— Добрый день! Ну что же вы с собой делаете, а? Давайте-ка сюда, — протянул я руку к ноше.
Бабушка миролюбиво оглядела нас.
— Да чего уж там, сынки…
Я взял флягу.
— Спасибо, ребятки. Во-о-он та калитка, — показала она вперед, и мы пошли втроем, беседуя.
Вам когда-нибудь доводилось встречать бабушек России, какими их писал Шукшин? Не о них, подчеркну, а именно их, со всеми пронзительными, мягчащими душу черточками внешности и манерами. Эта пожилая женщина выглядела и говорила так, будто только что вышла из какого-либо рассказа Василия Макарыча — целиком, вся.
— Как ваше имя? — спросил Филипп.
— Валентина Петровна.
— Валентина Петровна, а вы не боитесь, что мы сейчас вашу воду из колонки украдем, а? — спросил он, подмигивая мне.
Бабушка усмехнулась.
— Та-а-а… Украдете, так украдете, что ж поделаешь.
— Странно, странно! Неужели не боитесь? Ей богу, после того, что мы наслушались, аж не верится.
Она только посмеялась и стала рассказывать, как ее младший внук просил купить ему подарок.
— И вот, значит, пристал ко мне: купи да купи… Игрушка таг кая. Этот, как его… «Человек-паук».
Мы с Филиппом так и покатились со смеху. Слишком чудно было слышать сочетание «человек-паук» из уст старушки. Все равно что Лермонтов сказал бы: «Вчера, господа, я, знаете ли, новенький айпод приобрел». Как быстро мы все-таки уживаемся со странными вещами и именами своего времени! И только услышав расхожее понятие современности от человека другого поколения, вдруг осознаешь, что «человек-паук» действительно звучит анекдотично.
— Валентина Петровна, а сколько вам лет?
— Шестьдесят девять. Ага, вот тут поставьте под калиткой… Да уймись ты! — прикрикнула она на неистового заливавшегося пса за забором. — Ишь, переживает за хозяйку-то.
— Знаете, мы сегодня много раз пытались помочь донести женщинам тяжелые пакеты. Разным женщинам: были там и двадцати-, и тридцати-, и сорокалетние. Ни одна не согласилась, Валентина Петровна. Сумки были тяжелы, но страх и предрассудки были еще тяжелее, понимаете? Они забыли, что так бывает, и ничего, кроме угрозы своим чертовым сумкам, в наших предложениях помощи не видели.
— Боятся, да? — хохотнула бабушка. — Эх, ребята… Спасибо вам.
— Да это вам спасибо, Валентина Петровна. Вам! Вы из них всех оказались самой молодой. Они все давно усохли, завяли, скукожились в безжизненные тени. А вы, уж точно насмотревшись всяких гадостей вдоволь за свою жизнь, тем не менее, продолжаете верить людям. Вы молоды, понимаете?
Хотя, может, я зря так распалился? Может в свои двадцать — тридцать — сорок Валентина Петровна отреагировала бы аналогично большинству? Если так, то жуть продирает от мысли, что только долгие семьдесят лет, одолевающие хвори и одиночество научат, наконец, нормально относиться к нормальным вещам. Но я не хочу в это верить. Я лучше уверую в человека-паука.
А в Коньково, на улице Островитианова, меня поджидал еще один жизнеутверждающий подарок.
— Здравствуйте! Помочь?
— Ой, молодой человек, действительно — помогите мне!
Сухонькая женщина азиатской внешности протягивает мне свою сумку. Внутри — планетарный арбуз килограммов эдак на пять.
Я даже глаза протер.
— Послушайте, — говорю, — вы мне точно не приснились? Вы вот так сразу разрешаете мне донести вашу сумку? Вы не боитесь меня? Вы верите, что я не украду ваш арбуз? Так не бывает! Это все подстроено! Где скрытая камера?
Она смеется.
— Не боюсь. И арбузом могу поделиться. Я — Гуля, кстати.
И я рассказываю Гуле все. Просто все.
— Так почему они все-таки боятся? — венчаю я свой монолог.
— Не знаю, — качает головой добрая женщина. — Боятся, потому что у нас преступность высокая, как говорится…
Никогда не знаешь, где и при каких обстоятельствах в неразберихе жизни тебе блеснет истина. Сказать точнее, чем сказала она, — невозможно. «Как говорится»… Именно как говорится, как воспринимается, на что обращается внимание — так и получается. Но если даже школьницей Настей, бабушкой Валентиной Петровной и Гулей с Островитианова в этом городе исчерпывается список женщин, сохранивших в себе веру в лучшее, — то мы еще поборемся. Мы еще замолвим свое слово вопреки. Мы еще покажем, как делается.
С кем вЫ?
Теперь небольшая историйка для кульминации, на десерт. Вечер, окрестности станции метро «Серпуховская». Из сумерек материализуется силуэт знакомой типологии: грузная пингвинья поступь, надсадное дыхание и два живописных пакетища в руках — Российская Женщина.
— Шарк-шарк, шарк-шарк…
— Добрый вечер! — приветствуем мы с Филией этот памятник удручающей действительности. — А разрешите вам помочь донести!
