Лжепророк ислама
Современные романисты, использующие прием "прообраза" как средство авторского комментария, обычно полагаются на прямые и знакомые культурные мотивы для предварительного шаблона, от которого может производиться современный текст. Очевидно, что чем более знаком читатель с мотивом-прообразом - восходит ли тот к классической мифологии или "новой мифологии" поп-культуры, - тем более он воздействует на читательское понимание современного текста. Из трех мотивов-прообразов, рассмотренных в этой главе, легенда о Пестром Флейтисте предполагается универсально знакомой для всей европейской культуры; более того, есть прецедент использования ее как мотива-прообраза в русской литературе ХХ века: поэма М.Цветаевой "Крысолов"33. Также, несмотря на три поколения официально утверждаемого государственного атеизма (и недостатка Библий), Стругацкие могут полагать, что некоторые читатели узнают евангельские истории или хотя бы их центральную фигуру. Тем не менее, в своем последнем романе "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя" (Burdened with Evil) (1988) Стругацкие, по-видимому, намеревались сознательно изменить то, что они ощущали как понижающаяся осведомленность об источниках. Сюжет, образность и характеризация в романе "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя" практически полностью определяются паутиной мотивов-прообразов, сплетенных авторами в фантастическую сказку. В этом случае, впрочем, большая часть прообразов-шаблонов, якобы долженствующих управлять читательским пониманием фантастических событий и образов текста, не является ни знакомой, ни простой. Любопытно изменяя дидактическую функцию прообраза, скорее, нежели полагаясь на хорошо знакомый мотив как замену прямому авторскому комментарию, Стругацкие вводят малознакомые или забытые тексты и вынуждают читателя открывать заново источник предупреждающих моделей. Некоторые из представленных текстов исполняют роль прообраза кратко, только на протяжении одной сцены или одного момента характеризации. В нижеприведенном примере рассказчик - студент провинциального советского педагогического института середины XXI века. В ходе полевой экспедиции со своим учителем (Г.А.) и товарищем студентом - они посещают стоянку местного контркультурного сообщества и наблюдают двух представителей этого общества, безразлично совокупляющихся, пока их лидер превозносит пассивность и апатию по отношению к традиционному миру. Описание этой сцены прямо предсказывается другим текстом, на который рассказчик прямо ссылается: "Мне сделалось невыносимо стыдно. Я опустил глаза и не мог больше поднять их. Особенно мучительно было сознавать, что все это видят и Мишка, и Г.А. За фловеров мне тоже было стыдно, но их-то как раз все это совсем не шокировало. Я видел, как некоторые поглядывали на совокупляющуюся пару с любопытством и даже с одобрением. "Внезапно из-за кустов раздалось странное стаккато, звук, который я до сих пор не слышал, ряд громких, отрывистых О-О-О; первый звук О был подчеркнутый, с ударением и отделен от последующих отчетливой паузой. Звук повторялся вновь и вновь, а через две или три минуты я понял, что было его причиной. Ди Джи спаривался с самкой". Вопрос: откуда? Ответ: Джордж Б. Шаллер "Год под знаком гориллы"."34 Аллюзия на исследование Шаллером поведения приматов не отдельна и не случайна, поскольку она является частью набора аллюзий, проходящего через всю книгу. Тема этих аллюзий - конфликт между биологическим (психологическим, бихевиористским) и духовным (религиозным, платоновским) определениями homo sapiens. Роман играет с аналогиями и расхождениями между постмодернистским научным дискурсом (герой-рассказчик - астрофизик) и религиозным мировоззрением христианской ереси - гностицизма. Фундаментальным для системы взглядов, присущей гностикам, является примат трансцендентального человеческого знания (собираемого путем мистических и эзотерических откровений) и присущее всей материи зло. Гностический мотив, заявленный уже в заглавии романа, является источником большей части фантастической образности произведения. Если даже читатель и пропустит важность гностического мотива для метафизических споров, происходящих в романе, предисловие повествователя указывает на источник прообраза-шаблона: "Помнится, Георгий Анатольевич рассказал мне, что рукопись эта была несколько лет назад обнаружена при сносе старого здания гостиницы общежития Степной обсерватории, старейшего научного учреждения нашего региона. Рукопись содержалась в старинной картонной папке для бумаг, завернутой в старинный же полиэтиленовый мешок, схваченный наперекрест двумя тонкими черными резинками. Ни имени автора, ни названия на папке не значилось, были только две большие буквы синими чернилами: О и З. Первое время я думал, что это цифры "ноль" и "три", и только много лет спустя сообразил сопоставить эти буквы с эпиграфом на внутренней стороне клапана папки: "...