Вопрос же об эксплуатации при капиталистическом способе производства — это вопрос об участии в дележе прибавочной стоимости, а не детективный сюжет о похищении хитрым капиталистом чужого рабочего времени. Это не делает проблему социальной справедливости проще. Капиталисту, например, выгодны узкоспециализированные работники: люди, которых можно за неделю–две обучить нескольким простым операциям. Но оплачивать капиталист обязан не воспроизводство таких «манкуртов», живых автоматов плюс некоторое количество интеллектуальной элиты, а общественно необходимое социально–демографическое воспроизводство совокупной рабочей силы, воспроизводство нации, что требует многократно больших затрат, чем необходимо для каждого данного частного производства. Частному капиталисту это невыгодно. Но ежели он не может или не хочет оплачивать эти и многие другие общественные издержки, его экономически или политически упраздняют: капиталистом, предпринимателем, нанимателем становится корпорация или непосредственно государство. Способ производства при этом не изменяется, но меняется уровень организации общества — социально–экономический строй.
Что это? И как вообще происходит переход от одной нашей картинки к другой?
Социализм как высшая стадия капитализма
Новая формация зарождается в недрах старой в виде неких аномалий, мутантов — технологических, организационных, идеологических и так далее, отчасти представляющих собой продукт разложения традиционных структур или даже рудименты форм далекого прошлого, обретающих в новых условиях конструктивный смысл. (Мануфактура — частичный регресс к рабству, коперниково–галилеево знание и возрожденческая эстетика — к мифологии и так далее).
В обстоятельствах глубокого кризиса традиционного общества эти тяготеющие друг к другу мутантные формы деятельности и мышления, накопившиеся в достаточном количестве и наборе, осознаются в качестве нового конструктивного принципа, новой возможности материального и духовного производства, всего социального бытия.
Переориентация на новые принципы деятельности влечет за собой переструктурирование общества: в нем возникает феномен, который можно назвать «протоклассом» или «латентным классом». Например, в контексте феодальной формации Пушкин — это помещик–крепостник, а Шевченко — крепостной крестьянин, но в контексте нового общества они являются членами одного и того же класса интеллигенции, остающегося до определенной поры латентным, не прорвавшим сословные оболочки. Сходным образом формируется протокласс капиталистических предпринимателей и протокласс рабочих, хотя в их генезисе особенно важен процесс люмпенизации, разрушения нижнего класса традиционного общества и велика роль маргинальных, инфраструктурных слоев (например, торговцев, ростовщиков, очень часто — в силу презренности этой функции — бывших изгоями, инородцами. При кризисе феодального общества их свободные, то есть ставшие ненужными, бесполезными в торговле или ростовщичестве деньги меняют функцию, превращаются в промышленный капитал).
Провоцируя разрушение обреченного общества, жизнеспособный зародыш нового поглощает, ассимилирует продукты его распада — и растет, развивается, конституируясь в особый, качественно отличный от разрушаемого родительского, исторический организм. Классовая структура социума удваивается: рядом с феодалом появляется буржуа, рядом с крестьянином и ремесленником — рабочий, рядом с феодальным интеллигентом–священником — светский интеллигент–специалист.
Возникает как бы общество в обществе — со своими правовыми, идеологическими и так далее отношениями, находящимися в антагонистическом противоречии с традиционными. То есть создаются исторические условия, в которых социальная борьба, захват власти, гражданская война и тому подобное действительно могут вести к смене господствующего типа общественных отношений, господствующего способа бытия — к смене формаций.
Классовая борьба, говоря упрощенно, рабов и рабовладельцев, крестьян и феодалов, рабочих и капиталистов может изменить условия классового сотрудничества, может поменять персоны местами, сделав раба господином, а господина рабом, но привести к смене формации — к смене исторической технологии, к смене типа общественных отношений, к смене лошади на машину, геоцентризма на гелиоцентризм и так далее и тому подобное — никакая классовая борьба не может, это абсурд. И если классовая борьба тем не менее действительно приводила к изменению формационного типа общества, то происходило это, говоря опять‑таки упрощенно, лишь потому, что в борьбе рабов и рабовладельцев побеждал протофеодал, а в борьбе крестьян с феодалами — протокапиталист. («Прото» — я в данном случае пишу, чтобы как‑то обозначить это эмбрион, из которого — в теоретической абстракции — развиваются классы нового общества.)
