Олег Басилашвили. Я слышу со всех сторон, в частности, по телевидению в передачах у Соловьева, что Америка – бездуховная страна, а мы славны своей величайшей духовностью. В этой бездуховной Америке, конечно, много всякой дряни, как и в любой другой стране, но я был поражен стоянками для автомобилей. Ну, знаете, полосы на асфальте. И на трех, четырех обязательно нарисована инвалидная коляска. Если ты, не будучи инвалидом, занял это место, штраф гигантский. Или другой пример. Я был в Бостоне, номеров в гостинице почему-то не хватило, и мне дали номер для инвалидов. В столь удобных условиях я никогда не жил. Где бы я ни встал, обязательно ручки, поручни. Они об этом думают, хотя они безумно, конечно, бездуховны. Просто со страшной силой.
Или мы сидим с Кириллом Лавровым, Царствие ему Небесное, втихаря курим возле гостиницы. Подъезжает автобус, и, к моему удивлению, передняя ступенька его опускается до уровня тротуара, потому что – нет, не инвалид, а просто пожилая дама подошла и решила сесть в автобус. И ей опустили ступеньку. Что бы сделали с автобусом наши дорогие товарищи, если бы такой автобус курсировал у нас? Его бы разломали на части.
Почему? Среди прочего еще и потому, что Россия – страна с многовековой рабской культурой, плюс к этому заимствовавшая очень много у татаро-монголов: захват территорий для обогащения. Не рост внутреннего производства, а жизнь за счет свободных территорий. И рабская психология. Угодить барину, а когда он отвернется – лягнуть его и что-нибудь у него украсть. По сути своей мы такими и остались, а людей талантливых, выдающихся из ряда вон, уничтожаем.
Евгений Ясин ( качает головой). Не все так безнадежно, какие-то подвижки идут. У меня дочь инвалид, многие знают это. На ее примере я вижу, что меняется отношение людей к инвалидам. Больше становится предупредительности, внимания, готовность помочь.
Олег Басилашвили. Хорошо, согласен; по мелочам кое-что начало меняться, и такие мелочи радуют. Я автомобилист, как многие здесь. Едешь, тебя просят уступить место, ты смещаешься в другой ряд, и раньше никто за это не благодарил. А сейчас обязательно моргнут, дадут сигнал. Уже хорошо. Или уступают место в ряду. Просишь, дай мне с левого крайнего свернуть. Притормаживают. Что-то человеческое начинает в людях просыпаться. Но мы лишь в начале пути.
Голос из зала. Юлиан Спектор, студент. Мы говорим о культуре. О том, что культуру надо поддерживать и развивать. Но кто должен это делать? Элита? Если да, то какая – политическая, бизнес-элита или культурная? Или каждый из нас, образованный и не очень образованный, должен как-то ее развивать? Опять же, если да – то как?
Олег Басилашвили (уклончиво). Вы экономист будущий или кто? Вот вы и думайте, как это сделать. Уже хорошо, что вы понимаете, что культура, говоря словами Евгения Григорьевича, является тем клеем, который склеивает общество.
Юлиан Спектор, упрямо. Как раз следующий вопрос о народе. Вот вы говорите о русском народе. Сложно понять, что это значит в современном мире. Вот Соединенные Штаты – многонациональная страна, соединившаяся в гражданскую нацию. Как вы считаете, можно ли в России, где национальностей не меньше, чем Соединенных Штатах, а культурных различий едва ли не больше, найти какую-то наднациональную общность?
Олег Басилашвили ( умудренно). Отвечу очень просто. Я русскими называю всех представителей Российской Федерации, многонациональный российский народ. Я грузин по рождению, но я русский, потому что я знаю русскую литературу, русский язык. Грузинского не знаю, к сожалению. Безумно скорблю о событиях в Цхинвали и прочем. Но я считаю себя русским, я воспитан здесь, я родился в Москве, живу в Петербурге, люблю Гоголя… Вот это я называю быть русским человеком.
Евгений Ясин. Объединены культурой, вот как.
Юлиан Спектор, неуступчиво. Да, я хотел как раз это сказать. Ответ – культура.
Голос из зала . Александр Белкин, в прошлом военный, ныне сотрудник Совета по внешней и оборонной политике . Точки зрения, которые высказали в самом начале Олег Валерианович и Евгений Григорьевич – это столкновение идеалистического в наших старых советских понятиях и материалистического, современного. Евгений Григорьевич верит в рацио, в прогресс, а мы скорее склонны верить в то, что либо есть Божий промысел, либо все пропало.
