Моей первоначальной журналистской и писательской задачей было выбрать жанр, который мне больше всего по вкусу. И я остановился на репортаже, который мне кажется самым естественным и полезным. Таким, который может быть не просто похож на жизнь, а может быть лучше нее. Он может быть похож на рассказ или повесть, но с одним отличием — священным и неприкосновенным: повесть и рассказ принимают безграничную фантазию, но репортаж должен быть правдой до последней точки. Даже если никто в это не верит.
Никогда люди не научатся с первого взгляда различать репортаж, хронику и повесть. Также не различает эти понятия и толковый словарь. Это демонстрация того, что определения журналистских жанров приближенные, неточные; но конечная цель каждого из этих жанров — донести до читателя все происшедшее до мельчайших деталей. Все они объединены одной целью сообщать, и задача журналистов даже не в том, чтобы их сообщения были правдой, а в том, чтобы в них верили. Вы (читатель — прим. пер.) упомянули, не называя полностью, три моих произведения (легко догадаться, какие именно). Взглянем на них с точки зрения жанра.
Для начала отметим, что «Хроника смерти, о которой все знали заранее» — это больше репортаж, нежели хроника. Это драматическое воссоздание публичного убийства моего друга детства, совершенного братьями его бывшей невесты, от которой жених отказался, узнав в первую брачную ночь, что она не девственница. Она обвинила моего друга в своем бесчестии, и ее братья зарезали его среди бела дня на городской площади. Тридцать лет я ждал, чтобы описать эти драматические события, свидетелем которых сам не был, потому что мать просила меня этого не делать, принимая во внимание взаимоотношения двух враждующих семей. Когда наконец я получил разрешение, эта история так живо представлялась мне, что не понадобилось даже обращаться ни к одному из бессчетных свидетельств. В действительности это не хроника — как я неудачно обозначил в заглавии — а исторический эпизод, защищенный от общественного любопытства и злых языков измененными именами героев, неуказанным местом действия, но с точностью воспроизводящий обстоятельства и события. Таким образом, было бы неправильным назвать его формальным репортажем; это просто четкий образец этого жанра.
«Известие о похищении» — это точное воссоздание ужасной истории, за которой в Колумбии наблюдали на протяжении двухсот шестидесяти двух дней, когда были последовательно совершены десять похищений известных людей с единственной целью: помешать Конституционной Ассамблее принять постановление об экстрадиции колумбийских преступников в Соединенные Штаты. Жанр этого произведения — чистый репортаж, так как все даты в нем правдивы и подтверждены. Однако заглавие можно «оправдать» тем, что это одна полная единая история — от начала и до конца. (Испанское название «Noticia de un secuestro» переводится как «Новость о похищении», поэтому Маркес в своей статье говорит именно о новости, а не об известии — прим. пер.)
«Рассказ не утонувшего в открытом море» больше похож на хронику, так как это запись личного опыта, повествование от первого лица — того человека, который это пережил. В действительности это было долгое интервью, тщательное, полное, которое я брал, зная, что оно не будет опубликовано без корректировки. Мне не нужно было ничего придумывать: я просто шел по лугу и выбирал лучшие цветы. Я говорю это в знак признательности уму, героизму и честности главного героя, которого справедливо можно назвать самым любимым потерпевшим кораблекрушение в стране.
Мы не пользовались магнитофонами, потому что даже лучшие из них в те времена были такими же большими и тяжелыми, как швейная машинка, а магнитная лента закручивалась, как волосы ангела. Хотя сегодня мы знаем, что диктофоны очень полезны для журналиста, никогда не нужно забывать о лице интервьюируемого, которое может сказать намного больше, чем его голос, а иногда просто противоположное. Я делал записи в школьной тетради, и это заставляло меня не терять ни слова из интервью, фиксировать любые мелочи. Благодаря этому, нам удалось разгадать причину кораблекрушения, о которой до этого не говорили: перегрузка палубы военного корабля плохо упакованными домашними приборами. Что же это было, если не изнурительное интервью, всего около двадцати часов переговоров, приблизивших нас к правде? Однако я знал все это лучше, нежели читатель, этот увлекательный рассказ живого человека.
Думаю, что журналистика нуждается не только в новой грамматике, но и в новой педагогике и этике, которая сближала бы ее со старшими литературными жанрами, такими как поэзия и драматургия. Со временем будет видно, смогут ли тогда колумбийские журналисты — среди стольких софизмов для развлечения — выбрать то, что действительно представляет собой репортаж.
