Неисчерпаемые возможности в использовании низкооплачиваемого и бесплатного труда были большим соблазном и для государства. В такой экономике с неизбежностью усиливалась роль административных внеэкономических методов принуждения людей к труду. Неслучайно со второй половины XIX века, в период становления капитализма в России, и до 1917 года на фабриках были невыносимые условия труда, и, разумеется, царская власть не брезговала каторжными работами. Исключительно для монархистов и либеральной интеллигенции, проливших столько слёз об утраченной счастливой и сытой жизни при царе-батюшке, считаю возможным привести свидетельство человека, мнение которого сложно поставить под сомнение. «Взглянешь на фабрику, где-нибудь в захолустье. И тихо и смирно, но если взглянуть вовнутрь, какое непроходимое невежество хозяев, тупой эгоизм, какое безнадёжное состояние рабочих, дрязги, водка, вши». И далее: «Фабрика. 1000 рабочих. Ночь. Сторож бьёт в доску. Масса труда. Масса страданий — и всё это для ничтожества, владеющего фабрикой». Не правда ли, мрачная картина, полная безысходность. Полагаю, у Антона Павловича Чехова не было оснований заниматься очернительством. Политикой не баловался, социальные заказы от всевозможных революционеров не получал. Не принято было в его кругу.
В Советском Союзе, признаемся, фантазии прибавилось — трудовые армии имени тов. Троцкого, недоброй памяти ГУЛАГ, в 50—80-е годы — советская армия и всесоюзные ударные комсомольские стройки. Увы, говоря словами неистового Дантона, это правда, горькая правда! В краткосрочной перспективе, когда ручной труд был ещё приемлем, уменьшение затрат на подготовку и оплату труда и усиление эксплуатации трудящихся давали больший результат, чем долговременные вложения в технологии. Тем не менее, никакие исторические особенности советского периода, связанные с ликвидацией разрухи после гражданской войны, индустриализацией, перенапряжением сил народа во имя победы в годы Великой Отечественной войны и послевоенных пятилеток, не оправдывают политики, проводившейся многие годы правительством социалистического государства уже в иное время. Многое становится понятным, если поставить перед собой задачу понять её истинные причины. Нужно честно признать, что в первые годы советской власти по-другому не умели, да и не хотели.
Другая причина тоже понятна — мужественное преодоление трудностей, жертвенное служение коммунистической идее было неотъемлемой частью официальной идеологии. Страдания, пережитые отцами в годы лихолетья Гражданской и Великой Отечественной войн, оправдывали, по мнению руководителей страны, высокую цену, которую приходилось платить новым поколениям в настоящем. Героизм, способность к самопожертвованию становились примером для подражания молодёжи, входящей в жизнь. Они предрекали блестящее будущее детям и внукам и, что очень важно, величие Державе. Нужно совсем не иметь мозгов, чтобы не признавать очевидный факт — патриотизм, как метод воспитания в СССР, эффективно работал пять десятилетий. Ирония и уж тем более сарказм современных вождей российской «демократии» в этой связи просто неуместны. Другое дело, нельзя же было вечно злоупотреблять максимализмом юношества, его романтическим восприятием мира. Мальчики имеют свойство быстро взрослеть и начинают другими глазами смотреть на окружающую действительность. Они начинают понимать, что старшие товарищи довольно бесцеремонно использовали их энтузиазм, «души прекрасные порывы», прикрывая зачастую самоотверженностью молодых собственный непрофессионализм в управлении экономикой страны. И даже когда в Советском Союзе уже могли себе позволить работать по-другому, всесильная и донельзя обленившаяся номенклатура, безразличная по отношению к истинным интересам народа, не спешила расстаться со сложившимися идеологическими и управленческими стереотипами. Инерционность мышления способна обесценить любые знания, опыт и деформировать волю не только конкретного человека, но и всей политической системы. Яркое тому свидетельство — строительство БАМа в 80-е годы прошлого века, где снова был искусственно востребован героизм советской молодёжи. Как вдохновенно и красиво трудились ребята, уверенные в том, что, раздвигая своими руками тайгу и проходя мостами и тоннелями реки и скалы, они прорубают для себя и любимой страны дорогу в будущее. Я имел честь знать этих замечательных парней и девчонок и видел результаты их труда! Комсомол тогда в который раз доказал всем своё право на моральное и политическое лидерство, и не только среди молодёжи. Смею заверить нынешних краснобаев, охотно принимающих любые предложения власти по «упорядочиванию» процедуры выборов, имитаторы в комсомольских лидерах долго не задерживались. Делом нужно было доказывать своё право быть руководителем, и спрос зачастую был более жёстким, чем на партийном бюро. Не ведали мы в те годы, что эта великая стройка будет лебединой песнью легендарной организации и последним в экономике отчаянным рывком социалистического государства уйти от гибели. Не ушли. Новой же власти такой мощный и авторитетный союз молодёжи был не нужен, более того, он был для неё опасен своими корнями, проросшими сквозь все поколения советских людей. Б. Ельцин и его окружение, где обитало немало перебежчиков из бывших «наших», прекрасно это понимали.
