты и ренегаты, пришлось выступать по Первому каналу и напоминать данному функционеру и ему подобным: "В мавзолее лежит не смутьян, а основатель советского государства, правопреемником которого является нынешняя Россия".
Сталин боготворил государство. И понимал, что значит построить государство из ничего. Он знал, что Ленин построил государство из ничего. Или, точнее, из той пыли, в которую превратил государство поздний царизм и, главное, февральские импотенты.
Ленин строил заново государство в условиях абсолютной неопределенности. Сталин действовал уже в условиях относительной определенности. К услугам Сталина была им создаваемая (кто тут может отвергать его заслуги!) государственная мощь. К услугам Ленина была только государственная немощь. Немощь — почти абсолютная. Чем компенсировал ее Ленин? Идеологической накаленной новизной. Советская Россия при Ленине была аутсайдером во всем, что касалось доминирования, но она была очевидным и непререкаемым смысловым лидером.
Это лидерство пугало доминирующие державы, истерзанные Первой мировой войной. Они реально боялись всемирной коммунистической революции. Ленин, держа в руках факел этой революции, предложил доминирующим державам, правящим западным элитам альтернативу: или он кинет этот факел в их пороховой погреб, или они согласятся признать право новой России на жизнь. Пугая эти державы Троцким (для чего он и был нужен Ленину), Ленин вырвал Россию из лап духовной, политической, культурной и иной смерти. И дал ей новую жизнь.
Он отстоял Россию — и это Сталин понимал с абсолютной ясностью — в условиях, повторяю, полной неопределенности. Все, кто сейчас владеют фактологией в достаточном объеме, знают цену сказкам о болезнях Ленина. Знают, что Ленин на самом деле был очень здоровым (и очень, кстати, заботящимся о своем здоровье) человеком к октябрю 1917 года. И что он сгорел дотла за пять-шесть лет. Это — плата за управление страной в условиях абсолютной неопределенности. Сталин был, в отличие от Ленина, очень больным человеком. И он вкалывал, как минимум, по семнадцать часов в день. Но он правил страной в условиях относительной определенности. И потому мог править более двадцати лет. Всю разницу между своим огромным вкладом в державостроительство и вкладом Ленина — Сталин понимал. И потому никогда не посягал на политический и метафизический авторитет Ленина. Есть, разумеется, и другие причины, но они потребовали бы более развернутого обсуждения.
Но разве обсужденного не достаточно для того, чтобы прекратить антиленинский шабаш в просталинистской среде? А ведь и подобное прекращение было бы весьма серьезным шагом на пути к обеспечению для России выживания в очень опасном для нее XXI столетии.
Владимир Винников СО-ТВОРИТЕЛЬ МИРА
Владимир Винников
СО-ТВОРИТЕЛЬ МИРА
У ЛЕНИНА В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ СУЩЕСТВОВАЛО два хрестоматийных, то есть общеизвестных и общепризнанных, образа.
Первый — маленький мальчик Володя Ульянов с кудрявой головой, "живший" в октябрятских "звёздочках" и книжках для детей.
Второй — бородатый и лысый "дедушка Ленин", который сразу по выходе из "октябрятского" возраста появлялся на значках пионеров и далее был уже везде: на комсомольских и партийных билетах, плакатах, денежных купюрах, в книгах, фильмах, памятниках, спектаклях и так далее.
Каким образом из первого получился, сформировался, вырос второй — постоянно оставалось где-то "за кадром", вне фокуса внимания, как будто все события того периода: казнь старшего брата Александра, исключение из Казанского университета, начало публицистической и революционной деятельности, ссылки и эмиграция, — не более чем "промежуточные ступени" внутри единого ленинского мифа; как будто юный Владимир Ульянов уже заранее знал, каким "другим путём" нужно ему пойти, чтобы стать, в конце концов, вождём величайшей в мировой истории революции, затем героем бесчисленных "улиц Ленина" в каждом советском городе, да еще вызвать к жизни столь распространенный ныне зеркальный "ленинский антимиф": "сифилитик", "мутант", "параноик", "преступник", "кровавый палач", "германский шпион", "британский агент", "брал деньги у японцев и евреев", "продал Россию и русских", "продал душу дьяволу"…
Конечно, никто ничего заранее не знал, а значит — всё было совсем иначе.
КОГДА ЧИТАЕШЬ РАННИЕ ЛЕНИНСКИЕ РАБОТЫ и письма, видишь за ними человека, остро, до абсолюта, чувствующего в себе то, что можно назвать "свободой воли". Остальные способности: прекрасная память как основа эрудиции, "железная" логика мышления и полемический дар, потрясающая работоспособность и, как следствие всего этого, невероятная эффективность деятельности Ленина, — всё это вторично, всё это "потом". Главное — именно свобода воли, для которой весь окружающий мир суть прежде всего объект творческого преобразования. Не случайно Ленин называл своим любимым романом, "он меня всего глубоко перепахал… это вещь, которая дает заряд на всю жизнь", — "Что делать?" Николая Чернышевского. И одна из этапных его работ тоже называлась "Что делать?". Эта вот жажда дела, жажда творчества — определяет практически всё в ленинской судьбе.
"Достоевский" вопрос: "Тварь я дрожащая или право имею?" — перед ним, похоже, не стоял никогда. Своё человеческое право быть человеком и творцом Владимир Ульянов сомнению не подвергал. Вопрос стоял только в том, каким образом это право реализовать — с максимальной пользой для себя и для остальных людей, то есть для всего человечества.
Наверное, он мог избрать обычный путь общественного, государственного или даже церковного служения, но те возможности, которые открывались при этом, его, судя по всему, не вдохновляли. Там всё было известно и предсказуемо. Создать новую машину, найти новое лекарство от смертельных болезней, посадить дерево, построить дом, вырастить сына, стать генералом или епископом — всё это прекрасно, необходимо, но существует "внутри истории", не выходя за её рамки, из века в век… Есть ли возможность изменить саму историю, преобразовать общество таким образом, чтобы голод, нищета, болезни, несправедливость были сведены к минимуму или уничтожены вообще? В человеческих ли силах совершить подобное чудо, или необходимо смириться с тем, что есть, и уповать только на помощь свыше или стихийный ход вещей?
Молодой Владимир Ульянов нашел для себя ответ на эти вопросы, и ответ положительный. "Нет ничего практичнее хорошей теории" — тоже одна из любимых ленинских фраз. Марксизм и в конце XIX века был очень хорошей теорией. И если Маркс прав — а он, скорее всего, прав, поскольку весь ход истории подтверждает его выводы — значит, России нужна революция. Сначала буржуазная, а потом и социалистическая. Скорее всего, для этого не хватит его жизни, но по сравнению с этой целью всё остальное — пыль, труха, не стоит сил и времени. И — долой всё, что мешает достижению этой цели: государство и церковь, партии и классы, права и свободы, иллюзии и надежды!
КОМУ-ТО ТЯЖЕЛО СДЕЛАТЬ ВЫБОР, КОМУ-ТО — следовать избранным путём до конца. Владимир Ульянов, судя по всему, относился к первой категории людей. И избранную в молодости путём своего личного свободного выбора "жизненную программу" он реализовал по максимуму, абсолютно.
