этим сжатым кулаком в чужое горло. На мгновение драка замерла, потому что кровью всегда проверяется серьёзность намерений.
И если пролилась кровь, и это никого не заставило сдаться, то драку не остановить. А если под ноги лёг мёртвый, то значит, серьёзность достигла края.
Восточные или же южные, а может, юго-восточные люди бежали прочь, оставив на поле боя раненых.
На следующий день за ним пришли трое в серых милицейских мундирах. Но никого не было в доме — жужжал включённый компьютер с пустым диском, да сквозняк гонял по полу какие-то бумажки.
Десантники прятали его на разных квартирах. Он по большей части спал или глядел в потолок.
Такие случаи бывали, но в этот раз ничего не кончилось.
В городе поднялся бунт. Восточные люди пронесли убитого по улицам, прежде чем похоронить. Торговцы первыми арбузами, вчера ещё мирные, избили нескольких милиционеров, заступивших им дорогу. Ещё через день запылали машины перед мэрией,
В его убежище пришли несколько человек и молча встали в прихожей. Вопрос был задан, но не произнесён.
Он спокойно посмотрел им в глаза и назначил старших групп.
— Это особый период, — сказал он под конец. — Особый период, вы поняли? Именно это и есть — Особый период.
Точно в назначенное время его подчинённые явились на встречу. У них уже были оружие и автомобили. Затем они реквизировали запас формы в армейском магазине. Снежный ком обрастал новыми частицами стремительно, и через две недели против них двинули внутренние войска.
Но оказалось, что Самозванец лучше своих противников штудировал учебники по тактике. С минимальными потерями он выиграл несколько боёв. Теперь у него был штаб, и несколько человек рассылали воззвания от лица нового партизанского командира.
Иногда их печатали в формате обычного листа, а в уголке помещалась фотография — человек с размытым лицом, но чётко очерченной медалью на груди.
Страх по-прежнему жил в нём, но теперь он стал преградой, не дающей ему вернуться в прежнее состояние, затаиться и спрятаться.
И вот наступил странный мир, против человека с медалью стояла огромная государственная машина, но свой особый страх разъедал и её. А если не решиться на что-то сразу, то с каждой секундой резкое движение становится всё менее пригодным.
Огромный край принадлежал теперь ему — и, играя на железнодорожной магистрали, как на флейте, он добился перемирия с правительством. Впрочем, страна рушилась, и что ни месяц от неё откалывались куски.
Вокруг него возник уже целый бюрократический аппарат. Два раза человек с медалью провёл чистки, показательно расстреливая проворовавшихся сподвижников. Этим он убивал двух зайцев — уничтожал вероятных соперников и подогревал народную любовь. Жизнь стала проста и понятна — был урожай, и был лес на продажу, был транзит, с которого бралась дань. Экономика упростилась, и оказалось, что жить можно и так.
А о нём самом много спорили, но легенда побеждала все свидетельства. Первым делом он сжёг военкомат, а потом и изъял отовсюду свои личные дела — вплоть до медицинской карты. Официальная биография правителя не была написана. Собственно, её и запрещено было писать, и это выходило дополнительным доказательством личной скромности.
Однажды, после выигранной скоротечной войны с южными соседями, человек с медалью объезжал свою армию.
В одном из полков он увидел того самого лысого десантника, лицо которого запомнил навсегда.
Лысый постарел, но всё же был бодр. Он не услышал шагов человека с медалью и, стоя к нему спиной, продолжал вдохновенно рассказывать, как воевал вместе с вождём на далёкой забытой войне.
Только по изменившимся лицам слушателей лысый догадался, что надо обернуться.
Ужас исказил его лицо, ужас точь-в-точь такой же, какой испытал человек с медалью давней августовской ночью. Сомнений не было — лысый не узнал его.
Человек с медалью помедлил и улыбнулся.
— Всё верно. Никто, кроме нас, да, — и он похлопал лысого по плечу.
02 августа 2021
Массовое ритуальное самоубийство молнией (2021-08-05)
Хирург Иван Михайлович Сечников купил себе имение поблизости от вотчины своего друга и коллеги.
Родовой дом его друга ― естествоиспытателя Ильи Ильича Мечинского находился на берегу огромного озера. Сюда два приятеля приезжали на лето, когда в занятиях Военно-хирургической академии начинался перерыв.
По чётным дням обедали у Мечинского, а по нечётным ― у Сечникова.
Дом Мечинского был огромен и стар, дом Сечникова ― только что отстроен в модном стиле. Там не было ни одного одинакового окна, по стенам архитектор пустил гипсовые лианы и завитки, а под крышей дорогой художник из новых выложил мозаику с демоном. Демон обнимал лебедя, лебедь при этом обращался в девушку, одним словом, крестьяне, проходя по своим деревенским надобностям мимо, отворачивались, сплёвывали и протяжно произносили: «Срамота».
Мечинский, наоборот, жил в доме, построенным ещё его батюшкой, который придерживался строгого классицизма во всём ― от колонн до галстуха. Старый Мечинский был потомком поляка и шведской няньки ― порывистым, как польский улан, и суровым, как шведская природа. От него Мечинский унаследовал интерес к сборке мебели и большим семьям.
К примеру, несмотря на Манифест, он был строг к крестьянам. Они же его трепетали, помня, что покоится в подвале под сельской церковью. А в подвале лежало тело деревенского старосты, что повздорил с барином.
Наутро после ссоры староста скончался, был собственноручно забальзамирован Мечинским-старшим, и теперь лежал в гробу со стеклянной крышкой.
Непослушных детей пугали тем, что их оставят с мумией на ночь.
Наказание было столь страшное, сколь никем и ни разу не осуществлённое.
Год тянулся за годом. Два друга производили опыты, после которых по всей округе несло то серой, то жжёными перьями. Иногда из сарая-лаборатории выбегал телёнок с двумя головами, все коровы в хлеву гадили по звуку медного колокольчика, а голова дворового пса жила отдельно от туловища, насаженная на пучок трубок.
Помогал им в этой работе серб Каравайджич, привезённый в Россию Сечниковым при каких-то таинственных обстоятельствах. Ходили слухи, что Николае Каравайджич у себя на родине проводил опыты с электричеством. Он подлежал призыву в австрийскую армию, но оказался пацифистом. Когда за ним пришли, он зарубил саблей трёх австрийских солдат и, не без помощи проезжавшего мимо на воды Сечникова, бежал.
Серб дурно изъяснялся по-русски, что не помешало тому, что в вотчине его русского покровителя треть крестьянских сорванцов получила чёрные вьющиеся волосы и буйный нрав.
По утру они купались ― Сечников в бегущей под горой реке, а суровый Мечинский лез дома в ванну со льдом.
