Мы преимущественно пользуемся при этом доставленною нам покойным нижегородским архиепископом Иаковом запиской священника села Сивухи, сведениями о быте и преданиях Мордвы, доставленными из разных мест Императорскому Русскому Географическому Обществу, следственным делом о Кузьке-боге и некоторыми другими следственными делами. Мне самому однажды привелось производить формальное следствие о мордовском общественном молении. Это было в 1848 году. Летом этого года холера сильно свирепствовала в Нижегородской губернии. Панический ужас распространился в народе. В городах и селах совершались молебствия, крестные ходы, Приготовляясь к смерти, и старые и молодые говели, исповедовались и причащались. Июля 8-го, близ села Сарлей, в роще деревни Сескина, почти все население приобщилось св. тайн, а вечером в тот же день человек пятьдесят из причастившихся совершили в роще мордовский молян, принеся в жертву теленка, пиво, яичницы и проч. Бурмистр имения графа Сен-При, которому принадлежат Сарлеи, захватил молельщиков и представил их к суду, называя суеверный поступок отступничеством от христианской веры. Мордву посадили в тюремный замок, и мне было поручено произвесть об них формальное следствие. Арестованные были, разумеется, отпущены и отданы на увещание духовному начальству.
„Велень-атятня", то есть мирские старшины всех деревень известной волости, посоветовавшись между собой, отправляются в числе пяти или шести человек к прявту и стоят перед домом его с непокрытою головой. Извещенный об их приходе прявт велит отворить ворота настежь, а сам становится середи двора у камня кардо-сярко. Подойдя к прявту, старики трижды кланяются ему молча, а потом говорят, что надо-де справить „молян", и чтоб он назначил день и сделал нужные приготовления. Прявт, назначив пятницу, ближайшую к празднованию тому божеству, которому собираются молиться,[6] идет к себе в избу и становится у печки. Вынув из загнетки уголь, он вздувает огонь и зажигает хранящийся у него священный штатол (восковая свеча), оставшийся от предыдущего моляна. Прежде горящий штатол прявт ставил на шестке печи, теперь же, по принятии христианства, зажигает свечу перед иконами. Старики повторяют свою просьбу, с такими же поклонами, как и на дворе, и прявт, взяв в руку штатол, снова объявляет им, в какую пятницу надо совершить предположенный молян.
Затем старики, по приглашению прявта, садятся по лавкам вокруг стола и рассуждают, сколько надо собрать денег, хлеба, меду и прочих припасов для совершения богослужения, и кому быть возатей. Уговорившись, избирают трех париндяитов, призывают их, если они не в числе пришедших на совет, и приказывают начинать сбор. К каждому париндяиту назначается по одному янбеду из бывших на предыдущем моляне. Каждому париндяиту прявт дает по священной „парке" (кадке) для сбора муки и меду, и каждому янбеду по жертвенному ножу. После того сборщики расходятся в три стороны, в каждую париндяит с янбедом. На другой же день начинается сбор.
Обряд сбора на молян нужных для жертвоприношений припасов весьма замечателен. Этим обрядом, по нашему мнению, может быть объяснено одно непонятное до сих пор место Несторовой летописи.
В деревне, куда отправляется за сбором париндяит с сопутствующим ему янбедом, уже заблаговременно знают о дне, в который они приедут сбирать, и женщины еще накануне делают к тому приготовления. Шьют три, четыре и более холщевых мешечка и к ним пришивают по две длинные тесемки, или веревочки. В один мешок хозяйка насыпает фунт, два или более муки, смотря по тому, сколько предполагается молельщиков на предстоящем моляне, в другой кладет бурачок с медом, в третий — несколько гривен денег, в четвертый — бурачок с маслом, в пятый — бурачок с яйцами и т. д. Потом накрывает стол чистым рядном и раскладывает на нем назначенные для сборщиков мешки и мешечки. Все это делается одними женщинами: мужчины не должны даже видеть этих приготовлений, для чего с раннего утра уходят на работу в поле, в овины, или же прячутся в хлева, как скоро узнают, что париндяит с янбедом приехали в деревню.
Но вот сборщики приехали. Они останавливаются с возом у околицы. Бегающие по улице девочки спешат сказать матерям, что ожидаемые гости в деревне (мальчиков на улице не бывает, они прячутся с отцами; при матерях могут оставаться только грудные и не умеющие еще ходить дети мужеского пола). Выждав несколько времени, сборщики отправляются из дома в дом. Янбед пять раз; тычет жертвенным ножом в ворота, оставляемые незапертыми, и потом растворяет их настежь. Потом париндяит с янбедом идут прямо к камню карко-сярко, в который янбед тычет пять раз жертвенным ножом, а париндяит ставит на него священную парку дном вверх. Совершив этот обряд, оба идут в сени, янбед тычет пять раз жертвенным ножом в дверь избы и отворяет ее.