За время, прошедшее с 1992 года, мы не видели роста культуры. Да, есть отдельные удачные спектакли. Да, конечно, можно в ноги поклониться создателям фильма «Остров». Но это штучные примеры, исключения из правил. Мне не хотелось бы возвращения в прошлое, ни в коем случае. Но всеобщее помрачение золотым тельцом, когда деньги, деньги, деньги и больше ничего, и люди забыли о том, что человек рождается для того, чтобы трудиться в поте лица своего, – ужасно. В этих условиях очень трудно будет художнику достучаться и докричаться.
В первой половине своей жизни я был офицером психологической войны. У нас был такой девиз: «Оружие критики не может заменить критику оружием». Я боюсь, что для России нужно какое-то новое сильное потрясение, наказание Божье, чтобы мы осознали всю неправильность нашей сегодняшней жизни. И от правительства, которое построено на этих принципах, вы, Олег Валерианович, не дождетесь никакой поддержки культуре. По одной простой причине. Прежняя власть понимала, что массам нужна идеология. Этой власти идеология не нужна. У них есть все возможности, как вы сами сказали, скупать кусками Лондон и футбольные клубы. У меня вопрос к вам. А не кажется вам, что в условиях, когда тебя давят, появляются Эйзенштейны, появляются Иоселиани, появляется Пиросманишвили, который писал абсолютно без денег и почти что без надежды на отклик, на успех. А под властью золотого тельца мы ничего подобного не видим?
Олег Басилашвили. Знаете, отвечу так. Маяковский любил Лилю Брик. Он ее безумно ревновал, он ее безумно любил, а она позволяла себе некоторые вольности. На этой почве возник скандал. И она сказала, что он не современный человек: подумай, как себя надо вести, почитай «Что делать?» Чернышевского, в конце концов. Месяц даю тебе на размышление, если ты изменишься, мы поедем с тобой в Ленинград и будем там жить в гостинице как муж и жена, а нет – прощай навсегда. И он в первый же день разлуки написал, что уже изменился, и все в порядке, и все хорошо. А потом, есть свидетельство, что он ходил в Акуловке по берегу речки Уча на нудистский пляж. Подходил к молодым людям и говорил: «Почему же вы не обращаете внимание на Лилию Юрьевну? Ведь она же хочет с вами познакомиться». Лилию Юрьевну многие упрекали: «Что вы делаете, он же так мучается». А она отвечала: «Ничего, помучается, что-нибудь гениальное напишет». Вот как вы к этому относитесь? В итоге он пустил себе пулю в сердце.
Ведущий/Александр Архангельский (почувствовав, что пора поставить точку). Перед началом этого вечера Олег Валерианович рассказал нам с Евгением Григорьевичем старый анекдот про еврея, который каждый день ходит к Стене плача и просит Бога, чтобы тот позволил ему выиграть в лотерею. В конце концов ему является ангел и говорит: «Мойша, дай Богу шанс. Купи лотерейный билет». Это к разговору о том, что мы ждем свободы и жаждем идеала. Но не покупаем лотерейный билет.
Может быть, попробуем купить, дадим Богу шанс?
Спасибо, до встречи.
Теодор Шанин: 68-й. Как мы меняли ход событий. Как ход событий менял нас
Теодор Шанин – человек невероятный; говорит с тягучим, многослойным акцентом, в котором слышатся отголоски польского, еврейского, английского. Родился Шанин в предвоенном Вильно. После аннексии оказался в сибирской ссылке. Когда окончилась великая война, вернулся в Польшу, оттуда через Францию в 1948-м бежал в Палестину, где воевал и участвовал в создании Израиля. Потом стал английским преподавателем, изучал историю и социологию русского крестьянства. А когда исчез коммунистический режим, Шанин основал один из первых независимых гуманитарных вузов новой России – Московскую высшую школу социальных и экономических наук. С тех пор живет на два дома, между Москвой и Манчестером, где он по-прежнему профессор.
Поводом для встречи стал юбилей студенческой революции 1968 года. Сорок лет назад привычный мир закоротило, полетели искры: весной Западную Европу охватили университетские волнения, социалистическая Прага заявила о праве на свободу, а потом случился август, и советские танки вошли в Чехословакию… Про 1968 год в России по-прежнему говорят и пишут разное: кто считает студенческий бунт молодежным анекдотом, кто – одним из ключевых событий второй половины ХХ века. Что же это было: глоток свободы, не утоливший жажду, или резкое начало долгих перемен? И вообще, можно ли изменить ход истории? Или это все интеллигентские легенды? Прежде чем выносить окончательные суждения, неплохо послушать непосредственных участников тех грандиозных событий.