Настороженность к комсомолу пришла в семидесятые годы, когда Генеральным секретарём ЦК КПСС был Л.И.Брежнев. Он сам и члены политического руководства страны хорошо запомнили хватку и решительность двух бывших первых секретарей ЦК ВЛКСМ А.Н.Шелепина и В.Е.Семичастного во время отлучения Н. Хрущёва от власти. Боялись, что лидеры молодёжи могут настойчиво попросить «порулить», тем более потребность в омоложении руководства партией и страной в середине 70-х годов была очевидной. Вынужден опять принести извинения, но я несколько отвлёкся от темы стоимости труда в современной России, где ничего к лучшему в процессе реформ не изменилось. Труд по-прежнему недооценен, если не сказать всей правды. Только проблемы значительно усилились, потому что вместе с промышленностью бездумно разрушили и с умом отлаженную в СССР систему подготовки и переподготовки квалифицированных кадров, даже для предприятий военно-промышленного комплекса, где были созданы интеллектуальные и технологические центры развития. А создаваемые в стране с участием иностранцев совместные сборочные производства заведомо не требуют высокой квалификации работников, а значит, там нет и соответствующей оплаты.
Официальная идеология государства, разумеется, из лучших побуждений, в отличие от нынешней власти с её полным равнодушием к судьбе «подлого люда», идеализировала русского, а затем и советского человека, наделяя его всевозможными достоинствами, выдавая иногда желаемое за действительность. С позиций имперского государства, мыслящего категориями вечности, это было, в основном, правильно, не противоречило принципам державного строительства и национальной политики правящей партии. Но любое преувеличение всегда искажает истину, а уж когда это касается понимания природы человека, то здесь нужно быть чрезвычайно осторожным, не терять чувства меры. Иначе власть, неожиданно для себя, начинает говорить со «своими» гражданами на разных языках и вдруг с удивлением не узнаёт тех, от чьего имени она правит. А возникшее непонимание всегда чревато общественными потрясениями. Человечество в своём становлении проходит очень сложный и во многом противоречивый путь. Природа превращения племени в народность, а затем в нацию до сих пор является предметом ожесточённых научных споров, осложнённых политическими амбициями правящих классов и элит. Поэтому знать свой народ, его историю, особенности менталитета, понимать условия и причины, породившие это своеобразие — непременное условие ответственной государственной политики.
Русский крест Петра Столыпина и «Бесы» Фёдора Достоевского
Мы обязаны знать реальную историю своего народа ещё и потому, что от неё не спрятаться за каменными редутами с бойницами и колючей проволокой и противотанковыми «ежами» на подходах к элитным посёлкам, выросшим под Москвой и на брегах Невы. Она настойчиво стучится в стальные двери и закрытые от солнечного света правды ставни коттеджей, воплотивших давнюю купеческую мечту: мой дом — моя крепость. И главное, возвращается к нам в образе современников, таких разных, неузнаваемых, а порой опасно непредсказуемых. Всему этому есть объяснение. Испокон веков основная часть русских жила под угрозой голода, который не уходил никогда с земли нашей. Утверждения о сытой жизни народа до рокового 1917 года — настолько откровенная и циничная ложь, что даже опровергать её не имеет смысла. Не ведали покоя наши предки. Донимали их бесконечными набегами, вплоть до XVII века, кочевые племёна Дикой степи, жившие грабежами. Смута, природные катаклизмы — всего не перечислишь. Только во второй половине XIX века в исторических хрониках отмечены неурожаи 1879, 1880, 1883 годов. В 1891—92 гг. голодали 16 губерний Европейской части России, в том числе: Казанская, Самарская, Тамбовская, Нижегородская и Воронежская. Бедствовали более 35 млн человек. Подлинные данные о погибших неизвестны, но историки ведут речь о двух миллионах. В это же самое время знатный урожай хлебов был на Северном Кавказе, в южных, малороссийских и новороссийских губерниях. Но никто из царских властей, да и церковных иерархов, не вмешался в трагедию, не явил милость страждущим. Его величество частный интерес и в те годы был превыше всего. Хлеб из России хорошо торговался в Европе. Та же беда по отдельным регионам была и в начале XX века, вплоть до 1917 года. А дальше всё повторилось с трагической закономерностью. 1917–1922, 1932–1933, 1941–1947 гг. Государство уже было социалистическое, но в силу разных причин, в том числе и «рукотворных», не могло предотвратить трагедию.
