Наша четверка — это две "восьмерки" с десантом и мы — пара "полосатых" прикрытия. Группу ведет Калинин.
…Вообще-то ведущим планировался "комэска"-два Васькин. Он готовился к полету, отрабатывал маршрут, изучал его. Но в последний момент Михалыч сказал, что поведет группу сам. Васькин только плечами пожал. К неожиданным "взбрыкам" командира мы уже начали привыкать…
…Ущелье внизу начало ветвиться. В разные стороны разбежались отроги.
"Держаться русла! Оно — главный ориентир!" — машинально вспомнил я предполетный инструктаж. В верховье реки -— гора Кара-Али, одна из вершин которой нависает над серпантином аргунской дороги. На подлете к ней мы и должны высадить разведку.
Калинин закладывает крутой вираж, и вся группа втягивается в один из отрогов. Путеводной нитью внизу петляет тонкая серебряная нить реки. На мгновение мне показалось, что она слишком узка для речки, но времени размышлять и анализировать не было. Моя задача прикрывать, а вести группу — дело командира…
Минут через семь прямо по курсу начал вспухать склон горы. Кара-Али?
— Приготовиться к высадке! — услышал я голос Калинина. — Ищем площадку. Полсотни второй, внимание на склоны!
— Вас понял! Работаем.
Ручку вправо, педаль влево — вертушка "змейкой" скользит над пологим склоном горы. На карте Кара-Али — две семьсот. Но пологость скрывает высоту. На высотомере сейчас две тысячи метров, а до вершины — всего ничего…
— Садимся! — слышу команду Калинина. "Восьмерки" стремительно оседают вниз. Приближаются к земле. И вот уже пневматики впечатались в склон. От вертушек в разные стороны муравьями разбегаются десантники. Все! Дело сделано. Первые из них уже скрываются в лесу. "Восьмерки" взлетают.
— "Прибой", я "сорок первый", задание выполнили. Возвращаемся на точку! — слышу я доклад Калинина "земле".
И здесь прямо перед моей кабиной проносится золотисто-черный сноп зенитной трассы. Бля!
— По мне работает "зэу"! — слышу я доклад ведомого. — Вторую "зэушку" наблюдаю по склону над площадкой приземления выше двести у сухого дерева!
Неужели нас здесь ждали? Неужели засада?
Неожиданно в наушниках раздается незнакомый голос.
— "Зенит", я "Комар"! Отвечай!
Это авианаводчик разведки.
— Я "Зенит", слышу тебя! — окликается Калинин.
— Здесь духовский лагерь. Мы почти в его центре. Ведем бой. Их здесь, как вшей! Нужна срочная эвакуация.
— Вас понял! Оттягивайтесь к площадке. Будем вас забирать. “Полсотни второй”!
— Отвечаю! — откликаюсь я.
— Задави "зэушки"! Иду на посадку, — голос Калинина неожиданно охрип.
— "Сорок первый", я "Прибой"! Что у вас происходит? — в голосе оператора ЦБУ тревога. — Доложите обстановку!
— В районе высадки десант натолкнулся на крупное скопление боевиков. Пытаюсь эвакуировать людей, — голос Калинина искажен и буквально пробивается сквозь треск каких-то помех. — По нам ведется огонь из "зэушек" и стрелкового оружия. Прошу помощи!
— Вас понял! Поднимаю усиление!
…Рядом вновь проходит огненная плеть очереди. По спине пробегает холодок. Возьми "дух" чуть вправо — и все… Две "зэушки" — это уже очень опасно.
— Игорь, бери вторую выше по склону. По первой я уже работаю! — слышу голос ведомого, Сереги Шевцова. Боковым зрением вижу, как его "полосатый", резко "набычившись", ощетинивается дымными копьями "нурсов", которые тянутся к земле. Я лихорадочно ищу вторую зенитку. Но глаза лишь скользят по густой кроне лесистого склона. Где же ты, сука?!
Я проскакиваю над вершиной и круто разворачиваюсь. "Внизу же должна быть дорога!" — вдруг вспоминаю я. Но за вершиной ничего нет. Только крутые отроги, уходящие к горизонту. — "Мы сбились с курса! — обжигает догадка, — мы высадили десантуру не туда!"
И здесь я вижу вторую "зэушку". Среди валунов у высокого сухого дерева. Она то и дело щерится огнем, посылая очередь за очередью в Шевцова. Я лихорадочно доворачиваю вертолет, чтобы оператор мог как можно точнее накрыть ее. И в это время слышу срывающийся голос Шевцова:
— Меня зацепило! Падает давление в гидросистеме!
И здесь мой "полосатый" наконец вздыбился от залпа "нурсов". Через пару мгновений зенитка утонула в грязно-дымной копне разрывов.
"Получи, сучара!"
