ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Мебс Гудрун. Воскресный ребёнок / Пер. с нем. В. Комаровой. – М.: Самокат, 2014. – 144 с. – 3000 экз.
Сюжет книги очень трогательный. Восьмилетняя героиня повести «Воскресный ребёнок» живёт в интернате. Она уже давно перестала вглядываться в лица прохожих в надежде, что они по счастливой случайности окажутся её родителями. Она даже по-своему полюбила интернат, но это не мешает ей мечтать обрести маму, пусть и «воскресную», ведь у других детей в интернате уже есть родители выходного дня. И всё же, когда в жизни героини появляется мама Улла, девочка немного разочарована: у её новой мамы нет машины и личного водителя и она не дарит дорогих подарков[?] Воскресной маме и ребёнку из интерната предстоит многому научиться друг у друга, совместно преодолеть трудности роста и стать по-настоящему родными людьми.
Текст переведён с немецкого Верой Комаровой. Чёрно-белые лаконичные зарисовки известной художницы Ротраут Сузанны Бернер углубляют впечатление от книги, которая будет интересна как детям, так и их родителям.
Фото: Михаил ГУТЕРМАН
"Золотой Витязь", Оренбург, Махачкала в культурном пространстве России
На 77-м году жизни я особенно отчётливо понял, что мне очень и очень повезло. Я оказался современником и даже участником великой театральной эпохи. Середина 50-х. Товстоногов, Ефремов, Эфрос, Равенских, Плучек, Гончаров. Чуть позже - Любимов, Захаров, Фоменко. Второе дыхание у Охлопкова, Завадского, Рубена Симонова. Огромное многообразие и богатство, которое объединяется понятием: русский реалистический психологический театр. Театр, открытый любым, самым экстравагантным поискам формы, при одном условии: главные цель и смысл – постижение души человека.
Сегодня эпоха эта завершается, медленно, но неуклонно. Конечно, всё ещё плодотворно работают и те, кому за 70, и даже те, кому за 80. Но вот дальше-то – 25, 50. И энергетика, и опыт, и мастерство – самый режиссёрский возраст. Ефремов создал «Современник» в 28, столько же примерно было Эфросу, когда он ставил в детском театре свои знаменитые розовские спектакли. Сегодня – если говорить об этом возрасте – несколько имён на слуху, которые, даже при самом доброжелательном к ним отношении, с именами Товстоногова или Гончарова несоизмеримы. Я нынче реже хожу в театр, чего-то, наверное, не знаю, да и неловко как-то – на чужую территорию, в чужой монастырь со своим уставом. И однако. И всё-таки[?] То, что вижу, слишком часто совсем, ну совсем не радует. Хочу пробиться к сокровенному, к сути сквозь эпатажи, экстравагантности – и не могу пробиться. Или пробьёшься, продерёшься, предельно напрягшись, сосредоточившись, а там – пустота. Потом читаю в статье продвинутого критика примерно следующее: роль первой какашки удалась вполне, а над второй надо ещё поработать. Не пойду я на следующий спектакль этого экспериментатора. Я старый человек, мне уже поздновато изучать, как работают над какашками, доводя их до совершенства. Или вот ещё: в одном сибирском городе видел «Чайку», где Тригорин и Нина объяснялись в кабинке дачного туалета, он по одну сторону двери, она – по другую. Такое эстетическое единение. А ещё говорят: новых художественных идей нет…
Ну, ладно. Экстремизм, художественный нигилизм – это вовсе не обязательно повод для паники. И вовсе не новость – в истории театра, нашего отечественного, в частности. В конце концов молодости свойственны крайности, отрицание авторитетов. Малоодарённый человек так и остаётся при своих отрицаниях, талантливый – будет упорно искать себя, раскрывать творческое начало в себе. Искать своё место в ряду тех, кто создавал отечественную культуру. И в итоге – не обойдётся без уважения и пристального внимания, пусть критического, к опыту предшественников, к тому, что было создано до него. И здесь возникает аспект моральный, аспект этический. Возникает тема человеческой совести, попросту говоря.
У этой черты особенно тревожно становится.
Вот история с Театром имени Гоголя, с Гоголь-центром. У Сергея Яшина не всё получалось в последнее время. (А у кого и когда всё получалось?) Но театр долгие года добротно и стабильно работал – и вдруг происходит то, что происходит, московский Департамент культуры совершает действие грубое и неуклюжее. С чиновниками, берущимися за руководство культурой, подобные оказии случаются. Но вот режиссёр, работающий локтями (имею в виду преемника Яшина), не возражающий против спихивания коллеги, товарища по профессии, чтобы занять его место, – это симптом общего глубокого душевного неблагополучия. Профессиональная этика, профессиональная солидарность – ау, где вы? И театральная общественность промолчала с удивительным благодушием. Так, нескольких одиноких возгласов. Значит, можно и дальше?