Всеволод Багно. ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ, СМЕРТИ, ЛЮБВИ И О ПРОЧЕЙ ЖИЗНИ
Данная статья — предисловие к собранию сочинений Г. Гарсиа Маркеса (изд-во «Симпозиум», 1997).
«Вся доброта, все заблуждения и все страдания его городка проникли в его сердце, когда он впервые в это утро глотнул воздуха — голубую влагу, наполненную петушиными криками». Эта фраза из рассказа «День после субботы», одного из лучших у Габриэля Гарсиа Маркеса, исполнена не только «голубой влаги», но — поразительным образом — чуть ли не всех ключевых для писателя понятий и слов: «доброта», «заблуждения», «страдания», «городок», «сердце», «петушиные крики». Будем считать, что «тем утром» было появление на свет 6 марта 1928 года в городке Аракатака в прикарибской зоне Колумбии, в семье телеграфиста Габриэля Элихио Гарсиа, женатого на Луисе Сантьяго Маркес Игуаран, мальчика Габо. Мальчика, оставленного вскоре на попечение деда, отставного полковника Николаса Рикардо Маркеса Мехиа Игуаран и бабки, Транкилины Игуаран Котес, приходившейся мужу двоюродной сестрой.
Роман «Генерал в своем лабиринте», одна из последних книг Гарсиа Маркеса, сопровождается нечастыми в таких случаях словами благодарности людям, помогавшим писателю своими знаниями и своими советами. Однако здесь же подспудно выражена и главная благодарность — малой, а значит, и необъятной родине, коль скоро речь идет о художнике: «Карибское побережье, на котором мне посчастливилось родиться». Как впоследствии не раз признавался Гарсиа Маркес, первые годы своей жизни он провел зачарованный окружающей реальной жизнью, казавшейся ему тогда фантастичнее обширного мира его воображения, жадно вбирая в себя не только стоистическую философию деда, ветерана гражданских войн рубежа XIX–XX веков, и побасенки бабки и теток, но и магию реальной действительности. Дело, конечно же, было не только в конкретном городке, давшем будущему писателю точку отсчета и послужившем точкой опоры, но и в удивительном мире Карибского Средиземноморья, мало чем уступающего, а в чем-то и превосходящего то Средиземное море, которое не перестаем воспевать и познавать мы, люди Старого Света.
На островах Карибского моря (Куба, Ямайка, Гаити), в культуре народов и стран, возникших и обосновавшихся в его прибрежной зоне (Мексика, Никарагуа, Гватемала, Колумбия, Венесуэла) произошла встреча трех рас, трех культур: индейской, европейской и африканской, — сплав многих религий и верований, удивительный западно-восточный синтез. Вспомним также, что, помимо индейцев, потомков испанцев, — начиная с самых первых, попавших из одного Средиземноморья в другое вместе с Колумбом, — и негров, завозимых сюда бесконечным потоком из разных зон Африки, побывали здесь в разное время и обосновались французы, португальцы, голландцы, англичане, арабы. Наконец, Карибский бассейн стал местом встречи не только трех рас и трех цивилизаций, но и чуть ли не одновременным стыком, зачастую трагическим, патриархального общества и менталитета со средневековым, капиталистическим и социалистическим. Стоит ли удивляться, что место этого синтеза стало, по словам Гарсиа Маркеса, землей необузданного, горячечного воображения, землей химерического и галлюционирующего одиночества.
В одном из интервью Гарсиа Маркес сказал, что приверженность карибского мира к фантастике окрепла благодаря привезенным сюда африканским рабам, чье безудержное воображение сплавилось с воображением индейцев, живших здесь до Колумба, а также с фантазией андалусцев и верой в сверхъестественное, свойственной галисийцам. Источники мифологизма гватемальца Астуриаса, кубинца Карпентьера, мексиканца Рульфо или колумбийца Гарсиа Маркеса, которых были лишены такие писатели Ла-Платы, как Кортасар или Онетти, — культура индейцев майя и ацтеков и негритянско-мулатского населения Антильских островов, бытовой народный католицизм. Все они осуществили мифологизацию житейских ситуаций, типов и даже языка того народа, к которому принадлежали. Однако общий мифологический фон не стирает различий. Так, питательная среда чудесной реальности Гарсиа Маркеса — бытовое «магическое» сознание, формируемое местными и семейными поверьями, устными рассказами, «молвой», а не освященное многовековой традицией, легендами и мифами, как у Астуриаса.