у гностиков ДЕМИУРГ - творческое начало, производящее материю, отягощенную злом". И тогда показалось мне, что "ОЗ" - это, скорее всего, аббревиатура: Отягощение Злом или Отягощенные Злом, - так свою рукопись назвал неведомый автор. (С тем же успехом, впрочем, можно допустить и то, что ОЗ - не буквы, а все-таки цифры. Тогда рукопись называется "ноль-три", а это телефон "Скорой помощи", - и странное название вдруг обретает особый и даже зловещий смысл.)."35 Рассказчик чередует выдержки из своего собственного дневника (датированного серединой XXI века) и отрывки из таинственной рукописи, переданной его учителем. Содержание этой рукописи показывает, что она является дневником астронома, работавшего в Степной обсерватории примерно "сорока годами раньше", то есть в последние годы XX века. Дневник астронома описывает посещение Демиургом и Вечным Жидом провинциального советского города, чье название, Ташлинск, может быть воспринято как соединение названий "Ташкент" и "Минск", то есть символический микрокосм Советского Союза, от севера до юга и от запада до востока. Дневник астронома относится к нашему (для читателя) времени, но представлен как исторический документ. Фигура Вечного Жида, "Агасфера Лукича" (что является слегка русифицированной версией его традиционного имени Агасфер), предвосхищается одним из двух эпиграфов к роману, гласящим: "Симон же Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо. Имя рабу было Малх. Евангелие от Иоанна." Один из двух фундаментальных мотивов, позже составивших легенду о Вечном Жиде, является мотив оскорбления или насилия, причиненного Спасителю чиновником первосвященника (Иоанн: 18: 20-22), чей раб по имени Малх оказался отождествленным с этим чиновником. Наказанием тому, кто оскорбил Христа, было осуждение на вечное странствование. Мотив вечного странствия заимствован из легенды о св. Иоанне, в соответствии с которой Иоанн никогда не умирал. Поскольку Христос сказал: "Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того?" (Иоанн: 21:23), легенда утверждает, что "ученик, которого любил Иисус" (Иоанн: 21:20) не умер ни в Эфесе, ни в ссылке на острове Патмос. Напротив, то, что он считается ожидающим (второго пришествия) и странствующим (сквозь века истории), соединяет его с легендой о Вечном Жиде36. В своем воплощении конца ХХ века, описанном в сатирико-фантастическом срезе текста Стругацких, Вечный Жид - буффонадный персонаж, наслаждающийся едой и питьем (сходный с котом Бегемотом в "Мастере и Маргарите"). В ходе своего пребывания в Ташлинске он выступает как страховой агент, живущий в той же гостинице-общежитии, где и астроном. Истории, которыми он угощает своего соседа - и которые астроном должным образом записывает в дневник фактически пересказы легенды о Св. Иоанне. То есть автобиографический (от первого лица) рассказ Агасфера Лукича о его деятельности в Эфесе и на острове Патмос астрономом трансформируется в записанный текст от третьего лица. Последующие исторические странствия Агасфера предвосхищаются множеством других текстов. Как ни удивительно, один из эпизодов жизни Агасфера (и сюжета романа "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя") основан на научной работе известного русского ориенталиста Бартольда, впервые опубликованной в 1922 году37. История "фальшивого пророка ислама" рассказана в последовательных главах рукописи астронома. На первый взгляд появление араба седьмого века в гостинице-общежитии и последующая смертельная схватка между посетителем и Агасфером кажется просто добавлением еще одного пикарескного эпизода к непреходящему пребыванию на Земле Вечного Жида. Чтобы лучше понять историю "фальшивого пророка ислама" и многочисленные русские кальки с арабского, которые Стругацкие включили в эту сцену, будет полезно посмотреть на необычный источник прообраза. В работе "Мусейлима" Бартольд реконструирует из скудных доступных свидетельств роль религиозно-политического лидера Йемамы в общем "ридда", или "отступничестве" (буквально - "отрицании" ислама), которое поглотило Аравийский полуостров вскоре после смерти Магомета. На протяжении нескольких лет, пока вся Аравия не объединилась под знаменем ислама, некоторые соперничавшие с Магометом пророки пользовались значительной племенной поддержкой. Мусейлима был наиболее значимым из "лжепророков". Он, видимо, располагал верностью оседлого племени Бани Ханифа, части большей конфедерации, противостоявшей основным сторонникам Магомета. Мусейлима пытался заключить союз с лжепророчицей по имени Саджах. Один "весьма подозрительный" источник описывает союз между Мусейлимой и Саджах как непристойную связь, их предполагаемая свадьба завершилась "похотливой оргией". Это та версия, которую избрали и Стругацкие, хотя Бартольд, Эйкельман и "...