И таинственность нынче иная,
И от слов иностранных знобит.
Вот и смотрятся здесь чужаками,
Те, кто родину любят, как мы.
И осмеян мудрец – дураками,
И отец поучаем детьми.
Нынче тайною стало простое:
Вечно жить собираются те,
Кто забыл про родное, живое,
Кто предателем стал в суете.
Охраняют меня эти волки.
Только всё же на этой войне
В стоге счастья нашёл я иголку,
В шалаше я был счастлив вполне!
ЭЛЕГИЯ
Вряд ли скажет «родная!» тебе кто-нибудь,
Если я постарею, родная...
Лишь любовь освещала нам жизненный путь
И погибла, его защищая.
Вряд ли, воздух хватая иссушенным ртом,
Тебе кинется кто-то навстречу,
Если я постарею – нет странного в том,
Что веду эти горькие речи...
Не замрёт его сердце, коль мимо пройдёшь –
Век другой и ментальность другая...
Без меня – позабудут стихов моих дрожь,
И любовь, и тебя, дорогая!
Только я всё равно сквозь невидимый свет,
Сквозь руины времён и усталость
Проберусь и вернусь в то сияние лет,
Где любовь сиротою осталась.
О любовь-сирота! Да хранит тебя Бог!
Ты одна была сердцем любых моих строк.
В моей жизни седой, средь усталых тенёт,
Смерти нет для тебя и забвения – нет!
Перевела Надежда КОНДАКОВА
Строка
Не за столом
Я сложил эти строки,
Не в тишине
Я нашёл своё слово, –
Я услыхал его
В гуле эпохи,
Нас за собою
Влекущей сурово.
Не был я радостью
Буйной охвачен,
Не ликовал я,
В удачу не веря,
Но ощутил вдруг,
Что кровно причастен
И к обретеньям её,
И к потерям.
Словно в мгновенье
Единое вырос,
Дней постигая
Кипящую лаву,
Словно бы горе
Тяжёлое вынес,
Радость воспеть
Мне дающее право!
Время!
Я сын твой!
А сын твой любую
Ношу – клянусь я! –
Осилить сумеет,
Только не дай
Написать мне такую
Строчку,
Которой
Никто не поверит!
Перевёл Геннадий ФРОЛОВ
Двадцатый век
Прости меня, двадцатый век,
Прости меня, прости!
Хотел я, глупый человек,
Свободу обрести.
Прости меня, двадцатый век,
Что душу осквернил.
Я, человек, творивший грех,
Тебя в грехах винил.
Прости меня, двадцатый век,
Я был наивный человек.
Считал тебя бедой.
Но двадцать первый новый век
Упал на голову, как снег,
И я стою седой.
Молитва
Когда душа, как поле битвы,
Солдаты – мысли и слова.
Стихи приходят, как молитвы,
И предъявляют нам права.
Стихают мелкие обиды.
Сияет правда бытия.
Мои слова – мои мюриды,
Склоняюсь перед вами я.
Когда страна, как поле битвы,
Я становлюсь мюридом сам.
Мои стихи – мои молитвы
Возносит время к небесам.
Перевёл Евгений СЕМИЧЕВ
* * *
Я вышел на станции тёмной
в чужой и родной стороне.
Остатки перрона в позёмке
сгорали, как будто в огне.
А в сердце о жизни бродячей
влетает колёс перестук.
Я выиграл! Всех одурачил,
сорвался, отбился от рук.
Всё побоку: беды, обиды,
случайной любви маета…
Шарахнулся, скрылся из виду,
как вырванный с корнем состав.
И новые люди сновали,
просили во тьме прикурить…
И мне среди них предстояло
прижиться. И выжить. И жить.
И нет у меня талисмана
и камня за пазухой нет.
Остатки перрона в тумане
поджёг запоздалый рассвет.
Уже не хватает терпенья
стоять на скрещенье дорог.
И падает в трёх направленьях
судьбы одинокий гудок.
Все три обещают удачу.
Все три упираются в смерть.
Так пусть маневровый, горячий
мне в сердце ударится свет.
О воле, о жизни бродячей.
О правильной жизни, поэт!
Перевёл Александр ЕРЁМЕНКО
* * *
Я научился молча жить
Среди чужого пустословья,
Которое, как шмель, жужжит,
То надоедливо, то злобно.
Туманом даль заволокло
И разогнать его нет силы…
Я имя вытру, как стекло,
Чтобы звезда в нём отразилась.
Пусть век изменчив и болтлив,
И время противоречиво…
О, жизнь, молчание продли,
Что слов иных красноречивей!
