не остались вымотанными и перегруженными наедине с неуловимым чувством легкого ужаса и неадекватности» [28]. Учитывая контекст, получается, что речь идет о «снижении вреда»? Самозабота онлайн – хит сезона: в распорядке дня, проведенного в Zoom, – перерывы на концерт, короткую сессию йоги и сеанс «сканирования тела». Это образец фармакона Бернара Стиглера: технология, которая нас убивает, сама же нас и спасет [29]. Согласно этому взгляду, если Zoom – это яд, то онлайн-медитация – противоядие.
Но нашему постцифровому исходу не нужна Zoom-вакцина. Следует не медикализировать свои условия работы, а выдвигать конкретные требования. В конце октября 2020 года студенты вышли на демонстрацию на Музейную площадь Амстердама с требованием «физического обучения». Сегодня приходится бороться за право собираться, дискутировать и учиться очно. Необходимо серьезное коллективное намерение опять начинать собираться «в реальной жизни», и поскорее. Потому что уже не факт, что обещание «встретиться снова» будет действительно выполнено.
Итальянская исследовательница медиа Донателла Делла Ратта развивает дискуссию, политизируя вопрос об онлайн-преподавании. В эссе Лекция в пустоту (Teaching the Void) она пишет о ретуши лиц в Zoom и буме кольцевых ламп – технологиях улучшения внешности, которые превращают всех в инфлюэнсеров. В поисках выхода Делла Ратта предлагает контрполитику, которая «возникает и формируется скорее в звуковом поле, чем визуальном, и больше всего (и сильнее всего) проявляется в „неловких ситуациях“ притормаживания и скачков изображения, помех, проблем с соединением и зависаний» [30]. Она останавливается подробно на тихих формах сопротивления – например, когда студенты, игнорируя требование преподавателя, выключают камеру во время урока по Zoom. Что, если вам не хочется показывать незнакомцам свою спальню, кухню или гостиную? Что, если у вас усталый и скучающий вид, а веселые фоны надоели? Делла Ратта завершает эссе похвалой неловкости – состояния психики, вызванного «столкновением выученного профессионального поведения со слабым интернет-сигналом, зависаниями, детскими криками на фоне и неожиданным лаем соседской собаки».
Что насчет прецедентов, примеров, которые можно взять за образец? Исследование Zoom с точки зрения археологии медиа заставляет вспомнить киберфантазию 1990-х о массовом кастинге в прямом эфире – Castanet. Систему разработала компания Marimba – стартап в те времена удостоился от журнала WIRED определения «небольшой коллектив шекспиров от Java» [31]. Идея была в том, чтобы сделать веб более похожим на телевидение, отказавшись от браузерной модели (отчасти эту цель впоследствии воплотили приложения). Подобно Zoom, Teams и Skype, использование Castanet требовало загрузки и установки программы ради эффективного использования интернет-сигнала.
Два десятилетия спустя набор опций остался примерно тем же, и даже участники не так уж поменялись. Например, один из главных игроков – всё тот же Microsoft, которому принадлежат Skype и Teams. Каждый из инструментов видеосвязи пользуется собственным набором p2p и клиент-сервер технологий. Например, Zoom выглядит таким сглаженным потому, что сжимает и стабилизирует сигнал конференции в едином видеопотоке вместо того, чтобы поддерживать множество постоянно обновляющихся p2p-потоков. Кроме того, пользователя ставят в положение «интерпассивности»: пассивные слушатели выключают микрофон и молчат, как ученики на уроке. Противоположность этому – бесплатный софт на основе p2p-архитектуры (Jitsi, например), которая восходит к платформе Kazaa для свободного обмена музыкой. Есть некоторая ирония в том, что софт типа Jitsi вдохновил и создателей Skype, идея которого связана с сотрудничеством и общением равных участников. Так что же – мы смотрим спектакль как зрители или работаем сообща как команда? Разрешены ли голосования, интервенции, свободное общение?
Будущее «гибридных мероприятий» становится реальностью, и необходимо продолжать обсуждать и осмыслять «усталость от Zoom», а не сдаваться на волю рока. Эпоха «смешанного обучения», где виртуальное и реальное сливаются воедино, уже наступила. В ответ на принуждение еще важнее самоорганизовываться, требовать запрета рабочих видеоконференций в институциях и за их пределами. Доступ к зданиям надо признать одним из прав человека. Следует саботировать риелторский образ мысли и полностью отказаться от онлайн-образования как способа сэкономить. Физические пространства – не роскошь, а общественное благо.
Разумеется, речь не идет о технофобном бегстве в некую воображаемую утопию. Не будем забывать о ловушке европейского офлайн-романтизма. Но давайте сделаем так, чтобы виртуальные встречи опять стали исключением, а не правилом. Для начала видеоконференции должны стать предметом дискуссии и глобального диалога. Сейчас, когда число пользователей интернета превысило пять миллиардов, другие платформы видеосвязи могут быть инструментами (в ряду прочих инструментов) для того, чтобы общаться через закрытые границы, находить друг друга, организовываться, объединяться и слушать тех, чей голос был исключен. Вертикальная архитектура Teams и Zoom – плохое начало. Эти схемы надо чертить заново – с новым космотехническим подходом XXI века.
На последней стадии своего «освобождения» через сети, экраны и технологии современный индивид превращается во фрактальный субъект – бесконечно делимый и одновременно неделимый, замкнутый на себя и приговоренный к самоидентификации. В некотором смысле это совершенный субъект, субъект без другого, и его индивидуализация не противоречит массовости. [1]
Жан Бодрийяр
Мы живем в эпоху вымирания сетей. Небольшие масштабы больше не имеют значения. Недостаток ясных целей и интереса со стороны иных лентяев из сетевого сообщества убил эту милую конструкцию. А платформы добили. «Крах централизованной власти, который пророчили в 2000-х годах, так и не произошел, – отмечает Кейд Диэм, – централизованные игроки перехитрили реформаторов, оградив себя и свои собственные экосистемы от контроля. Медиаконгломераты 2020-х превосходят свои аналоги образца 1999-го, а инновации, связанные с децентрализованной инфраструктурой, были взяты на вооружение победителями, установившими монополию» [2]. Должны ли мы возродить эту организационную модель, запустив сетевой ренессанс, или отказаться от нее и двигаться дальше? Все только и говорят о децентрализации, но никто больше не видит в распределенных структурах решения бардака, порожденного социальными медиа. Что же случилось?
Распределенные сети исчезли из нашего лексикона. Попробуйте поискать термин network в таких книгах, как Капитализм платформ Ника Срничека, Стек Бенджамина Браттона или Эпоха надзорного капитализма Шошаны Зубофф, и вы обнаружите, что он не встречается там ни разу. Даже в активистской литературе им теперь почти не пользуются. «Теория сетей», о которой писали математики и социологи, не развивается уже больше десятилетия. Левые даже не попытались взять эту концепцию на вооружение. Этим занималось разве что «глобальное гражданское общество», то есть ограниченный круг НКО, пытавшихся применить понятие «сетевого общества» Мануэля Кастельса, чтобы примкнуть к институциональной политике на транснациональном уровне. Но распределение власти через сети так и осталось только мечтой. Ценность горизонтальных иерархий, о которых особенно много говорили сторонники идеи «сеть – это сообщение», уступила системе платформ, выстроенной вокруг «инфлюэнсеров» и пассивно-агрессивных, ни к чему не ведущих отношений «фолловинга». Перераспределения благосостояния и власти не случилось – вместо этого мы
