1869 год.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 10-го АПРЕЛЯ
Никто не может оспаривать того общеизвестного факта, что наше общество переживает время, в которое гораздо больше, чем когда-либо прежде, сказывается во всех почти сословиях стремление к образованию и в которое, в соответствие такому стремлению, все больше и больше увеличиваются средства для удовлетворения этой насущной общественной потребности. К сожалению, мы не имеем под руками статистических данных, чтобы цифрами фактически подтвердить первое; но не сомневаемся, что процент более или менее образованных людей по отношению к населению той или иной местности и вообще всей империи ежегодно увеличивается. Что касается постепенного увеличения средств к образованию, то это известно, и о правительственных мерах столько же, сколько о мерах, принимаемых самим обществом, например, земством, и даже, — особенно в последнее время, — многими частными лицами. Правительство нашло возможным, при громадных затратах на другие насущные потребности государства, например, на постройку необходимых железных дорог, на постановку войск в параллель войскам европейских держав и т. п., хотя сколько-нибудь увеличить расходы по министерству народного просвещения. Еще больше средств дается государством для просвещения народных масс в многие из тех реформ, которые так высоко ставят наше время сравнительно со всеми предшествовавшими эпохами. Пробудилось и общество и решилось содействовать благим начинаниям правительства в этом отношении: во многих земских собраниях вопрос о народном образовании занимал по праву принадлежащее ему место и вызывал во всех искреннее сочувствие; учебные заведения для детей и мужского, и женского пола многие уже открыты на счет земства; еще больше их проектируется и, без сомнения, будет открыто в непродолжительном времени. Под таким настроением общества много приносят пользы для образования и частные лица: одни своими посильными трудами, другие своими денежными средствами. Слухи о стипендиях, учреждаемых в каком-либо учебном заведении частным лицом, стали очень обыкновенными. Нередки известия даже об открытии школ тоже частными лицами или о пожертвовании на этот предмет очень немаловажных сумм. Словом, нужно согласиться, что общество сознало необходимость образования всех сословий в государстве, и что желающий образования найдет теперь нужные средства к тому.
Но известно, что нет правил без исключения. То же и здесь, в вопросе о народном образовании. Если вообще усилия администрации, самого общества и многих частных лиц клонятся к тому, чтобы по возможности больше распространить образование, особенно в тех классах общества, которые до последнего времени всего меньше пользовались светом просвещения и цивилизации, то рядом с этим направлением, заслуживающим полного сочувствия и самых горячих симпатий, есть другое, противоположное, и потому представляющееся в высшей степени ненормальным и несправедливым отношение к делу народного образования и к лицам, ищущим образования. Если в древней Индии был целый класс общества — парии, которым запрещена была малейшая попытка на образование — не только чтение, но и слушание чтения законов и священных книг, то и у нас, в текущем XIX столетии, при блестящих правительственных реформах в пользу народа, при общем стремлении к знанию и просвещению, при всех средствах, какие изыскиваются для распространения образования, при всем этом — есть нечто подобное индийскому учреждению. И в нашем обществе есть лица, и при том лица эти считаются не десятками и даже не тысячами, а целыми миллионами, — которые находясь на очень невысокой степени образования и сознавая свое в известных обстоятельствах и отношениях безвыходное положение, сами решились искать образования, и сами же выискали и выискивают для этого средства, и которым, при всем этом, отказывают удовлетворить их желание, которым просто не позволяют учиться… Понятно, что мы говорим о старообрядцах и об их продолжительном и энергическом, но тем не менее совершенно напрасном «искании школ» для своих детей.
Факт — поразительный и тем более странный, что он находится в решительном противоречии цивилизаторскому стремлению общества и государства. Здесь не требуют средств для образования, как во всех других случаях; здесь не нужно убеждать в необходимости образования, как это нередко приходится делать во многих сельских общинах. Здесь идет вопрос лишь о том, чтобы разрешено было открыть детские школы и учиться, — желание, кажется, очень несложное, здоровое и не противное даже духу времени… Что же? Перевяжите какой-либо член организма, например, руку, и подольше не впускайте в него новых притоков свежей, чистой крови, — что из него будет? Не пускайте свежих потоков цивилизации и просвещения к этим миллионам старообрядцев, и они, конечно, сделаются подобными омертвелому члену организма, для которого остается одно неизбежное и необходимое — совершенная ампутация. Положим, что они тогда будут безвредны для чего бы то ни было, если только они вредны в каком-либо отношении; но ведь они числятся миллионами, ведь они — русское племя природное — коренное, без малейшей примеси чужой крови! — Таким образом, если смотреть на дело старообрядцев с общей точки зрения на просвещение, тотчас представляется вся несообразность и странность нынешнего запрещения им искать просвещение, все противоречие и несправедливость такого отношения, все гибельные результаты его не только в отношении к самим раскольникам, но и для всей России.