Не о запретах, разумеется, речь. Запреты и администрирование в культуре никогда ни к чему хорошему не приводили. А о том речь, чтобы голос подать. Голос художника, гражданина, который не согласен с тем, чтобы наш отечественный театр разменивали на видимости, мишуру. И несогласие это утверждает лично. Собственным моральным примером. Собственным творчеством. В последнее – самое последнее время – такие голоса звучат явственнее.
Нынешний Международный театральный форум «Золотой витязь» был особенно представительным. Авторитетное жюри, в котором работали мастера театра из России, Болгарии, Сербии, с Украины, из Чехии. Тридцать спектаклей – преимущественно русская классика. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Чехов, Достоевский, Лев Толстой, А.К. Толстой, Шолохов. Разные подходы, разные жанры, разные стили. От полной импровизации чеховской «Свадьбы» (Московский областной театр драмы и комедии из Ногинска, режиссёр Н. Дручек), где актёры запросто общаются со зрителями, до экспериментального «Мцыри» (Школа драматического искусства) режиссёра
К. Мишина, соединившего лермонтовские стихи с яркими пластическими решениями.
Русская классика – с её загадками, прозрениями, предостережениями.
Горький. После длительного отсутствия он вновь представлен на российской сцене широко и многообразно. На «Витязе» – первым вариантом «Вассы Железновой» в театре «Ведогонь» (Зеленоград). Два варианта «Вассы» – два разных писателя в одном. Поздний – умудрённый жизнью, мастеровитый, с устоявшимся мироощущением. И ранний – мечущийся, раздираемый несообразностями жизни, в разных её уголках ищущий ответы на раскалённые дымящиеся вопросы. Нам-то сегодня который ближе?
Режиссёр А. Ледуховский отсылает нас в эпоху модерна, решительно оставаясь при этом в сегодняшнем дне. Он предлагает решения резкие, беспощадные, порой находящиеся на грани эстетически возможного, но нигде этой грани не переходящие. Две властные, сильные женщины, способные в решениях и действиях своих идти до конца: Васса – Н. Тимонина и Анна – Ю. Богданович. Мать и дочь. Настолько внутренне близкие, что вместе, рядом им на этой земле нет места. Горький парадокс – в этом яростном взаимном отталкивании. Чего не хватает людям? Анна оказывается наверху не потому, что сильнее, а потому, что вовсе лишена остатков совести и доверчивости, которые, в сущности, погубили Вассу.
Люди, что с вами? Оглянитесь, остановитесь, одумайтесь.
А рядом – ещё один ранний Горький и ещё одно сегодняшнее высказывание. «На дне», пермский театр «У моста», режиссёр С. Федотов ( на фото ). Традиция так традиция. Мхатовский спектакль, почти детские воспоминания – так вот, сценическая конструкция (художник всё тот же Федотов) напомнила мне старую мхатовскую. Но суть традиции – проникновение в душу героя, да чтоб происходящее в этой душе откликнулось на то, что происходит со мной.
В спектакле по-настоящему сильный актёрский ансамбль и вот что существенно: не думается как-то о том, великий ли утешитель Лука или искусный соблазнитель. И о сверхчеловеческих мотивах в монологах Сатина не думается. А просто вглядываюсь я в оказавшихся на дне и до дна передо мной раскрывшихся несчастных, забитых людей – и поднимается во мне волна сочувствия к ним, волна сочувствия и сострадания. Надо жалеть человека. И надо думать, как же ему подняться со дна. Как достучаться до его израненной, неведомо в каких потёмках заблудившейся совести. Помочь ему, помочь себе, а уж потом разбираться – с утешителями, соблазнителями, сверхчеловеками.
Достучаться до совести.
Я уже писал в «ЛГ» о спектакле Б. Морозова «Царь Фёдор Иоаннович» А.К. Толстого в Театре Российской армии. Хочу сказать только, что спектакль этот с его темой отчаянной совестливости вписался в афишу «Золотого Витязя» органично и мощно.
И ещё классика, со своей собственной традицией и легендой – «История лошади» М. Розовского по «Холстомеру» Л. Толстого в театре «У Никитских ворот». Не сейчас разбираться в нюансах этой легенды, важно, что Розовский сделал спектакль бесспорно свой, независимый от спектакля БДТ. И главная его загадка, находка, изюминка – артист В. Юматов в роли Холстомера. Он старел на глазах, на него презрительно косились лошади, а люди едва терпели старую развалину, и в конце концов перестали терпеть. Но в глазах Холстомера, интонациях, улыбке вдруг так беззащитно тронувшей губы, угадывались юность, наивность и чистота, и снова, и снова рождался всё тот же вопрос: а совесть где? А сострадание – где?
