Федор Достоевский - Письма (1857)

Друг мой, жду отставки и не дождусь. Прямо жить в Москве я не просился, а прямо написано в просьбе об отставке, так как требует форма: жительство иметь буду в городе Москве. Если не возразят, то я и поеду. Поеду, но с чем? Денег, до окончания повести, у меня не будет. Чем я жить буду через два месяца? - не знаю. Потому что через два месяца и денег не будет. Из 500, присланных Катковым, немедленно уплачено было 400 руб. сереб<ром> долгу. Я издерживаю в месяц 40 руб. серебром, но экстренные расходы не оставляют меня. Вот уж 1 1/2 года беспрерывно то да се и всё непредвиденное. Одна надежда на Плещеева. Он обещал мне 1000 руб., но он может сам не получить или получить через два года. Что тогда будет со мною до окончания года, когда я получу за свою работу? (За работу я раньше не получу). Не знаю, голова трещит. Теперь и занять здесь не у кого. Но не беспокойся обо мне очень; всё как-нибудь уладится.

Плещеев приедет в Москву и в Петербург. Он едет в мае. Прими его хорошенько и познакомься с женой его. Сейчас получил посылку Милюкова (его книгу). Завозил какой-то офицер; но я офицера не видал. Может быть, заедет. Кланяйся Милюкову и всем.

Что с нашими родными? с Варенькой, с Верочкой? Ни слова, ни слова до сих пор. Где брат Андрей, где Коля?

Прощай! Обнимаю тебя. Кланяйся Эмилии Федоровне, целуй детей! Жена вам всем кланяется. Прощай.

Твой Ф. Достоевский.

Напишу еще по получении вещей и отставки. Уведомлю о моем положении. Но, ради бога, не затягивай и пиши сам, ради бога!

(1) было: в таком

(2) было: по некоторому движению

(3) далее было начато: где это ты

19 июля 1858 года.

Бесценный друг и брат Миша, на письмо твое (от 5-го мая) я тебе отвечал тотчас же по получении. В этом письме между прочим ты мне пишешь: "на этой или на будущей неделе высылаю тебе платье и проч.". Это значит, что caмый поздний срок высылки был бы к 15 мая, не позже. Так, по крайней мере, выходит по смыслу твоего же письма. Теперь реши сам, бесценный мой: почта из Петербурга в Семипалатинск ходит обыкновенно 22 или 25 дней (между этими числами). Что же мне подумать теперь о тебе, о твоем положении и о твоих обстоятельствах?

И пойми прежде всего, бесценный мой, что не присылка платья беспокоит меня (хотя бог видит, как дорого мне теперь это платье, ибо не имею ни гроша, чтоб одеться). Но бог с ним и с платьем!

Пойми прежде всего, что беспокоишь меня ты, только один ты, и что я решительно не понимаю теперь, что о тебе подумать? В последнем письме своем ты писал мне о тяжелых торговых неприятностях. Не они ли и теперь причиною твоего молчания? Пойми, друг мой, что я о тебе убиваюсь. Здоров ли ты? Жив ли ты? Ничего этого я не знаю. Никто не пишет, никто не дает знать! Из Москвы вот уж с лишком год ни строчки. Я тебя каждую ночь во сне вижу, тревожусь страшно. Я не хочу, чтоб ты умер, я хочу еще раз в жизни видеть и обнять тебя, мой бесценный. Успокой же меня, ради бога, и если ты здоров, то, ради Христа, отбрось все свои дела и хлопоты и напиши мне сейчас, сию минуту, иначе я с ума сойду. Пойми, друг мой, мое положение. Если не можешь выслать платья, то не высылай (если только это тебя задерживает). Но я не думаю, чтоб это одно тебя задерживало. Успокой же меня, мой голубчик, клянусь, моя тоска стала теперь невыносима.

О себе не могу тебе сказать ничего утешительного. Отставка моя до сих пор не выходит (уже 6 месяцев, как подал; не могу придумать: в чем задержка?) Здоровье не поправляется. Припадки изредка бывают и оставляют грустные последствия. Денег нет; осталось буквально несколько целковых. Занимать теперь не у кого, ибо прежних людей, которые бы мне всегда дали, здесь теперь нет. Обещал мне Плещеев, еще прошлого года 1000 руб. серебр<ом>, как только получит свое наследство. Но до сих пор ни денет не присылает, ни сказать не может ничего решительного. Без 1000 же руб. я решительно не могу подняться из Сибири, чтоб приехать в Россию (всё рассчитано до копейки; потому что, и в Россию приехав, надо иметь что-нибудь в запасе на, первые месяцы). Теперь Плещеев поехал в Москву и в Петербург на 6 месяцев в отпуск (с женой). Он будет и в Петербурге; зайдет и к тебе. Расспроси его откровенно и подробно о том, 1) может ли он прислать мне 1000 руб., 2) когда он может их прислать? Ответы возьми от него положительные и тотчас же, с совершенною откровенностию, мне напиши. В дружбе Плещеева я не сомневаюсь. Но я понимаю, что значит получать наследство: надеешься получить через 6 месяцев, а получишь через 6 лет. Достать денег для житья совершенно не знаю где. Ты пишешь прислать тебе повесть и говоришь, что тотчас же продашь ее и пришлешь деньги. Но, друг мой, на заказ писать не буду никогда; клятву дал. От этой работы я с ума сойду. Пишу же теперь 2 повести. Одну, большую (величиною с "Двойника"), в "Русский вестник", другую листов в 5 печатных в "Русское слово", которое ждет от меня романа; в самом конце года доставлю. Роман бросил, ибо это по всем признакам будет мой chef-dнuvre, a портить торопясь не хочу, да и сведения по некоторым статьям романа надо собрать лично в России. Повесть в "Русский вестник" хороша будет в деталях, в целом же манкирована (растянута, а я помешан на краткости, которая мне не удается). В "Русское слово" - может, будет недурно. Я уже взял у Каткова 500 р. сереб<ром> вперед. Всех глав в моей повести (Каткову) 13 (по печатному листу глава). 10 августа пошлю к нему 7 глав, совершенно оконченных и переписанных, и попрошу еще 600 руб. серебром. Наверно знаю, что не даст. Но это последняя отчаянная моя попытка. Всё теперь зависит от милосердого императора: захочет сделать счастливым - позволит приехать в Москву. Я болезнь мою теперь ничем не лечу. Нет ничего легче испортить совершенно. Хочу посоветоваться с лучшими московскими докторами: тогда решусь.

