– Словосочетание «женская проза» сегодня плотно вошло в лексикон литературоведов. Как вы считаете, откуда пошло это разделение?
– Я не считаю такое разделение обидным для себя, потому что у мужчин и у женщин на этой земле разные миссии. Бог создал и тех, и других, поэтому женская проза для меня совершенно нормальное определение.
– А чем отличается женская проза от мужской?
– Тема женской прозы – это тоска по идеалу. Женщина, в том числе и женщина-писательница, ищет применения там, где любовь и взращивание поколения. А в ведении мужчины находится всё остальное. Ведь мужчина, думающий только о любви, смешон.
– Рассказ «День без вранья» сделал вас знаменитой. А расскажите про самые первые писательские опыты?
– «День без вранья» я написала в 25 лет. До этого, начиная с 15 лет, я писала множество всяких рассказов, романов. Недавно я просматривала свои архивы. В результате просмотра всё, что было написано в этот период, я складывала в спортивную сумку и выносила в мусоропровод. Получилось четыре сумки. Я решила, что всё это совершенно не стоит внимания. Всё это было убого, и казалось невероятным, что из пишущего эти строчки когда-нибудь выйдет толк. Я поняла, что этот внутриутробный писательский период необходим для того, чтобы однажды количество превратилось в качество. Затем происходит как бы щелчок и из куколки получается бабочка.
– Вы много писали о взаимоотношениях мужчины и женщины, имеете большой опыт личных переживаний. Поменялись ли с возрастом взгляды на любовь?
– Вы знаете, отсутствие религиозного воспитания, которое было отменено в 1917 году, сыграло очень плохую роль для целого поколения. Я вчера смотрела передачу, которая называется «Семь грехов», и ещё раз поняла, как важно наличие религиозного мышления. Нерелигиозное мышление даёт свои переживания и ошибки. Однако в моей жизни самым главным всё-таки была профессия. Не мужчина, не любовь, а профессия. Моя склонность к письму была моей религией, моим очищением, моей молитвой. Всё было в этом. Я недавно слышала по телевизору, как один режиссёр сказал, что главное для него вовсе не семья, а профессия. Это немножко мужская точка зрения, но она имеет место быть. У меня была семья, я вышла замуж рано, в двадцать лет, и никогда всерьёз не рассматривала идею поменять мужа. Эта идея существовала в моих словах, но не в моих поступках. Я очень сильно люблю своих детей и внуков, а благополучие детей строится на том, чтобы семья была полной. Когда семья рушится, это сказывается на маленьких детях. Поэтому свою семью я не разрушила. Правильно это или нет – я не знаю. Знаю только то, что я никогда не смогла бы любить чужих детей, как своих. Я могла к ним только хорошо относиться. Но такое хорошее отношение может быть до поры до времени. Рано или поздно станет ясно, что чужая кровь есть чужая кровь. Может быть, я и не права.
– Бывали ли в вашей жизни периоды, когда вы теряли творческое вдохновение, «связь с космосом»?
– У меня таких периодов не было. Когда мне было плохо, я писала об этом в своих книгах, и тогда мне становилось хорошо. Когда мне было хорошо, я тоже об этом писала. Когда у меня происходил какой-то стопор, я писала об этом тоже. Я недавно встретила у Нагибина рассказ, который называется «Немота», – о том, как он не мог писать. То есть у писателя всё может служить поводом для творчества. И немота тоже. Другое дело, что можно исписаться. Это, я думаю, приходит с возрастом, когда уже нечего сказать, когда всё, что ты мог, – ты уже сказал. Я со страхом жду, что это произойдёт. Но пока, по счастью, этого не происходит.
– А что написали в последнее время?
– Вот недавно написала рассказ «Всё или ничего», который вынашивала совсем недолго. Он возник как-то вдруг, я его записала, и он получился.
– Когда вы задумываете произведение, что становится первичным – деталь, образ, сюжет?
– Замысел. Хочется мне это писать или не хочется. А вот эти все мелочи – о них я не думаю. А замысел – из глубины души.
– Вы пишете с ходу либо вынашиваете произведение?
– Замысел я иногда вынашиваю по десять лет.