— Шарк-шарк, шарк-шарк… кхе-кхе…
Не слышит. Где-то я читал, что тибетские монахи умеют входить в особую разновидность нестатической медитации. Это состояние вызывается специфическим ритмом дыхания, определенным размером шага и внутренней концентрацией на своих ощущениях.
И тогда они могут творить чудеса — преодолевать десятки километров в режиме скорохода без существенного утомления. Но в таком состоянии их ни в коем случае нельзя тревожить и каким-либо способом мешать — резкий переход обратно во внешний мир грозит тягчайшими последствиями для психики и здоровья медитирующего ходока.
— Женщина, здравствуйте! Давайте мы вам подсобим.
Она будто налетает на стену.
— А? Ой! Эт-та… — И лупает глазами, в которых шок неожиданного пробуждения сменяется страхом. Ну а как же! Вечер, полупустая улица, два явно маящихся от безделья молодых лба… Естественно, это конец.
— Мальчики, мальчики… — бормочет она. — Не надо, а? Ну не надо…
— Вы, главное, успокойтесь, — внушаемым мы ей тоном терпеливого учителя и даже отходим на шаг, чтобы не нависать. — Мы хотим вам помочь донести эти тяжелые сумки. Только и всего, понимаете?
Но она, выдавливая из себя судорожную улыбку, перекладывает пакеты в одну руку, а другой лезет в карман, продолжая что-то сомнамбулически лопотать.
— Мальчики, да я вам сама могу помочь… Вот, пожалуйста, только не надо…
И у меня в ладони оказываются две монеты: пять рублей и два рубля.
Скажите, зачем нас учили делать добро?
Мы стоим, как оплеванные, глядя вслед шаркающей в никуда стране. До какой степени запуганности люди довели сами себя, что от бескорыстной помощи откупаются семью рублями? И, как бывало не раз, моментальной вспышкой в сознании замыкается цепь, где все на своих местах: девушка, говорящая, что ее зовут «никак» и принципиально не звонящая первой, женщина, утверждающая, что «мужчина должен, а она не должна», продавщица в ларьке, изливающаяся гейзером ненависти ко всему живому, тетка, гребущая к далеким берегам с неподъемными сумками и отказывающаяся от помощи, ибо «муж заревнует». Вот оно все — как на ладони! Еще чуть-чуть наблюдательности, и нить ретроспекции протягивается дальше: идейный паралич девяностых, пьянство восьмидесятых, массовые репрессии тридцатых, гражданская война, давка на Ходынском поле… Все, о чем писали — о чем до хрипоты орали! — Чехов, Толстой, Гоголь, Бунин, Высоцкий, — вот оно все. Эти метастазы пронизывают нас насквозь, всю нашу историю, все наше тошнотворное существование во мраке безразличия и стадности. Что нужно дать русскому человеку, чтобы он был личностью? Свободной душой, дышащей полной грудью и обладающей минимумом самоуважения? Скажите — что?
И я размахиваюсь, как метатель копья, и запускаю эти две уродские монеты в спину уходящей домохозяйке. Они отчетливо шлепаются о ее пальто, а сама женщина не менее отчетливо слышит мою беспомощную брань. Но она не оборачивается, не сбавляет хода и вообще никак не реагирует… Мне даже кажется, что на ее лице светится улыбка облегчения, как у приговоренного к смертной казни, которому зачитали указ о помиловании на эшафоте. Она уходит. Я не считаю себя транжиром, но в жизни определенно есть ситуации, когда тебя просто вынуждают бросаться деньгами.
Как же так получилось? Ведь большинство женщин старшего поколения, которым мы предлагали помощь, выросли на книгах из серии «Тимур и его команда». Ведь они хотели быть такими же и видеть вокруг себя не менее бескорыстных, открытых людей. Куда все это исчезло? Неужели на поверку оказывается, что никто никогда в это на самом деле не верил, а элементарно шел на поводу у моды и кумиров времени? Неужели все это стоит не больше семи рублей? Нам страшно об этом думать.
Короче, волоките свои сумки сами. Пока не поумнеете.
Как вам наш десерт? Не слишком ли горчит?
МОЖНО С ВАМИ ОЗНАКОМИТЬСЯ?
Филипп
Два полушария моего мозга заметно пообтесались от постоянного трения друг о друга, моя интуитивно-мыслительная система потерпела полное фиаско в битве с извечным вопросом: какого «факинг» члена нас принуждают двигаться по заранее проторенным тропам? Зачем от меня требуют постоянно действовать, думать, отвечать, чувствовать, рассуждать согласно КАКИМ-ТО правилам, которые никому неизвестны? И что самое непонятное (и от этой «непонятности» рождается чувство омерзения), зачем меня убеждать, что в той или иной ситуации есть единственно верный алгоритм — так, как принято. Кем принято? Тем, кто замаслил ваш слух занимательным рассказом, что он именно так, а не иначе, поступает, и у него теперь все всегда более чем хорошо? И вам до приятного жжения в паху захотелось стать «офигительно-зачипательскими»? И теперь свою земную миссию видите лишь в проповеди идей минимализЬма и долженствования?..