Когда янбед тычет ножом в ворота, он читает следующую молитву: „Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, Анге-Патяй-Пас, Матушка Пресвятая Богородица, помилуй Васяй (имя хозяина), помилуй Машкась (имя хозяйки)". Тыча в камень карко-сярко, говорит: „Чам-Пас, Назаром-Пас, Кардас-сярко-озаис, помилуй Васяй, помилуй Машкась". Тыча в дверь избы, обращается с такою же мольбой к Чам-Пасу, Волцы-Пасу и Юртова-озаису, то есть домовому богу, или собственно богу избы. Обращения к тем или другим божествам, впрочем, изменялись, смотря по тому, по какому поводу совершался молян и каким божествам предположено было приносить на нем жертву.
Когда янбед отворял избу, в ней горел штатол на шестке печи, перед которою стоял стол с мешками и мешечками. Перед ним становились замужние женщины семьи, задом к дверям; плечи и грудь у них по пояс были обнажены. Девушки стояли подле них также задом к двери, но не были обнажены. Надобно заметить, что мордовские избы в старину строились не совсем так, как русские: печь ставилась в переднем левом углу, прямо против входа; таким образом мордовки, стоя перед печкой, стояли задом к двери.[7]
Впоследствии Мордва стала ставить печи по-русски, то есть челом вперед, к окнам на улицу, а не к двери. При таком расположении избы штатол ставился у крещеных перед образами, а у некрещеных на столе, поставленном в правом переднем углу.
Париндяит с янбедом, войдя в избу, останавливались у самой двери, один — держа палку, другой — жертвенный нож, и громко читали молитву Чам-Пасу, Анге-Патяй и Юртова-озаису. Тогда старшая замужняя женщина брала обеими руками за тесемки мешок с мукой, закидывала его через голову назад на голые свои плечи и, не оглядываясь, ибо не должно было женщинам видеть в лицо сборщиков, пятилась задом к дверям. Когда таким образом она подходила к сборщикам, париндяит подставлял к спине ее священную парку, а янбед, взяв в одну руку мешок, другою рукой пять раз слегка колол подошедшую в обнаженные плечи и спину, читая молитву, обращенную к Анге-Патяй, а потом перерезывал тесемки; мешок падал в парку, а концы тесемок оставались в руках женщины. Она отходила к столу, не оглядываясь; за нею другая таким же образом подходила к сборщикам с другим мешком, третья с третьим, и т. д. Если же в семье была одна замужняя женщина, она одна относила к сборщикам описанным порядком приготовленные мешки один за другим. Девушки оставались у стола, они не могли трогать приготовленных мешков. Приняв назначенные для жертвоприношения припасы, париндяит и янбед уходили, не затворяя ни дверей избы ни ворот, складывали все полученное на воз и отправлялись в следующий дом. Как скоро они удалялись, женщины разводили на шестке огонь, зажигая его горящим штатолом, и сожигали на нем остатки тесемок. Пепел их, вместе с углями, клали в загнетку с молитвой к Юртова-озаису, которую произносила старшая в доме.
У преподобного летописца Нестора под 1071 годом читаем: „Беси бо под токше на зло вводят, по сем же насмисаются ввергше и в пропасть смертную, научивше глаголати, якоже се скажем бесовьское наущенье и действо. Бывши бо единою скудости в Ростовьстей области, встаста два влхва от Ярославля, глаголюща: „яко ве свеве кто обилье держить"; и поидоста по Вользе, кде придуть в погосте ту же нарицаху лучьшие жены, глаголюща, яко си жита держить, а си мед, а си рыбы, а си скору. И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста либо жито, либо рыбу, и убивашета многы жены, именья их огьимашета собе. И придоста на Белоозеро и бе у нее людий не 300. В се же время приключися прити от Светослава дань емлющу Яневи, сыну Вышатину; поведаша ему Белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Вользе и по Шексне, и пришла еста семо. Ян же испытав: „чья еста смерда?" и уведев, яко своего князя, послав к ним, еже около ею суть, рече им: „выдайте влхва та семо, яко смерда еста моего князя". Они же сего не послушаша. Ян же поиде сам, без оружья, и реша ему отроци его: „не ходи без оружья, осоромять тя", он же повеле взяти оружья отроком, и беста 12 отроков с ним и поиде к ним по лесу. Они же ставши исполчишася противу, Яневи же идущю с топорцем, выступиша от них десять муж, придоша к Яневи рекуще ему: „вида идеши на смерть, не ходи", оному ловелеши обити я, к прочим же поиде". Далее летописец говорит, что Ян спросил двух волхвов: „что ради погубиста столько человек?" Она же рекшема: „яко ти держать обилье, да аще истребиве сих будет гобино, аще ли хощеши, то перед тобою вынемеве жито, ли рыбу, ли ино что". Ян же рече: „поистине лжа то: створил Бог человека на земле, сставлен костьми и жилами от крове, несть в нем ничего же; и не весть ничто же, но токмо един Бог весть". Она же рекоста: „ве веве како есть человек створен". Он же рече: „како?" Она же рекоста: „Бог мывся в мовници и вспотився, отерся ветхом и верже с небесе на землю; и распреся Сотона с Богом, кому в нем створити человека. И створи дьявол человека, а Бог душю в не вложи; тем же аще умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу" и т. д.