Выше проходит "полосатый" Шевцова. За ним тянется тонкая нить белесого, завивающегося дыма.
— Серега, дымишь!
— Вижу! Падают обороты правого, управление "загружается"…
— Приказываю — уходи! До точки дотянешь?
— Не знаю…
— Уходи, Серега! Я прикрою "толстых".
— Выполняю! Держись, Андрей! — и "полосатый", утягивая за собой шлейф дыма, отваливает в сторону клонящегося к закату солнца.
Есть! Первая "восьмерка" оторвалась от земли и с крутым креном заскользила над склоном в сторону ущелья, разгоняясь до рабочей скорости. Но Калинин все медлит. От края леса к его вертолету двое десантников под мышки тащат третьего. Они то и дело останавливаются, навскидку бьют из автоматов по лесу и вновь, спотыкаясь, бегут к борту.
Есть! Взлетает! "Восьмерка" командира резко отрывается от земли и круто уходит в небо.
Еще три-четыре секунды, а потом скорость и высота лучше любой брони укроют ее от огня…
И здесь очередь молчавшей все это время третьей "зэушки" буквально распорола "восьмерку". В разные стороны полетели клочья обшивки. Еще пару мгновений смертельно раненная вертушка боролась со смертью. Было видно, как командир инстинктивно пытается кинуть ее в противозенитный вираж, уйти из-под удара. Но было уже слишком поздно. Правое сопло выплюнуло клок пламени — "зафакелило", движки окутались черным маслянистым дымом и, неуклюже развернувшись в воздухе, "восьмерка" рухнула на склон.
Все было кончено.
— Сука!!! — заорал я, кидая своего "полосатого" на чеченскую "зэушку".
Я видел, как ее расчет разворачивается в мою сторону, как наводчик лихорадочно крутит ручки наводки, пытаясь поймать нас в прицел. Но было слишком поздно — оператор уже накрыл ее залпом "нурсов".
Это вам за командира!
…Заложив крутой вираж, я пытался разглядеть место падения Калинина.
Вот он! На склоне, в прогале леса, глаза выхватили знакомый силуэт распластанного на камнях, окутанного дымом вертолета.
Может быть, кто-то уцелел? Глаза торопливо искали рядом подходящую площадку для приземления, но…
— …”Полсотни второй”, отвечай! “Полсотни второй”, ответь “сорок первому”! — вдруг сквозь треск эфира я услышал голос командира.
"Значит, жив! — на долю секунды сердце до краев заполнила радость. — Жив!" Я торопливо нажал кнопку СПУ.
— “Ноль первый”, слышу тебя! Я над тобой. Тебя наблюдаю!
Но уже через мгновение радость сменилась бессильной яростью. Я увидел, как со всех сторон к его борту подбираются боевики …
— Ты меня слышишь, Игорь? — опять раздался в динамиках голос Калинина. Он был глух и еле различался в треске эфира.
— Слышу тебя, Михалыч! Слышу! Сейчас я постараюсь их отогнать.
— Отставить, Игорь! Чечей кругом, как вшей. На борту все мертвы. У меня перебиты ноги, мне не выбраться. Я тебе приказываю, “нурсами” — по мне!
— Михалыч, сейчас я их отгоню! — орал я, лихорадочно прикидывая, как помочь Калинину.
— Слушай меня, Жуков! Работай по мне…
Боевики залегли перед вертушкой, несколько из них под прикрытием дыма подбирались к борту. Прямо из кабины навстречу им полыхали вспышки автоматных очередей. Кайданов дрался.
И в это время по борту словно одновременно ударили несколько молотков. Вертолет дернулся, и на долю мгновения мне показалось, что потерял управление. Но через секунду выровнялся.
— Меня зацепило… — услышал я в динамиках искаженный болью голос моего оператора.
— Вовка, что с тобой?
— Бок зацепило и стеклом лицо порвало. Ничего не вижу. Кровью заливает.
— Держись! Вовка? Вовка?!
Но оператор молчал…
Прямо по курсу лежала "восьмерка" Калинина.
…Двое боевиков пытались открыть дверь в кабину. Еще двое били прикладами автоматов по остеклению пилотской кабины. Остальные, словно чувствуя мою слабость, стоя во весь рост, били по мне из автоматов. На плече у одного из них я успел разглядеть тяжелое копье "граника".
— Игорь! — услышал я искаженный болью, затухающий голос Калинина. — Я тебе приказываю. Работай по мне! Не дай им меня взять, слышишь?! Не дай им меня взять. Работай, сынок!!!
У меня еще была доля секунды на решение…
…До гробовой доски я не смогу сказать, почему поступил именно так.
Может быть, потому, что азарт боя отключил нормальное восприятие и мной управляли скорее инстинкты, чем разум. А может быть, потому, что знал — дороги домой после всего того, что сегодня случилось, у него уже не было…
