Итак, "настоящий период истории Церкви" характеризуется с одной стороны предельной извращённостью и тотальной профанацией в среде носителей стихии воды, и, с другой стороны, всё более глубоким обособлением и исшествием в "параллельное" существование носителей стихии огня (далеко не случайно в последнее время всё чаще и чаще вспоминают об Опричнине, причём не только как об идее государственно-политической, но более в плане экклезиологии). Надобно приметить и то, что и в прошедшие (куда более благополучные во всех смыслах) времена существовало известное "напряжение" в христианском мире между законническим формализмом, принципом воды, и благодатной духовностью, принципом огня. Строго говоря, сие "напряжение" заложено уже в самоей природе названных стихий, что не укрыто было от натурфилософии древности. "Холодное (воздух) согревается, горячее (огонь) охлаждается, влажное (вода) высыхает, сухое (земля) увлажняется" (Гераклит, фр. 126). То, что даже и в теле церковном стихии уже неспособны удерживаться в единстве, возвещает о том, что предельно близок уже Конец сего видимого мира, близко пришествие "дня Божия, в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают" (2 Петр. 3, 12).
Для Истинной Церкви последних времён, таким образом, всеочевидно будет свойственно явное преобладание огненного элемента. Эсхатологическая "форма" Православия — суть ОГНЕННОЕ ПРАВОСЛАВИЕ. Огонь, напомним, это также стихия, в наибольшей полноте символизирующая РЕВОЛЮЦИЮ. Православная революция — несмотря на кажущуюся непривычность и парадоксальность сего словосочетания, оно наилучшим образом раскрывает то, в чём выразится крестоносный подвиг последних христиан на эсхатологическом рубеже. Митр. Антоний (Храповицкий) в своё время в своей работе "Чем отличается православная вера от западных исповеданий" сделал примечательное наблюдение: "Христианство есть подвиг… Исторически под этим… под взятием креста разумелись, по-видимому, различные подвиги: во время земной жизни Спасителя — вступление в число учеников, следовавших за Ним; далее — исповедание веры и мученичество; затем, от IV века и по ХХ — отшельничество и монашество. На самом деле, эти разные виды подвига были лишь условиями одной идеи, одной цели… жить для того, чтобы достигать святости. В этом заключается истинное христианство; это — сущность Православия в отличие от инославия западного". Нельзя не отметить, что смелая в целом мысль митр. Антония в данном месте как бы начинает испытывать некоторую "робость" и не находит ничего сказать о том, какой вид подвига привзойдёт в христианскую историю с наступлением ХХ века. (О монашестве как преимущественном виде такового подвига уже нельзя говорить сколь-нибудь серьёзно. Оно исчерпало себя (по крайней мере в тех формах, что всем привычно-знакомы: обители — собственники обширных сельхозугодий, обладатели кругленьких сумм на счетах и т.п.). И это — не мнение какого-нибудь "модерниста", подобных воззрений придерживался такой, например, нетипичный епископ (ибо удостоен огненного посвящения) как Игнатий Брянчанинов). Подвиг православного революционера, опричника, исповедника Огненного Православия — вот "историческая рамка" героической святости с ХХ века и по дни сия… Достопримечательно и то, что некое влечение к именно такому образу святости, некое предощущение долженствующего "поясть землю" "огня рвения Божия" обнаруживает себя в нынешней антисистемной и радикальной среде. Приведём практически дословно один из наиболее значительных примеров вызревания подобных настроений, заимствовав оный из заметки с характерным названием "Христос и революция":
"…"Христос был первым революционером" — высказывание затёртое, как левыми атеистами, так и некоторыми христианами. Первым Он не был, в той же Библии есть примеры бунтарей. Дело-то в том, что для верующего это является определением Бога, а не исторического персонажа или одного из великих, религиозных учителей. Если революционность присуща Христу, или, тем более, она Его важная характеристика, то для последовательного христианина это вопрос жизни (в смысле как прожить), а так как речь идёт о революции, а не о эстетических пристрастиях, то, возможно, и смерти. Для меня основной пафос Христа — это любовь, свобода и мужество. Настоящий Христос — опасен, разрушителен для системы. Оболгав, обстебав Господа моего,— сопливыми, пошлыми открытками, скомпрометировав Его отождествлением с собой, они сделали Его богом тупых домохозяек, старушек и провинциального буржуа. Система, обуржуазив Христа, сделала Его безопасным для себя.
