Шел десятый день стажировки в консультации. Я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что читаю книгу. Вокруг меня адвокаты занимались с клиентами, которых я смертельно боялся, предчувствуя момент, когда почтенная Зинаида Ильинична отправит ко мне первого «бесхозного». К счастью, она была ко мне милостива и не торопилась, прекрасно понимая мое состояние. Первое время моей задачей было приглядываться, прислушиваться, примериваться, даже принюхиваться (в помещении, кстати, всегда приятно пахло приготовленным кофе), а лучше сказать: дышать воздухом консультации, а применительно ко мне, не воздухом атмосферой. Она мне безумно нравилась каждым своим проявлением: тихим «гур-гуром», внешним видом людей, меня окружающих (особенно женщин-адвокатесс, а они составляли не только лучшую, но и большую часть консультации), доброжелательностью и мягкостью в отношениях с клиентами (они не с радостью приходили к адвокатам, а с печалью) и даже изысканностью в обращении друг с другом: «позвольте, коллега, заметить», «окажите милость, голубушка», «побойтесь Бога, лапочка моя ненаглядная», «разрешите с вами не согласиться, солнышко мое», — ни одного грубого или невежливого слова, взгляда, даже жеста. Воистину, оазис интеллигентности! (К сожалению, как и все мы, я тоже не знаю, что такое «интеллигент». Нам уже давно привили мысль, что культура, образованность, воспитанность и пр. не всегда сопутствуют интеллигентности, и это справедливо. Смею предположить, что единственное поле, способное вырастить интеллигента, — нравственность, основу которой Сенека назвал «внутренний диалог, суд человека над самим собой, в котором он сам себе и обвинитель, и защитник, и судья»; даже терминологически Сенека выдержал стиль юриспруденции…)
На сей раз я делал вид, что читаю «Восстание ангелов», а вокруг меня адвокаты, изредка поглядывая в мою сторону, намеренно усиливали громкость своих бесед с клиентами (как бы включая меня в суть разговоров) и вообще проводили образцово-показательный урок общения с людьми, демонстрируя различные повороты и нюансы бесед. Я, конечно, был искренне благодарен старшим коллегам, но, увы, и приучен к тому, что два глаза даны человеку, чтобы одним он видел все безусловно хорошее, а вторым и нечто сомнительное или забавное. Я знал, например, что, если к вечеру заглянет в консультацию Яков Исидорович Гершуни, мы все ощутим себя в театре одного актера. Дело в том, что Гершуни был крупнейшим специалистом по бракоразводным процессам, причем разводились с его помощью только известные в стране лица. Яков Исидорович, войдя в помещение, кивал головой всем присутствующим, обходясь без рукопожатий, как делали другие, и без привычных в нашей среде поцелуев, сбрасывал с плеча дорогое пальто и оставался в неизменном белоснежном шелковом шарфике на холеной шее. Затем он садился на ближайший стул и сразу начинал негромко рассказывать, совершенно уверенный в том, что через десять секунд будет услышан всеми, кто находится в консультации, а через два часа — всей Москвой. Говорил Гершуни примерно так, приобщая и адвокатов, и клиентов к тайнам светской жизни звезд первой величины: «На этот раз, — начинал он, как будто мы уже знали, что было в тот раз, — я предложил имярек (директору театра) вариант развода, связанный с прелестным фактом его совместной жизни с женой (ведущей актрисой этого театра), которая однажды пришила пижаму супруга к своему пеньюару, чтобы он ночью не удрал на очередное свидание к некоей даме, короче говоря, конечно же: ревность! А мог бы предложить и другой мотив для развода, связанный…» и т. д.
Итак, я читал книгу, как вдруг адвокат Луковский (имя и отчество его напрочь выветрились из моей памяти), отпустив клиента, поднялся со своего места и подошел ко мне. Луковский, кстати, был нашим профоргом: было ему за полсотни лет, сухой, высокий, лысый, при галстуке, как и большинство адвокатов, но еще и в пенсне, что весьма редко и в наше время, и в те времена, причем пенсне было у Луковского на цепочке, и он едва заметным движением мускулов лица освобождался от него так, что казалось, будто пенсне слетало с носа усилием воли своего хозяина. Постояв за моей спиной, Луковский сказал: «Позвольте полюбопытствовать, коллега, какими произведениями нынче увлечена молодежь?» Я кротко ответил: «Восстанием ангелов». — «Позвольте узнать фамилию автора?» Слегка удивленный, я раскрыл обложку книги, и Луковский констатировал: «Так, Анатоль Франс? Понятно!» Затем сбросил пенсне на шею и, прежде чем отойти, с явным неодобрением вкуса нынешней молодежи, громко сказал: «Про войну небось?»
