Один раз только случилась встреча со знакомым писателем Лао Шэ (знаменитые романы “Записки из кошачьего города”, “Рикша” и др.), он п р и ш е л на прием в Советское посольство 7 ноября, и это был героический шаг с его стороны. Позже, в разгар культурной революции, его водили по улицам на веревке и обливали помоями. Не так давно у меня в “НМ” был его сын, он тоже знает русский, мы вспоминали его отца.
Между прочим – ни с одним китайским интеллигентом я не разговаривал, не общался таким образом, чтобы забыть, что он – китаец.
В Европе, в Америке – этого же никогда нет, общаешься с профессором, стараешься установить его умственный уровень, его интересы, даже и его отношение к России, но при всем этом не помнишь, кто он по национальности – немец, англичанин, француз. Какой он человек – вот что интересно. И в Японии примерно так. А в Китае – нет, не так.
Азия, что ли, там сказывается непонятным образом? История? Отношение к Европе и к России? То ли ты друг и старший брат, то ли отступник и предатель социализма? То ли еще кто? Растяпа, которого надо обдурить на хабаровской барахолке? (1933 год.)
И при встречах с Мао Дунем и с Го Можо было так же, а Чжоу Эньлай – тот и вовсе непонятен, закрыт, угадать его и не стремишься.
Личность необычная, в гражданской войне героическая и опять-таки загадочная. Каким-таким образом он договаривался до компромиссов и с Чан Кайши, с Чжан Цзолином? Как учился во Франции и, я слыхал, был покорителем дамских сердец, первоклассным танцором – нет, не понять да и не принять мне всего этого. Не сумею.
И только с двоими такого чувства, недоумения такого совершенно не случалось. Двое эти: профессор Е и писатель Лао Шэ.
Были мы с Собко и в Гуанчжоу (Кантон) и там встречались с писателями. Поспорили о “путях развития”, и председатель местного отделения писатель У сказал:
– Мне кажется, расхождения между нами не так уж и велики. И не надо их искусственно углублять!
Кто-то прокричал:
– Надо, надо! Никакой беспринципности! Никаких уступок оппортунистам!
Договорились встретиться еще и завтра.
Назавтра нам сказали:
– У уехал.
– Далеко?
– Очень далеко.
Насмотрелись мы и на то, как воробьев весь Китай ловил, – вредители, урожай истребляют! Грабят великий народ!
Вечером, совсем темно уже, мы были в пагоде, подъехала пожарная команда, пожарники стали внутри храма поднимать лестницы, светить фонарями.
В чем дело? Оказывается, днем в пагоде был замечен воробей. А вот и фото в газете: Чжоу Эньлай на дереве. Тоже ловит воробья. После, когда развелись повсюду вредители-насекомые, которых уничтожали воробьи, птичек этих стали привозить из Советского Союза. Но надо же – птичка домашняя, почти ручная, а неволю не переносит совершенно, и, пока везли их в вагонах, они умирали.
Ну это дело “ихнее”, а мы – советские люди?
А мы, “советики”, бывшие еще недавно “сулянин-жэнь”, чувствовали себя одиноко и гордо: мы-то какие прогресивные, а? И что только не воспринимается людьми как прогресс и превосходство? Важно одно: чтобы ты видел кого-то, кто менее прогрессивен, чем ты. Чтобы ты был убежден, будто так оно и есть: ты, а не он! Вот и всё, чуть ли не всё.
Прогресс основан на сравнительности – больше-меньше, лучше-хуже, но с его же собственной точки зрения. Истины вне себя прогресс найти не может – и тогда, когда он ложен. Да и не хочет – это для прогресса было бы регрессом. (Тут было написано еще что-то, но – потеряно. Я ведь, как правило, множество бумаг теряю. Жаль!)
А еще повезли нас с Собко далеко на юг, в провинцию Хунань, в деревню Шаошань, на родину Мао Цзэдуна. Показали его хозяйство. Мальчик Мао получил в наследство четырех волов, богатый был мальчик – в среднем в Китае приходилась в ту пору 1/8 вола на одного крестьянина. Работать на четырех волах 14-летний мальчик, конечно, не мог, тем более что он учился в хунаньском педагогическом училище. Он нанимал батраков (говорится не в упрек).
Посмотрели мы с Собко на это хозяйство, обменялись соображениями: трудолюбивый был мальчик, жил неплохо. В книгу отзывов записали, что мы и сегодня верим в нерушимую советско-китайскую дружбу. Переночевали в гостинице для посетителей деревни Шаошань, а на другой день заглянули в книгу отзывов – там страницы с нашей записью нет.