Я научился молча жить
И только с Богом говорить.
* * *
Хотел бы я, мой Дагестан,
Воспеть судьбу твою,
Но от хвалебных слов устал
У жизни на краю.
В горах теперь иная жизнь,
И слышен вздох скалы:
– Орлы, покинувшие высь,
Уже вы не орлы.
Хотел бы я, Страна вершин,
Такую песнь сложить,
Чтоб все эмиры и паши
По правде стали жить.
Но неожиданно с небес
Раздался Божий глас:
– Правители, скажу тебе,
Похожи все на вас.
Перевела Марина АХМЕДОВА-КОЛЮБАКИНА
ПРИВЕТ, ГУНИБ!
Привет тебе, Гуниб, – судьбы моей опора!
Здесь каждая скала – моих основа дней.
Здесь девушка глядит на утренние горы
И, улыбнувшись мне, скрывается в окне.
Улыбка говорит, что молодость воскреснет,
Что негасим её непобедимый свет,
Что первая любовь прекрасной первой песней
Сверкает до сих пор росою на траве,
Что счастье, словно тур над серебром потока,
По зелени холмов летит за окоём,
Что вслед ему мои признаний давних строки
Берёзы шелестят на языке своём.
Благодарю, Гуниб, за сказочное чудо,
Которое с душой моею совершил,
За то, что сердцем вновь я прикасаться буду
К букету звёзд твоих над башнями вершин!
За то, что с небом здесь готов навеки слиться,
За то, что дни мои здесь горы сберегли!
Привет тебе, Гуниб, заветная столица
Любви и красоты моей родной земли!
Перевёл Юрий ЩЕРБАКОВ
НОЧНОЙ ЦВЕТОК
День сгорел и угас,
И уснули цветы.
На земле в этот час
Только сны и мечты.
И один лишь цветок,
Что сквозь камень пророс,
До рассвета цветёт
Средь полуночных грёз,
Как на небе звезда,
Как во мраке свеча,
И поёт он, когда
Все другие молчат.
И от той красоты
Средь видений и снов
Все земные цветы
Пробуждаются вновь.
– Кто же этот цветок?
Эй, поэт, отвечай!
– Эта песня моя,
Что цветёт по ночам.
Ведь поэту нужна
Только песня одна,
Вдохновенья исток –
Полуночный цветок.
ДВОЕ
1.
Ребёнок резвый по дороге мчится,
Смеясь от счастья.
Какая радость нынче у мальчишки,
Чтоб так смеяться?
Старик седой над посохом склонился,
Рыдает глухо.
Какой печалью он отяготился,
Упавший духом?
Смеюсь и я порою, как ребёнок,
Во дни удачи.
Как старец, сединою убелённый,
Порою плачу.
2.
Бежит мальчишка, горестно рыдая
На всю округу.
Кто смог обидеть юное созданье?
Кто поднял руку?
Спешит старик, и ласково лучатся
Улыбкой очи –
Что за мгновенья призрачного счастья
Она пророчит?
Порой и я, как мальчик, от обиды
Глотаю слёзы,
И улыбаюсь, как старик забытый,
От сладкой грёзы.
Перевёл Иван ГОЛУБНИЧИЙ
Лимоновский элизиум теней
Лимоновский элизиум теней
Книжный ряд / Библиосфера / Объектив
Баранов Юрий
Теги: Эдуард Лимонов , Кладбища. Книга мёртвых-3
Эдуард Лимонов. Кладбища. Книга мёртвых-3: Очерки. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2015. – 256 с. – 3000 экз.
В издательской аннотации не совсем верно указывается, что автор нарушает принцип «о мёртвых либо хорошо, либо ничего». Такого принципа никогда не было, вернее, он действовал лишь в течение погребального пира, тризны. Иначе было бы невозможно писать более или менее объективные мемуары. Подобно всем мемуаристам поступает и Лимонов. И действительно, с какой стати он должен был бы писать «хорошо», например, о такой антиподной для него фигуре, как Андрей Вознесенский (а нас по понятным причинам в его книге интересуют прежде всего литераторы). Он и пишет, иронически именуя своего персонажа Андрюшей, о «ветреном золотом мальчике советской литературы, которому всё дозволено и его ни за какой проступок не прибьют и не посадят». Почему же? Лимонов чётко аргументирует свою точку зрения: «Его творчество мне всегда представлялось легковесным. Все его «Треугольные груши», «Антимиры», стихотворная поэма о Ленине «Лонжюмо», рок-опера «Юнона и Авось» поражали разве что абсолютной банальностью. В биографии его – модного советского эстрадного поэта – никогда не было трагизма…»