Если платье трудно выслать - черт с ним, не надо. Прощай, мой голубчик.

Жена кланяется. Она меня ободряет, но так же беспокоится о тебе, как и я. Обнимаю всех твоих. Эмилии Федоровне особенно кланяюсь. Прощай, мой бесценный, мой единственный. Ободри меня, успокой хоть одной строчкой. Умоляю тебя.

Напиши, ради бога, какое издание ты затеваешь на будущий год? Напиши подробнее.

Теперь буду считать по пальцам дни и часы до получения от тебя ответа на это письмо,

Семипалатинск. 13 сентября 58 г.

Бесценный друг Мой Миша, итак, с тобой ничего не случилось, а ты просто не писал мне. Но ты не можешь представить, как я о тебе беспокоился! Чего-чего не передумал. Ради бога, вперед пиши почаще. Что тебе стоит ответить немедленно по получении моего письма. Ведь только несколько строк и 10 минут времени. Сделай милость, не мучь. Что это вечно делается с твоими делами, бесценный друг мой Миша! Всегда-то ты весь в обороте. Но, друг мой, я, конечно, твоих дел не знаю, но посуди: не пора ли и осуществить что-нибудь? Согласись сам, из-за чего ж ты трудился, как вол, столько лет? По этой части люди наживают большие миллионы. Хоть бы тебе сотенка-то тысяч удалась. Дай тебе господь, мой бесценный; у тебя семья. По крайней мере, ты на эти деньги жил и детей воспитал. И это уже хорошо. Вот я уже положим, что ничего не наживу в мою жизнь! Детей у меня нет. Но все-таки жить чертовски тяжело. Все надежды мои - поскорее переехать в Москву. Я очень хорошо понимаю, что в Москве и в Петербурге всё дорого, - и дороже чем прежде. Но, кроме того, что и Семипалатинск не так дешев, я уверен, что вдвое буду получать в Москве, чем здесь. Я работаю за глаза, ничего на знаю, мог бы отыскать себе хорошее место сотрудника при журнале, мог бы войти в половину - одним словом, я знаю, что мог бы сделать. Кроме того, я мог бы встретить много добрых людей, которые могли бы мне помочь. Жду не дождусь отставки, но если и придет отставка - денег не будет. Плещеев мне писал, обнадеживает, что поможет, но пишет, что, может быть, вышлет не всё, что я просил (1000 р.), а половину (500 р.), а другую половину после. Если не всё - то я опять засел здесь до весны и только даром проживу деньги и опять не лечиться. Впрочем, я во всяком случае выехал бы не ранее генваря, потому что не кончил еще своих литературных обязательств с "Русским вестником" и с Кушелевым, и далеко еще не кончил! Всё это меня нестерпимо беспокоит. Ах, милый мой, если б я мог тебе рассказать всё лично и подробно, в письме ничего не расскажешь. Ты пишешь про предложение Современников. Но на их предложение я не в состоянии решиться. Разве буду в последней крайности. Клянусь тебе, я не помню на них никакого зла, хотя эти люди поступили со мной зло и неблагородно. Теперь они меня жалеют; я их благодарю за это от всей души. Но мне не хочется, чтоб и они подумали обо мне худо теперь: только посулили денег, так уж я и бросился. Может быть, это дурная гордость - но она есть. И потому я лучше подожду и только (1) в крайнем - в крайнем случае войду с ними в денежные условия. (2) Разумеется, ты этих мыслей моих им не передай как-нибудь. Не хорошо - ведь тоже за их добрые чувства платить хоть не злыми, то всё же несколько для них обидными. Это я говорю только тебе. У Плещеева я возьму без зазору. Я знаю, что если б у меня было, а у него нет, то я бы ему всё отдал. Мало того: я ему заработаю. А если б даже и не имел надежды заработать (3) - все-таки взял бы. Это человек а parti, да и товарищи мы по одному несчастью. От тебя я тоже беру, но у меня сердце болит, когда я беру у тебя. А я у тебя беспрестанно беру. Понимаю, что тебе нужна всякая копейка. Но у меня твердая мысль в свою очередь отплатить тебе. Твоя газета, о которой ты мне писал, вещь премилая. У меня давно уже вертелась в голове мысль о подобном издании, но только чисто литературной газеты. Главное: литературный фельетон, разборы журналов, разборы хорошего и ошибок, вражда к кумовству, так теперь распространившемуся, больше энергии, жару, остроумия, стойкости - вот чего теперь надо! Я потому так горячо говорю это, что у меня записано и набросано несколько литературных статей в этом роде: наприм<ер>, о современных поэтах, о статистическом направлении литературы, о бесполезности направлений в искусстве, - статьи, которые писаны задорно и даже остро, а главное, легко. Но только вот что: неужели ты будешь издавать газету? Ведь это дело нелегкое при фабрике-то? Смотри, брат. Второе дело: в Петербурге я жить никогда не буду, а потому трудно будет мне помогать тебе! Но, уж разумеется, я буду тебе помогать - если только сам того захочешь.