Всё Евангелие пронизано жаждой правды (в том числе и социальной) и неприятием обывательских, буржуазных ценностей. Не является для Бога целью получше обустроить быт человеку и для человека не должно являться высшим благом получше устроиться, человек не рыба! "Их бог брюхо" — краткая и точная новозаветная характеристика общества потребления. И власти такое общество — то, что доктор прописал, оно управляемо, трусливо, предсказуемо. В Евангелии жизнь и душа — синонимы. О пропитании человека-души Бог позаботится (это и необходимо, потому как ЧЕЛОВЕК не может рвать кусок из рта ближнего своего), а человек-брюхо и не нуждается в Боге, он о себе позаботится, он другого не умеет, он может и это умеет плохо, но другого он просто не знает!
Я не верю в Христа, полезного обывателю.
("Лимонка").
Перечислим, в заключение, ещё раз некоторые отличительные черты подвергнутого нами выше краткому исследованию апокалиптического Огненного Православия. Первое — наличие действенной огненной инициации. Нелишне присовокупить к преждеписанному повествование о таковом посвящении в изложении св. Симеона Нового Богослова. Сей святый муж извествует: "И сказал он (старец Симеон Благоговейный — духовный отец св. Симеона — Р.Б.): "Подойди, чадо, я отведу тебя к Богу". Я же от великого неверия ответил ему: "Какой знак покажешь ты мне, чтобы убедить меня?"… "Огонь,— сказал он,— разожги великий, дабы я вошёл в него, и если не останусь неопалённым, не следуй за мною!". Слово это поразило меня, я сделал приказанное, и разожжено было пламя, а он встал внутрь него. Целый и невредимый, он и меня приглашал туда. "Боюсь, владыко,— сказал я. — Я — грешник". Он вышел из огня, подошёл ко мне и облобызал меня. "Чего ты боишься,— сказал он мне,— отчего ужасаешься и трепещешь? Велико и страшно это чудо, но ты большее этого увидишь". "Я в исступлении,— сказал я. — Господин, приблизиться не дерзаю к тебе… Ибо я вижу, что ты человек, превосходящий человека, и не дерзаю смотреть на тебя, которого огонь почтил"…". Второе — жизнь "бурная и мятежная". И как следствие — напряжённо-враждебное, вплоть до "анафем", отношение с "церковным" официозом, с клерикальной бюрократией. Достопримечателен аналог с Житием только что воспомянутого св. Симеона Нового Богослова, чьё отношение к современному ему епископату было гиперкритическим (епископат, кстати, платил ему тем же) и чьё нарочитое почитание официально так никогда и не канонизированного (зато "почтенного огнём"!) старца Симеона Благоговейного навлекло на него канонические прещения и гонения со стороны "князей церкви", воинствующих профанов… Как всё это похоже на современные коллизии с неофициальным почитанием св. Царя Иоанна Грозного! Как здесь не повторить, что для черни, для духовного плебса (пусть и напялившего на себя обсыпанные драгкамнями митры и саккосы) "нет ничего смешнее подобных вещей"… Для посвящённых же в таинства Огненного Православия, поистине, не "темны" слова ветхозаветного эллинского богослова Гераклита Тёмного: "на огонь обменивается всё, и огонь на всё".
СТРАСТИ ПО ИОАННУ Ответ Юрию Самарину
Леонид Симонович-Никшич
15 июля 2003 0
29(504)
Date: 15-07-2003
Author: Леонид Симонович-Никшич
СТРАСТИ ПО ИОАННУ Ответ Юрию Самарину
Так вот, господа хорошие, если мы по-вашему мнению, "комиссары", чуть было не написал "в пыльных шлемах"… Так вот, если мы "комиссары в косоворотках", то вы, господа ученые, вы, высокомудрые и высокодуховные, все богословские науки постигшие, и всю книжную премудрость в себя вобравшие, вы, господа, тогда уж, простите за неудавшийся каламбур, вы тогда — "фарисеи в рясах".
Ибо стоит нам, РУССКИМ, хоть где-то очень робко заикнуться о своей русскости, как сразу раздаются обвинения в "подыгрывании Системе", в "нарушении правил игры", в "призывах к бунту" — "бессмысленному и беспощадному", — или как там у классика. Ну прямо, "беда, барин, буран". Буран, вьются бесы, скачут бесы… И летит шлагбаум в лоб… А как же тогда, простите, сам автор этих бессмертных творений? Или другой, написавший "Валерик", не из головы, а из опыта, то есть после того, как сам, по пояс в кровавой воде рубился с озверелыми ваххабитами… Знаете ли, уважаемый Юрий Самарин, фарисеи тоже ведь говорили: "Пусть лучше о д и н человек умрет, чем целому народу страдать!" Мол, не надо дразнить Систему. Вы в вашей статье, сами того не замечая, удивительно точно цитируете Каиафу.