По указанной же причине, сразу заметим, принципиально не может привести к смене формации и классовая борьба рабочих с капиталистами. Рабочие — класс капиталистический и никакого иного общества. Нелепы утверждения наших «исторических материалистов» о том, что рабы и крестьяне не могли одержать победу над эксплуататорами, потому что были «представителями отсталых производительных сил», а пролетарии — по причине их связи с прогрессивными производительными силами — могут. Пролетариат, с которым Маркс связывал возникновение новой формации, был, увы, представителем чрезвычайно отсталых на сегодняшний взгляд производительных сил; прогрессивные — вытесняют его из сферы материального производства вообще, разрушают. Современная классовая борьба, несомненно является одним из факторов, побуждающих к технологическому и общественному прогрессу. Но заметим, забегая вперед: как в борьбе рабов и рабовладельцев, крестьян и феодалов историческими победителями оказывались не первые и не вторые, а «третьи»: протофеодал и протокапиталист, так и в современной борьбе «одержать окончательную победу» может лишь протокоммунистический человек, валяющийся нам сегодня в негативном образе имущего безработного.
Можно ли интерпретировать революционные движения новых классов так, как это делается в ортодоксальном «истмате», то есть как конфликт развившихся производительных сил с косными производственными отношениями? Разумеется нет. Это борьба представителей нового способа производства, новых производственных отношений, которым тесны традиционные экономические, политические, идеологические регламенты, с защитниками старого способа производства, социального бытия и соответствующих отношений и институтов.
Процесс перестройки общественных институтов в соответствии с новым кодом, новым способом материального и духовного бытия — великая (формационная) революция. Не обязательно взрывообразная и не обязательно «снизу». В Англии буржуа не уничтожил феодала–аристократа, а феодал «самоуничтожился» превратившись в капиталиста, сохранив на века феодальный символический антураж: будь то футы и дюймы — ностальгическая память о времени, когда человек был мерою всех вещей, или монархия, генетически чуждая капиталистической, индустриальной эпохе.
Революция — выход нового общества из «внутриутробной», латентной стадии, его превращение в самостоятельный организм. Этот организм остается самим собой от зарождения и до гибели, то есть сохраняет качественную определенность своего «генотипа», системного кода, но на подсистемном уровне он модифицируется, проходит ряд фаз социально–экономического развития.
От фазы к фазе изменяются функции государственных институтов, правовые регламенты, отношения собственности, внутренняя структура различных классов, но не классовая структура и — шире не исторический тип общества.
У каждого общества свои причины и облик внутренних изменений, переходов от одного социального устройства к другому, свой специфический характер этих устройств. Но схематически, абстрагируясь от особенностей формаций, такое развитие можно изобразить как движение от стихийного к программному состоянию, как повышение уровня организованности общества.
Можно — с определенными оговорками про размытость границ, относительность и так далее — выделить три основные инвариантные фазы развития общества каждого формационного типа: частную, корпоративную (монополистическую) и государственную, то есть — в нашей системе понятий социалистическую.
В очерке «Империализм, как новейший этап капитализма» Ленин пишет: «30 лет тому назад свободно конкурирующие предприниматели выполняли 9/10 той экономической работы, которая не принадлежит к области физического труда рабочих. В настоящее время чиновники выполняют 9/10 этой экономической умственной работы…»
Ленин привел эти данные в пользу мысли о том, что капиталисты стали ненужным, паразитарным классом, то есть вполне созрели, чтобы их ликвидировать, перейдя тем самым к бесклассовому устройству общества. Эта мысль была бы вполне логичной, если бы класс определялся отношением к капиталу, а не общественным разделением труда, если бы различное отношение к собственности («основным средствам производства)» не было лишь одним из возможных проявлений, способом фиксации, закрепления функциональных различий в обществе. Поэтому в действительности Ленин проиллюстрировал не изменение классовой структуры общества, а изменение внутренней структуры класса управляющих. При частном капитализме этот класс состоял из двух групп: управляющих–собственников («капиталистов») и политических управляющих (наемных государственных служащих). Теперь первая группа раздвоилась: рядом с предпринимателем–собственником возник наемный предприниматель–служащий, еще не воссоединившийся, но потенциально способный воссоединиться со своим контрагентом из сферы политической власти.
