Все они упрекают меня в отсутствии толерантности («надо бы помолчать!», как выразился один из прежних моих оппонентов), хотя сами они не молчат, Христову поучению отнюдь не следуют и, восприняв аргументы как удар, вторую щеку подставлять не собираются.
Доцент филологии из Московского университета Анна Архангельская считает, что, вопреки древней пословице, из споров рождается не истина, а кровопролития и войны. Она забыла добавить, что слишком часто это были споры религий и войны религиозные. Вообще странно выглядит университетский преподаватель, отстаивающий веру в современные чудеса (снисхождение Благодатного огня, мироточение икон и т. п.), когда даже многие церкви от этих фокусов отказались. Архангельская возмущается гномами, не верящими в сказки, и повторяет призыв Христа «Будьте как дети». Хорошо было бы человечество, если бы последовало этому призыву буквально! Возможный результат описан в романе Голдинга «Повелитель мух».
Особенно ее возмутило мое замечание о том, что атеисты могли бы претендовать на участие в совете конфессий (как бы он ни назывался): атеизм как бы приравнивается к вере в сверхъестественное. Но дело в том, что это единственные советы, в которых граждане представлены по своему отношению к сверхъестественному и по интересам, связанным с ним. А тут у атеистов, несомненно, есть свои интересы, и они не защищены.
Заключает свой отклик Архангельская заглавной максимой, что «борцы с верой уходят и приходят», а вера остается. Как раз нет! На протяжении истории мы наблюдаем, как религия постоянно отступает, а наука наступает. Религии пришлось отказаться от многих догм. Наука тоже заменяет свои положения, но — другими положениями науки, а религии приходится заменять их научными положениями. Еще несколько веков назад подавляющей массой людей были верующие, а ныне в ведущих странах мира большинство составляют агностики и атеисты.
Статья другого филолога, тоже кандидата наук, Дмитрия Бака, проректора РГГУ, повергает в полное недоумение. Отсутствие аргументов этот оппонент заменяет всплеском эмоций и резкостью оценок. Во-первых, он обвиняет меня в нетерпимости, догматизме и даже экстремизме (!). Вот-вот в суд подаст. Атеизм для него — одна из разновидностей религиозных воззрений, а религия — связанность человека со «сверхсущностным началом». Да говорите уж прямо: не «сверхсущностным», а сверхъестественным. И давайте оставим софистические выкрутасы: атеизм — не религиозная догма, а свобода от догм.
Во-вторых, этот ученый отстаивает необходимость сосуществования атеистических и религиозных воззрений: мол, атеистам религия нужна как поле недоумений и притяжения. С такой логикой можно доказывать и необходимость сосуществования химии с алхимией, астрономии с астрологией, науки с лженаукой.
В-третьих, мои взгляды этот оппонент окрестил «наиболее отсталыми, несовременными и давно опровергнутыми . наукой». Он противопоставляет им «великую книгу» Арона Гуревича, в которой речь идет о боге Одине, «центре мировоззрения человека скандинавского Средневековья»: если этого бога вынуть, все разрушится. Я не стану цитировать письма моего покойного друга Арона Яковлевича, из которых следует, что он был другого мнения о моих взглядах. В конце концов это его личное мнение. Но далее у моего оппонента следует шедевр логики, с которым А.Я. Гуревич ничего общего не имеет: «Если бог Один не существовал, то это не значит, что его нет для того, кто в него верил, а это значит, что он есть». И заключает эту софистику неподражаемый по заносчивой самоуверенности пассаж: «Это дважды два, господин Клейн, что всегда равно четырем, а не стеариновой свечке, как это у вас получается!». Вполне очевидно, что стеариновая свечка получается как раз у проректора, ставит ли он ее богу Одину, «центру мировоззрения человека скандинавского Средневековья», или православному Вседержителю.
Более глубокие возражения выдвинул о. Владимир (он же кандидат богословия и философии Федоров). Прежде чем рассмотреть его сущностные возражения, отмечу те, которые проскользнули в его отклик, видимо, невольно и не вяжутся с его нацеленностью на серьезный разговор. Это аргументы ad hominem. Протоиерей мягко напоминает, какой нехороший попался оппонент: не посещал ведь синагогу, «несмотря на свои корни». Это вызывает у о. Владимира «грусть и печаль... Ученый-гуманитарий, изучающий древние культуры, ни разу не посетил места культа одной из древнейших мировых религий, стало быть, не имел интереса к религиозной культуре, включая и культуру предков».
