Девочка с куклой
И Жан Вальжан –
По тропе лесной.
Но ни луарцам и ни волжанам
Не было видно из дальней дали;
То не Козетта с Жаном Вальжаном,
А это я и отец мой – шли.
Отец мой сед и похож на старца,
Сошедшего с заоблачных гор…
Это за нами полжизни крался
Зарослями – Тенардье-мародёр!
А сбоку припёку – другая клоака,
Другой Париж и Второй Жавер;
(Свиреп. Но не был он честен, однако
Жаверу Первому не в пример).
Как неожиданно в этом пути
Сделалось тихо и сухо почти!
Вымерзла молча
Ягода волчья.
Лист облетевший, дитя, собирай!
А за лесным перелазом
Всё ещё
Солнца закатного блещет край…
ГЛОБУС
Уравновешенный, как голос
Без понижений-повышений,
Тоску с души снимает глобус
Разумностью своих решений.
На нём, – божественном, как логос! –
Ни бурь не видно, ни крушений,
Ни стран-стрелков, ни стран-мишеней,
Ни стран, – где злых лишений многость.
Не видно лавок с подлым зельем.
Вал моря сгладил память прытей.
Зато встречает нас весельем
Большая Синь морских открытий!
Земля сложна; ни ров, ни пажить…
Жаль, что на глобусе нельзя жить!
НОЯБРЬСКОЕ
Отсырел осенний мой этюдник.
Там и сям – зима встаёт из хмари,
Мощная – как сам боксёр Тютюнник!
Хрупкая, – как Девочка-на-шаре.
И уже – в нахохленном подлеске –
(Кто по-стариковски, кто – по-детски)
Прячутся при виде льдистой хмари
Существа, создания и твари…
Ни синиц (а вдруг и осчастливят?),
Ни ежей – в их тапочках домашних…
Над бурьяном виден первый вылет
Хлопьев – (так обманчиво «нестрашных»!)
Пажити оспаривая чёрность,
Дальний свет сквозь тучи раздаётся,
Но вот-вот – на блеска непокорность
Тушечница сумерек прольётся…
Хоть бы лёг на кровли снег плоёный!
(Но и снег – подите, урезоньте!)
Яркоцветный,
Солнцем напоённый
Летний мир уснул на горизонте.
Ранней тьмой чернилит вихрь суровый
Все углы, что солнце поглощали,
И, срывая с зарослей покровы,
Бьёт кусты, – за то, что обнищали.
Вихрь несётся – серебристо-тёмный,
С жёлтым смешиваясь листопадом…
Но и эти краски
До весны запомнит
Человек, идущий с вихрем рядом.
ЦЕППЕЛИН
В иллюзионе моих сновидений,
В моём Кокстауне*
Прошлого мне серебристые тени
Были представлены.
Там дирижабли на сферах лежали
И видел их каждый будочник…
Чудилось нам, что они приближали
Светлую будущность.
Но, измеряя небесный полог
В портняжном «локте»,
Кто-то с высот, – как посуду с полок,
Убрал их вовсе…
А что-то в них было от сути мира,
От тайны Завтра!
И как вещественности мерило,
И как метафора.
Кто их подверг мировому сглазу?
Какие заморозки их сразу
Оцепенели?
И никуда-то мы не уплыли
На цеппелине…
И только взгляд наш пытливый, снизу,
Те дирижабли
Кабы сумел – привязал к карнизу,
Но удержал бы!
Немного жутко на них глядети,
Когда вы – дети…
Но без жемчужин их воспарений,
Без их бессмертных неустарений –
Скучно на свете.
___________
* Кокстаун – город угольщиков в романе Ч. Диккенса
«Тяжёлые времена». Здесь имеется в виду фабрика,
где героиня жила в детстве.
***
Дайте мне три мандарина!
Я угощу на пруду
Лебедя Лоэнгрина
И – на ветвях – какаду.
Совесть нельзя успокоить,
Но посвежеет в душе;
Два мандарина пристроить –
Всё-таки дело уже!
Третий же, самый прекрасный,
Я никому не отдам;
Пусть, – золотистый и красный –
Сам поплывёт по волнам;
Пусть его выловит кто-то;
Пусть это будет – солдат;
Вряд ли солдаты в казарме
Всласть мандарины едят…
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Литература
Слова через край
ВПЕРВЫЕ В «ЛГ»
Алексей СОМОВ
Родился в 1976 г. Окончил технический вуз. Был участником нескольких панк-групп. Работал художником-оформителем в кинотеатре, охранником, преподавателем информатики, инженером по маркетингу, дизайнером наружной рекламы, верстальщиком, выпускающим редактором газеты. Публиковался в журналах и альманахах: «Дети Ра», «Воздух», «Крещатик», «Урал», «Луч», «День и ночь» и др.
***
Кому – бесстыдная весна,
кому-то песенка шальная,
Кому-то весточка из сна:
«Я умерла, а ты как знаешь».
И только ветер простонал
да закачалися деревья,
как забухавший Пастернак
в обнимку с Анною Андревной.
Ты кончилась, а я живу,
зачем живу – и сам не знаю,
а всё как будто наяву,
и снова песенка дурная
поёт, поёт, звенит, звенит,
бесстыдно перепутав даты,
а в небе радуга стоит,
а в горле – мёртвый команданте.
Однажды, ядерной весной,
мы все вернёмся, как очнёмся,
в горячий город, свой не свой,
и мы начнём, и мы начнёмся.
Скребут совки, картавит лёд,
шипят авто, плюются шины.
а в небе радио поёт
про то, что все мы где-то живы.
***
Вот такая это небыль,
вот такая это блажь.
Улетает шарик в небо –
тише, маленький, не плачь.
Он резиново-атласный
над тобой и надо мной –
синий-синий, прямо красный,
небывалый, надувной.
От любви и от простуды,
обрывая провода,
ты лети скорей отсюда,
никуда и навсегда,
выше рюмочных и чайных
и кромешных мелочей,
обстоятельств чрезвычайных
и свидетелей случайных –
Бог признает, Бог признает,
Бог признает, кто и чей.
Если веруешь, так веруй,
улетая, улетай.
В стратосферу, в стратосферу,
прямо в космос, прямо в рай.
Вот какая это небыль,
вот какая это блажь.
Улетает мальчик в небо.
Улетаешь, так не плачь.
Над снегами, над песками,
над чудесною страной –
ты лети, я отпускаю,
воздушарик надувной.
Выше голубей и чаек,
мусоров и попрошаек,
новостроек обветшалых,
сонных взглядов из-за штор –
ты лети, воздушный шарик,
Бог поймает, если что.
***
Зима как расплата, зима как ответ
по прочным понятиям
спящих кварталов.
Да только и слов-то за пазухой нет –
так странно,
а раньше как будто хватало.
А раньше хватало и слов через край,
и силы, и славы – по самые звёзды.
Пробьётся нечаянная искра –
и карточный домик взлетает на воздух.