большая часть европейских источников соглашаются, что этот момент был введен позднее, чтобы опорочить этих двоих."38 Все источники свидетельствуют, что Саджах отсутствовала в решающей битве под Акрабой в 634 году, когда войска Мусейлимы были разбиты, а он сам встретил свою смерть. Часть громадного авторитета Мусейлимы, по Эйкельману, обязана существованием особому использованию им языка: "В отличие от обычной, прозаической речи, откровения Мусейлимы принимают форму клятв, использующих необычные слова или образы, или садж - стихи, короткие предложения ритмической прозой, с одиночными или, реже, чередующимися рифмами. (...) Всякий, желавший притязать на связь со сверхъестественным, в средневековой Аравии был должен, во всяком случае в начале своей деятельности, демонстрировать традиционную, признанную форму связи с высшими силами. Вся речь, приписываемая незримым силам или как-то с ними связанная, как, например, проклятия, благословения, прорицания, заклинания, вдохновение или откровения, должна была выражаться в садж." (Эйкельман, с.36). Бартольд обильно цитирует русские переводы арабских садж, или откровений, приписываемых Мусейлиме. Стругацкие включили эти цитаты, слово в слово, в другой контекст. В романе "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя" общежитие, в котором остановились Демиург и Вечный Жид, посещает Муджжа ибн-Мурара, который, по Бартольду, возглавлял часть войск Мусейлимы в битве при Акрабе. Все люди Мусейлимы были убиты, за исключением самого Муджжи ибн-Мурары, "...что уже само по себе свидетельствует о его готовности быть полезным мусульманскому войску..." (Бартольд, с.570). Иными словами, исторический Муджжа ибн-Мурара предал "лжепророка" Мусейлиму ради "истинного пророка" Магомета, оказавшись непостоянным перебежчиком - войска Магомета он впоследствии тоже предал. Первая часть истории начинается с того, что астроном разбужен в середине ночи громким голосом, утверждающим, что "...рабу не дано сражаться, его дело - доить верблюдиц и подвязывать им вымя" (С.610). Голос принадлежит посетителю, который адресует свое странное заявление Агасферу Лукичу. Последний, очевидно, вытащен из постели, дабы помешать визитеру попасть в приемную Демиурга. Воплощение Вечного Жида в ХХ веке - провинциальный советский страховой агент - кратко описано наблюдением рассказчика, что "из-под рубашки торчал угол черного шерстяного платка, коим Агасфер Лукич оснащал на ночь поясницу в предчувствии приступающего радикулита, он даже накладное ухо свое не нацепил..." (С.610). Только упоминание искусственного уха (в таком контексте можно было бы скорее ожидать искусственных зубов) напоминает нам, что Вечный Жид связан, по некоторым версиям легенды, с рабом Малхом, которому Симон Петр отрубил ухо. Он бредет через годы и века до сих пор; таким образом, ему было нетрудно узнать своего посетителя из Аравии седьмого века. Будучи далек от ошеломления заявлением посетителя, он немедленно отвечает цитатой, которая выглядит загадочно для рассказчика (и читателя), но вполне понятно - для посетителя: ""Свои пашни обороняйте, ищущему милости давайте убежище, дерзкого прогоняйте". Почему ты не говоришь мне этих слов, Муджжа ибн-Мурара?" В каком контексте мы встречаем те же самые слова у Бартольда? "Засеивающие пашню, собирающие жатву, молотящие пшеницу, мелющие муку, пекущие хлеб, разрезающие его на куски, съедающие куски с жиром и топленым маслом, вы лучше людей войлока Племя Бани-Ханифа, обитавшее в Йемаме, было, в сущности, агрикультурным социумом, в общем враждебно относившимся к окружающим кочевым племенам. Мусейлима, религиозный и политический лидер йемамцев, предложил приведенное выше "откровение", дабы восхвалить оседлых земледельцев. В рукописи "ОЗ" посетитель вернулся, чтобы противостоять Агасферу-Мусейлиме, лжепрроку ислама. Посетитель, Мудджа ибн-Мурара, однажды предал Мусейлиму в битве при Акрабе. Он намеревался встретиться с Демиургом - для него Милосердным, Рахманом, - и попросить прощения за свои грехи. Диалог между Мусейлимой-Агасфером и посетителем - Мудджей ибн-Мурарой - представлен как фантастическая смесь в значительной степени непонятных (на первый взгляд) исламских клятв, арабской экзотики в стиле "1000 и 1 ночи" и гротескного неистовства: "Клянусь самумом жарким и верблюдом безумным, я отрублю тебе сейчас второе ухо моим йеменским клинком!" (С.612). Посетитель угрожает Агасферу. Агасфер в ответ призывает сонмы арабских духов и призраков. Рассказчик комментирует: "Кто-то часто задышал у меня над ухом. Я оглянулся. Ифриты и джинны были тут как тут. Вся бригада в полном составе. Атмосфера причудливой, экзотической магии, облеченная в форму сочетания советских клише и экзотизмов, сгущается к концу главы в темную смесь эротизма и страсти. Исторический посетитель напоминает Агасферу, что в другом своем воплощении, будучи Мусейлимой, тот был предан Саджах, изображенной роковой женщиной. "Твоя Саджах нацарапала эту записочку, сидя на могучем суку моего человека. Ты знаешь его - это Бара ибн-Малик, горячий и бешеный, как хавазинский жеребец, вскормленный жареной свининой, искусный добиваться от женщин всего, что ему нужно. А нужно ему было тогда, чтобы дьявол Раххаль, терзаемый похотью, покинул войско Мусейлимы на чаше верных весов! И сейчас же, без всякой паузы: - Ты позволил себе недозволенное... ....Мелькнуло на мгновение длинное узкое лезвие, раздался странный чмокающий звук, широкое черное лицо над испачканной бородой враз осунулось и стало серым... храп раздался, наподобие лошадиного, и страшный плеск жидкости, свободно падающей на линолеум." (С.614-615). Отрывки из труда Бартольда также предвосхищают детали декораций, использованных Стругацкими. Например, у Бартольда мы читаем: "...У Табари, из главного, хотя, как известно, отнюдь не достоверного, сочинения об отпадении, из труда Сейфа, приводится разговор между Мусейлимой и арабом из родственного ханифитам племени; араб спросил Мусейлиму: "Кто приходит к тебе?" Мусейлима ответил: "Рахман". "При свете дня или в темноте?" "В темноте". "Я свидетельствую, что ты - лжец. Мухаммед говорил правду; но лжец из раби'итов мне милее говорящего правду из мударитов." (Бартольд, С.562). В споре между Агасфером и его оппонентом Мудджей ибн-Мурарой в романе "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя" содержание текста-прообраза к делу не относится, но форма его приспособлена для авторских целей. Вопрос "При свете дня или в темноте?" трансформировался в один из аспектов загадочных декораций у Стругацких. Мудджа ибн-Мурара стоит на пороге между прихожей общежития и приемной Демиурга. Дверной проем показан неясно, не в фокусе, став просто треугольным отверстием, разделяющим освещенную комнату и тьму снаружи, где должна была бы быть прихожая. Пол в комнате общежития покрыт зеленым линолеумов (примета российского быта ХХ века), в то время как посетитель стоит на "роскошном цветастом ковре" (реалия Аравии седьмого века), угол которого высовывается через порог на линолеум. Пространственное представление двух отдаленных по времени друг от друга миров показано здесь с кинематографическим качеством. Посетитель оглядывается через плечо назад, в темноту, в историческую Аравию, словно слушая голос откровения. Игра света и тьмы является фоном для диалога, предсказанного трудом Бартольда: "...Словно бы ожидая подсказки, [...] - Я свидетельствую: ты лжешь, Абу-Сумама! - прохрипел толстяк, не получивший из тьмы никакого подкрепления." (С.611). Я решила рассмотреть именно этот случай использования Стругацкими буквального прообраза, поскольку он показывает пределы, до которых этот прием может быть применен успешно. Хотя этот пример демонстрирует технику основывания современного текста на предсказывающем его шаблоне, он жертвует значительной частью значения, которое должен был бы обеспечивать, поскольку ни труд Бартольда, ни его тема не являются частью культурной мифологии, знакомой большинству западных или российских читателей. Роман "Отягощенные злом, или Сорок лет спустя", по утверждению Бориса Стругацкого (в личном разговоре, 1989 год), является "романом о трех Христах". Наиболее знакомый и стабильный прообраз-мотив в романе - жизнь Христа, которая отражена в характеристике "Г.А.", Демиурга и исторического Иисуса (в воспоминаниях Агасфера Лукича). Впрочем, это и роман о лжепророках. После двух тысячелетий христианства человечество, описанное в романе, менее чем когда-либо готово ко Второму Пришествию. Каждая фигура Христа в романе сопровождается лжепророками, включая Сталина, Гитлера, "панка" - лидера контркультурного сообщества и, в более смутном прообразе, рассмотренном выше, - лжепророка ислама.
