надо оставаться с бедой (stay with the trouble). Так что нам предстоит определиться, что делать с термином «сообщество». Либо мы считаем, что это живая сущность, возникающая на основе разделения чего-либо общего, либо отвергаем это понятие как мертвое, к которому больше не нужно возвращаться, а нужно искать вместо этого иные формы социального. Многие будут рады избавиться от тягот тесных связей, как пишет Джон Лоуренс: «Если мы откажемся от туманной цели – заново открыть идеализированный образ сообщества, никогда не существовавший – и сосредоточимся вместо того на локальных, практических шагах, способствующих социальным связям и диалогу, то у нас появится шанс пережить нынешний кризис, оставив базовую социальную ткань нетронутой» [13].
«Хотим ли мы того или нет, сейчас весь мир делает ставки на то, какая система переживет наступающую эпоху дестабилизирующих нелинейных изменений, – громоздкое, непрозрачное Центральное Планирование или же самоорганизованные сети децентрализованной автономии и капитала» [14]. Таков выбор, который стоит перед нами несколько последних десятилетий. Пестрая коалиция из либеральных бизнес-элит, гиков-предпринимателей и активистов систематически не замечала того, что интернет как платформа может однажды превратиться в Центральный комитет по планированию. Кремниевая долина подчинила сетевой принцип циничной установке на рост любой ценой – а потом без сожалений рассталась с этим принципом. Как только все адресные книги были скопированы, а сети как следует картированы, их зыбкая, «ризоматическая» структура превратилась в помеху для мира строго расчерченных математических графов, внутри которых пользователям позволяется взаимодействовать с брендами и «друзьями».
Как ни странно, упадок сетевого принципа еще не получил должного теоретического обоснования. Сети стали вторичным невидимым слоем в «стеке» [15]. Возник эффект «ремедиации» – содержанием платформы оказывается сеть: вариация маклюэновского тезиса о том, что содержанием нового средства информации является старое средство. Однако это работает только в том случае, если мой список «друзей» или «подписчиков» действительно представляет собой активную сеть. Платформы не имеют смысла, если состоят из фальшивых или мертвых сетей. Платформы оживают и приносят желаемую прибыль, только если в них происходят реальное общение и взаимодействие. Автоматизированное общение между машинами может быть имитацией социального (как в случае ботов), но такой фальшивый трафик работает только в том случае, если дополняет что-то реальное, а сам по себе смысла не имеет. Без людей – системных администраторов, модераторов, разработчиков и сетевых специалистов – любая платформа сразу же перестает функционировать. Один забытый патч – и система ломается. Создать сайт, запустить приложение или разместить сеть может кто угодно, но лишь немногие способны собрать всё это в единое целое и объединить на метауровне.
В книге Шошаны Зубофф Эпоха надзорного капитализма сети даже не упомянуты. Возможно, это слишком технологичный термин? Вместо того чтобы говорить о сетях, Зубофф предпочитает термины, разработанные учеными-бихевиористами, такими как Скиннер и Пентланд, для описания группового поведения животных, – «ульи» и «стада», например. Затем Зубофф противопоставляет эти зоологические термины человеческой потребности в домашнем «убежище». Новая территория, на которой осуществляется власть, – «прибавочное поведение», данные которого извлекаются для перепродажи в виде продуктов прогнозирования. Как пишет Зубофф, «капитализм слежки имеет в виду человеческую природу» [16]. Логика капитализма слежки предполагает переход от извлечения данных к прогнозированию и модификации. Вопреки опасениям художников, теоретиков и активистов, машины присваивают (и тем самым ставят под угрозу) не драгоценные неформальные социальные отношения. Главная цель – разум, мозг и поведение, а не «социальный шум». Поэтому, несмотря на то, что Зубофф пользуется термином «социальные медиа», в ее мире нет ни «социального» аспекта, ни опосредующего аспекта «медиа».
Сетевая форма воплощает конструктивистский взгляд на общество, где социальное – не просто технический протокол и данность, а жизненно важный элемент, который нужно создавать, поддерживать и заботиться о нем. Без внимания человека сети немедленно приходят в упадок. Само собой, этот взгляд прямо противоположен инструментальному подходу, принятому в Кремниевой долине. Более того, он идет вразрез со многими исследователями науки и технологий, которые преклоняются перед аутопойетической автоматизацией, оставляя за скобками человеческий фактор, ведь от него одни неудобства. Сети воплощают всё «слишком человеческое»: они уязвимы, капризны, непредсказуемы, иногда скучны или избыточны, и да, иногда они выходят из-под контроля. Всеми этими характеристиками можно «управлять» с помощью модерации, фильтрации, цензуры и алгоритмического управления, но их нельзя просто устранить.
Что произойдет, если мы начнем смотреть на социальные сети с инструменталистской точки зрения? Что, если мы применим догму Скиннера – «Не человек действует на мир, а мир действует на него» – к современным платформам? В противовес большинству культурологических подходов, подчеркивающих неолиберальную субъективность конкурентного «я», Зубофф считает, что индивидуальности больше не существует. Как часть стада, мы запрограммированы делать то, что велит нам наш цифровой инстинкт. Согласно ее классическому социологическому взгляду, основанному на Дюркгейме, для самостоятельности остается мало места. Ослабленный неолиберальный субъект больше не может считаться уверенным в себе актором. Прошли те старые добрые времена, когда британская школа исследований культуры обнаруживала у пассивных потребителей скрытые стратегии подрывной апроприации. Нам остро нужна агентность, которой у нас нет. Миллиарды пользователей интернета рассматриваются либо с осуждением – как пчелки, которые трудятся на благо Долины, – либо с сожалением – как зависимые жертвы очередного заговора.
Как же произошло это Netzvergessenheit (забвение сетей)? В теории, когда сеть становится слишком большой, она распадается, а потом собирается заново на более высоком уровне – превращается в «сеть сетей». Если в 1990-е годы некоторые из этих динамических процессов были буквально на виду, то в наши дни основополагающие сетевые принципы – децентрализация, распределение, федерализация – кажутся прекрасными, но утопическими и совершенно неосуществимыми. Как обычно и бывает, проблемы начались на пике развития. Когда в конце 1990-х – начале 2000-х годов население интернета начало расти в геометрической прогрессии, диверсификация достигла критической точки. Пользователи стали стекаться на одни и те же сайты. В концептуальном смысле начало Web 2.0 было положено «безмасштабными сетями» с экспоненциальным распределением. Это означало смену парадигмы: с представлением, будто у сетей есть верхний предел, после которого они распадаются и почти естественным образом создают новые узлы, было покончено [17]. Шаг от безмасштабных сетей к концепции платформы был небольшим, но занял почти десятилетие – до 2010 года, когда Тарлтон Гиллеспи впервые сформулировал принципы будущей экономики интернет-платформ.
Основанная на математике «наука сетей», уже пережившая свой расцвет, продолжает молчать о «принципе безмасштабного бреда» (the law of scale-free bullshit). Разработчики сетей помалкивают и изображают невинность. Какие-то сомнения выразил разве что основатель 8chan Фредрик Бреннан: «Есть такая идея, что при неограниченной свободе слова будут побеждать лучшие идеи. Но я уже в ней не уверен. Я ведь