У меня есть много причин не бывать в синагоге. Во-первых, еще мой дед в юности был торжественно отлучен от синагоги. Во-вторых, свои корни я вижу в России. Мой родной язык русский, я воспитан в русской (хотя и не православной) культуре, и, кем бы меня ни считали русские националисты, я русский еврейского происхождения. Своих далеких биологических предков я почитаю, две тысячи лет назад они жили в Палестине, но можете ли Вы, о. Владимир, сказать, где жили Ваши предки две тысячи лет назад и кем они были? Археология этого точно сказать не может. В русский народ влилось много этносов. В-третьих, Библия интересует меня исключительно как богатый исторический источник, а не как инструмент культа. Наконец, в наше время посещение храма есть символический акт, и именно потому, что я по рождению еврей, посещение как раз синагоги я избегаю, чтобы не вводить людей в заблуждение относительно моей позиции.
Конечно, у о. Владимира поле для подобной аргументации широкое, потому что личных недостатков у меня отыщется еще много, но все же к сути спора это не относится.
Немало осуждающего собрано в отклике о. Владимира об авторе рецензируемой книги — Никонове. Вытащено на свет божий его первое крупное произведение с эпатирующим названием «Х...я книга». Лично я мата совершенно не употребляю (за исключением научной или подобной надобности). Но матерными выражениями обильно насыщена бытовая речь множества русских людей, закрывать на это глаза не приходится, и популярно написать об этой проблеме — интересная задача. Чем вызвано обилие мата в речи, какова функция этих выражений, какова их история — вопрос, кстати, связанный с сакральными значениями. Обычные слова на наших глазах становятся табуирован-ными. Слово «член» уже становится неприличным, название буквы «хер» стало неприличным раньше, потому что оба заменяют слово из трех букв, которое пишут на заборах. Но и то слово — не исконное: его нет в других индоевропейских и даже славянских языках. Оно, на мой взгляд, заимствовано из древнего финно-угорского субстрата, где означало просто «иглу». Превращение абсолютно такое же, как с английским «prick» — «игла», «шип» и «половой член»... «Х...я книга» нравится мне гораздо меньше других книг Никонова, но все же я должен отметить, что неприличия в ней значительно меньше, чем в книгах некоторых известных современных русских писателей.
Не кажется мне удачным и аргумент о. Владимира, совмещающий две тенденции — реабилитацию советской власти и сталинизма с атеистическими суждениями акад. Гинзбурга и проф. Клейна. Аргумент этот крайне неудачен потому, что на деле реабилитация советской власти и сталинизма идет рука об руку как раз с клерикализацией всего и вся в нашей стране, и даже коммунисты нынче поголовно воцерквились.
Перейдем к сущностным возражениям. Отец Владимир отвергает мои аргументы насчет недоказанности гипотезы о верховном существе. Он пишет, что, поскольку гипотеза не опровергнута, надо признать ее. Эта логика совершенно не держится в науке. Есть твердое правило: бремя доказательств лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто опровергает. Пока гипотеза не доказана, явления для нас нет.
Далее мой уважаемый оппонент строит логическую цепочку: законы природы существуют = есть смыслы = есть Бог. Законы природы несомненно существуют, «смыслы» в них вкладываем мы, а существование бога из этого никак не вытекает, потому что бог — это сверхъестественная сила, якобы управляющая миром, а законов природы совершенно достаточно для объяснения всего, что в природе происходит. «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе!» — помните слова Лапласа Наполеону?
Наконец, о. Владимир пишет: «Можно ли встретить человека, у которого нет ничего святого? А если есть, то и зародыш какой-то, пусть языческой, религии есть, и культ свой есть». В этом рассуждении налицо незаметная подмена понятий. Под «святым» здесь понимается не религиозная святость и непогрешимость, а просто нечто очень дорогое, некие умственные ценности, принципы. Помилуйте, никакого зародыша религии, т.е. веры в сверхъестественные силы, здесь не содержится.
В отклике о. Владимира есть немало рациональных суждений о вреде религиозного фанатизма, об опасности клерикализации, о необходимости диалога — в этом я с ним вполне солидарен. С умным человеком приятно спорить: тон спокойный, рассуждения прозрачны, и если есть ошибки, то их несложно выявить. И можно выделить те идеи, которые приемлемы для обеих сторон.