Мы вернулись в город Чанша, центр провинции Хунань, нас поселили в очень странной гостинице – грязноватая казарма, облезлые номера с шикарными балдахинами ярко-красного цвета над облезлыми же кроватями. Я – на четвертом этаже, Собко – на втором. И что нас поразило: огромная гостиница пуста, такое впечатление, будто мы – единственные здесь постояльцы. Поужинали. Переночевали. Договорились с переводчицей (мы звали ее Соней, я встречался с ней не раз и в Советском Союзе, она приезжала к нам с высокопоставленными делегациями) о завтрашней встрече, и Соня куда-то уехала. Уехала – и конец: нет ее ни завтра, ни послезавтра. Утром, днем, вечером к нам приходит официант, мужчина крупный, в белом, и произносит: “Зав-трак!”, “О-бед!”, “У-жин”. И мы идем в совершенно безлюдный ресторан, он нас быстро обслуживает, мы уходим… (Официант, мы догадывались, знал русский язык, мы ели молча).
Мы сселились в один номер, к Собко, на втором этаже. Нервный Собко начал болеть.
Я иногда выходил на улицы Чанша (недалеко) и видел: китайцы, все в серо-зеленых робах, возбуждены, читают газеты, размахивают руками, собираются в толпы. На меня смотрят не то с подозрением, не то с недоумением, я думаю: “Война!”. Война уже была – индо-китайский конфликт – это мне известно, но и кубинский кризис – вот он, он, может быть, уже перешел в советско-американскую войну? Ядерную. Какие картины рисует воображение – об этом и говорить не стоит. (Позже Собко подарил мне пленку с эпизодами нашей поездки, ее попросила у меня жена Е.Ю. Мальцева и не вернула.)
На пятый день – Соня звонит:
– Я болела и не могла к вам прийти. Сегодня вечером мы едем в Гуанчжоу (Кантон). Затем – в Ханчжоу.
Продолжение этой истории последовало через девять лет. Я зашел в иностранную комиссию Союза писателей, там встретил меня консультант по Китаю, кажется, Ганеев, примечательная личность – бывший переводчик и советник Мао в Яньане, во время третьей гражданской войны.
Так вот, Ганеев – он хорошо знал и английский – прочитал мне из английской газеты статью корреспондента: в октябре 1962 года он оказался под домашним арестом в Чанша в качестве заложника. Английский гражданский самолет был сбит китайцами, поскольку участвовал в индо-китайском военном конфликте. Китайская сторона затеяла с Англией тяжбу, а он, корреспондент, в этой тяжбе был заложником и девять лет провел в Чанша.
Корреспондент писал, что в той же гостинице, где и он, были поселены советские писатели Собко и Залыгин, их ждала точно такая же участь, но в эти дни ни один советский самолет на индийской службе сбит не был, поэтому их отпустили с миром. (А самолетов наших у Индии было тогда много).
Выше я писал: в 1956 году я уже был в Ханчжоу и коротко жил в келье настоятеля монастыря Синь Куня.
В 1962 году я снова в Ханчжоу и снова решил Синь Куня навестить. (Собко не поехал.)
Мне дали двух (!) сопровождающих-переводчиков, молодых ребят, они в этом монастыре не бывали, о Синь Куне не слышали, дорогой я им рассказал о нем и заметил, что около двадцати минут нам придется ждать Синь Куня у монастырских ворот.
– Откуда вы знаете? – спросили ребята.
– Знаю. Сейчас Синь Кунь собирает в лесу лекарственные травы.
Так оно и было – ждали. Синь Кунь встретил меня так, будто мы расстались вчера, и мы продолжили наш разговор о дружбе народов, о событиях в мире. Синь Кунь говорил: так или иначе, а наши народы спокойно прожили рядом века и тысячелетия, почему же нам теперь думать, что этого не может быть и дальше? Ну и еще многое другое говорилось между нами (через переводчиков).
Когда мы возвращались в Ханчжоу, сопровождающие мои молчали – они были потрясены, видимо, не слышали никогда подобных разговоров между людьми. А еще я понял: они договорились между собой никому и ничего не говорить об услышанном.
В Пекин мы угодили под 7 ноября, на собрание, посвященное этой дате (снова были в сопровождении нашего гида-кинематографиста). Не помню, кто делал доклад, кажется, Лю Шаоци, председатель общества китайско-советской дружбы. Доклад из трех пунктов:
1) Позор югославским оппортунистам (югославы встали и ушли).
2) Да здравствует великая социалистическая Албания! (Албанцы бурно аплодировали.)
3) СССР предает мировое коммунистическое движение (посол В.С. Червоненко на сцене, на отдельном стуле, весь в поту).*
* Позже, в 1968 году, Червоненко был послом в Праге – ехал впереди нашей танковой колонны. Затем – посол во Франции. В одной из поездок в Париж я не раз с ним встречался. Теперь это странно, тогда – ничего.
Ну а мы спрашиваем нашего кинематографиста (переводит Соня): до каких же пор мы будем ездить по военным музеям? Ну хотя бы одна какая-то редакция. Одна встреча с писателями!