В самом деле, чтобы согласиться с последним выводом, стоит лишь припомнить скопчество, этот печальный факт, столь недавно и так глубоко потрясший все наше общество, стоит припомнить хлыстовщину — еще с большею быстротою, чем скопчество, распространяющуюся по России, стоит припомнить некоторые другие, однородные с ними и по происхождению, и по достоинству явления. Кто мало-мальски знаком с расколом, с его теоретическими и практическими воззрениями, и кто читал и припомнит хоть частицу из всего того, что в последнее время передавалось нашею публицистикою относительно догматического и нравственного кодекса скопческого учения, тот не может не убедиться, что между обоими этими явлениями есть самая тесная, органическая связь, самое близкое, кровное родство, что первое явление относится к последнему со всею логическою строгостию, как причина к следствию, как посылка к заключению. То же должно сказать и о хлыстовщине, и о молоканстве, и о многих других уродливых и жалких явлениях в сфере религиозно-практической жизни нашего простонародия; у всех у них родословный корень один — раскол. И это весьма понятно. Сам раскол был результатом, с одной стороны, невежества, а с другой неверно направленного религиозного чувства и сознания. Отшатнувшись от общества и церкви, раскольники естественно не исправили дела, а еще больше испортили его. Уединение, особенно вековое, всегда, по свидетельству здравой психологии, бывает корнем и верной гарантиею умственной грубости и невежества. Удаление от церкви, от ее таинств и священнодействий еще в большей степени болезненно раздражило и возбудило религиозное чувство старообрядцев, оно искало выхода; оно требовало пищи; ему нужно было удовлетворение, которое, по смыслу и учению христианства, возможно при содействии посредников — представителей церкви, а их у раскола не стало. Вот тот исходный пункт, из которого старообрядцы должны были ступить и действительно ступили на скользкий путь направления, известного в истории под именем мистицизма и породившего в разных странах и в разные времена множество явлений в сфере религиозной жизни, то болезненных и грустных, как пиетизм или квакерство, то разрушительных для всех принципов и условий общественной жизни, как анабаптизм или мормонизм. И та, и другая сторона рельефно выразились в хлыстовщине, скопчестве и других произведениях раскола, поражающих нас своим внутренним содержанием и потрясающих своею практическою постановкою все здоровые начала общественной жизни. Само собою разумеется, что раскол мог породить, например, скопчество лишь при глубоком своем невежестве, при отсутствии здоровой пищи для ума, при недостатке порядочного образования, вследствие неудовлетворенности умственных потребностей. Мы теперь содрогаемся при мысли о скопцах, нам гадки и отвратительны грубые и безобразные оргии хлыстов; но мы не даем здоровой основы расколу, мы запрещаем старообрядцам иметь нормальные школы и получать мало-мальски человеческое образование. Что же? Может ли кто поручиться, что раскол, оставленный в том первобытном состоянии, в каком он был в дни блаженной памяти царя Алексея Михайловича, со временем не подарит Россию еще каким-либо сюрпризом вроде скопчества или хлыстовщины? Невозделанная почва не может облагородить бросаемых в нее семян и будет приносить по-прежнему невкусные и вредные плоды. Да и вообще чего можно ожидать от поколений, систематически лишаемых здорового образования, кроме более и более глубокой деморализации, кроме более и более грубого невежества? Чего можно ожидать от миллионов людей, отданных на жертву деморализации и невежества, кроме вырождения их, кроме обеднения их, кроме вреда от них для государства? Спросим себя теперь, человечественно ли, гуманно ли, справедливо ли такое отношение к старообрядцам? Не ответим ли мы за это перед судом истории? Не возложим ли мы на будущие поколения необходимой ответственности и исторического возмездия за наши ошибки, за нашу несправедливость по отношению к естественному, желательному и законному требованию старообрядцев? В следующем нумере представим еще другие основания для дарования школ старообрядцам.