– А происходит ли такая мистическая ситуация, когда герои начинают жить своей жизнью?
– Это только у Пушкина.
– Кстати о Пушкине. Писатель всегда немного пророк. Случалось ли что-нибудь в своих книгах напророчить?
– Ах да, смешно, я в одном из своих рассказов придумала врача, который научился швы не сшивать, а склеивать. Через какое-то время произошли изменения в медицине, и действительно появился такой способ.
– Если говорить о литературных ассоциациях, мне показалось, что ваша метафора порой близка к метафоре Платонова. Как вы к нему относитесь?
– Вы знаете, Платонов – великий писатель, но это не мой писатель. Я вам так скажу, что из более-менее современных мои писатели – это Довлатов, Войнович, Искандер, Володин. Мне очень нравится Александр Володин, его книжка «Записки нетрезвого человека». Я помню его самого. Он был, конечно, великий притворщик, но притворялся гениально. Я очень люблю Довлатова, я чувствую его. Я поражена его судьбой: его любила только его мама – и вдруг его стал любить весь мир. Все эти писатели работают с юмором. Юмор как составляющая. Юмор как способ мышления. Всё мировоззрение пропущено через юмор. Вот это мне близко. А Платонов – это слишком! Вы меня переоцениваете.
– Насколько я знаю, вы переделываете свои произведения для кино.
– Я этого не делаю. Я просто продаю права на произведения. А дальше их переделывают другие люди, которые, как правило, не умеют это делать.
– А они согласуют с вами изменения?
– Нет, не согласуют, потому что мне не хочется возвращаться к тому, что я уже сделала. Не хочется согласовывать. Как, знаете, отшумевшая любовь кончается, и больше ничего не хочется.
– С Георгием Данелия вы писали сценарии к фильмам «Джентльмены удачи» и «Мимино». А как проходила совместная работа?
– Садились друг напротив друга и начинали сочинять. Я обычно записывала, печатала и создавала, что называется, атмосферу. Когда работают двое, самое главное – это атмосфера. Важен духовный контакт, когда людям одно и то же нравится и одно и то же не нравится. Это называется – быть на одной вибрации.
– Какую вашу книгу вы бы назвали любимым детищем?
– Да я о них забываю сразу, как только заканчиваю писать. Любимое детище – это то, что впереди, – то, что я ещё не написала.
– Что сейчас читаете?
– Из совсем современных авторов – почти никто не нравится. С удовольствием читаю своих подруг – Улицкую, Петрушевскую и Рубину.
– А чем нравится Людмила Петрушевская?
– Из всех женщин-писательниц для меня лично Петрушевская самая интересная. Она ближе всех стоит к тому, что называется «гениальность». Все остальные женщины-писательницы – просто талантливые. А Петрушевская больше чем талантливая. Мне очень нравится всё-всё, что она пишет, о чём и как.
– Вам наверняка часто пишут читатели? Вы им отвечаете?
– Никогда этого не делаю. Потому что если я отвечу, они напишут снова. И что – опять отвечать?..
– Но ведь в письмах можно найти сюжеты для прозы?
– Понимаете, в чём дело. Некоторые предлагают рассказать свою жизнь. А мне не нужна ничья жизнь, потому что я пишу о том, что пережила, а не о том, что было с кем-то и когда-то. Потом просят читать свои художественные произведения, которые, как правило, плохие. Ну вы понимаете…
– Из чего состоит обычный день писательницы Виктории Токаревой?
– Мне нравится готовиться к работе с утра, когда я ещё не сажусь. Потом я работаю три часа с утра. Затем выхожу на прогулку, потому что мне нужно зарядиться от космоса. Потом снова пишу. Мне нравится работать, потому что время останавливается. Когда я хорошо поработаю, у меня ощущение, что день состоялся.
– Что из зарубежной прозы вам близко?
– Современную прозу знаю не очень хорошо. Из того, что знаю, я очень люблю Сэлинджера. Мне очень нравится этот писатель, его замечательные рассказы. Мне очень близок роман «Над пропастью во ржи». Помню, как я поразилась этой вещи, потому что редко попадаешь на свою вибрацию.
– Ваши произведения переведены на другие языки. Случалось ли вам общаться с зарубежными читателями?