Именно в этот момент до меня донесся голос нашего секретаря Зинаиды Ильиничны: «Валерий Абрамович, примите, пожалуйста, клиента!» Я обомлел: свершилось! Ко мне направилась молодая женщина годами чуть старше меня. Пока она шла, я мгновенно представил себя ее глазами (у меня есть такая способность видеть себя не только со стороны, но и глазами тех, с кем я общаюсь, и даже как бы читать их мысли о себе): «Смазливый адвокатик с правильными чертами лица, с шевелюрой над высоким и чистым лбом, серо-зелеными глазами большого формата и ресницами, на которые можно спокойно уложить четыре спички и моргать с уверенностью, что они не упадут. Но что я могу узнать от этого херувимчика, если я сама способна дать ему любой совет, кроме, возможно, того, за которым пришла в консультацию?»
Я предложил ей стул и успел заметить: вся консультация замерла. Женщина села. Помолчала. Я тоже молчал. Потом произнес: «Успокойтесь и говорите, я весь внимание». Женщина опустила глаза. Я почувствовал, как застучало на всю консультацию мое сердце. Женщина упорно молчала. Тогда я решил взять инициативу на себя: «Что случилось, не стесняйтесь, расскажите. Какая у вас беда?» Кажется, я попал в точку. «У меня… (она помялась), у меня не беда, у меня… задержка». — «В каком смысле?» — сказал я, хотя и увидел, что адвокаты почему-то заулыбались. Женщина совсем смутилась моей недогадливостью. Тут я наконец сообразил: «Вы беременны?» — «Наверное». — «Если вы не хотите ребенка, — стал развивать я тему, — то учтите, что закон запрещает в нашей стране аборт…» Женщина меня перебила: «Нет, я…» — «Дослушайте, — строго продолжил я. — Право на аборт у вас возникнет в случае, если вы…» — «Я не хочу аборта! — воскликнула женщина. — Я хочу ребенка!» — «Возможно, у вас есть проблемы… Вы замужем?» — «Да, мой муж тоже хочет ребенка», — ответила женщина. «Ребенок от мужа?» — «Конечно! А как иначе?!»
Как «иначе», знали многие люди, кроме странной клиентки. Напичканный институтом знаниями от пяток до макушки, я прекрасно понимал, что физиологический факт беременности влечет за собой множество юридических последствий, а потому неутомимо продолжил: «В таком случае у вас проблемы с жильем? Право вашего будущего ребенка на жилье возникает с момента, когда ваша беременность достигнет шести месяцев, а пока ребенок при разделе жилья или при получении нового не учитывается». — «Квартирный вопрос у нас с мужем вполне устроен», — сказала женщина и опустила глаза. Я подумал и предположил: «Стало быть, вы хотите выяснить, может ли будущий ребенок учитываться при появлении наследственной массы?» — «Нет, — упорно сказала женщина, — у нас никакой массы нет…» Я вытер платком вспотевший лоб и увидел, что адвокаты в комнате и даже клиенты почему-то давятся от еле сдерживаемых рыданий: все окружающие меня люди давно поняли, что происходит, и все в мире, в том числе и вы, мой читатель, а я идиотски оставался в неведении. Теряя терпение, я спросил наконец у бедной женщины: «Простите. Что вы хотите от меня?» Совсем смутившись, она ответила одними губами: «Я хочу, чтобы вы меня посмотрели!»
Я оглянулся вокруг. Консультация лежала на полу и билась в судорогах. Последний мой вопрос доконал всех: «Куда вы пришли?» — «В женскую консультацию…» Господи Боже мой! Ко всему прочему (под «прочим» понимаю главным образом отсутствие у меня жизненного опыта), я должен был проявить больше сообразительности и наблюдательности, хотя бы потому, что в нашем доме по улице Полянка «тридробьдевять» кроме юридической консультации была натуральная женская консультация, о чем я совершенно забыл, потому что не запечатлел в сознании скромную вывеску на соседнем подъезде.
Полное фиаско!
Первое дело
Помогали мне все адвокаты. В этой среде общепринято: маститые патронируют молодых, подбрасывая им своих клиентов и судебные дела, собенно, как нынче принято говорить, «лицам женского пола», причем бескорыстно (как правило). Одним из главных опекунов в нашей консультации был колоритнейший Адольф Ильич Капелевич — типичный представитель «старого розлива» интеллигенции и, кажется, потомственный адвокат. Роста он был небольшого, но, как говорится, живой и подвижный, с неизменной (зимой и летом) модной шляпкой на огненно-рыжей голове, я уж не говорю о бабочке вместо галстука и манжетах, и еще я помню, как Капелевич носил с собой редкие по тем временам визитки и прямо в зале судебного заседания раздавал публике, если дело заканчивалось для него успешно. И самое главное, Адольф Ильич отличался поразительной способностью к самоиронии. Однажды зимой он сдал в починку обе челюсти и остался с двумя зубами во рту (даже показывал нам), с одним — справа наверху, другим — слева внизу, и вот как-то зашел в консультацию и, широко улыбнувшись, радостно сообщил: «Друзья мои, на улице такой собачий холод, что у меня жуб на жуб не попадает!» Мы все, конечно, повалились: зубы у Капелевича даже в тропиках друг друга не нашли бы!
