Иори Фудзивара - Праздник подсолнухов

Я жевал сладкую булочку, запивая ее молоком, когда зазвонил телефон.

Стрелки часов шагнули за полночь. Кому я мог понадобиться в такое время? Последний раз мой телефон подавал голос месяц тому назад — кто-то, звонивший в доставку пиццы, перепутал номер. В тот раз, после того как собеседник потребовал положить ему побольше анчоусов и салями, я молча повесил трубку. Вот и сегодня наверняка снова ошиблись номером. Решив не замечать надрывающийся аппарат, я взял со стола третью булочку и уставился в телевизор. В спортивных новостях показывали отрывки из матча между «Сэйбу» и «Ориксом».[1] После первого же хоумрана Итиро[2] мяч исчез в районе правой трибуны. Сегодняшний удар вознес его команду на вторую строчку турнирной таблицы.

Телефон не умолкал.

Трубка валялась здесь же, на татами. Странное место, если учесть полную бесполезность данного предмета в моем нынешнем быту. Телефон, словно стрекочущий жук, пронизывал татами электрическим зуммером. Постепенно стало казаться, будто все мое тело вибрирует с ним в унисон. Рассеянно вслушиваясь в это дрожание, я наблюдал за резво носившимися в броуновской трубке спортсменами. Я доел булочку, и одновременно закончились новости. Четвертая победа «Ниппон-Хам»[3] подряд. В этом сезоне они в хорошей форме. «Орикс» переместился на второе место турнирной таблицы, но сохранялась еще разница в две игры. Пошла реклама, а телефон все звонил. Отчаявшись, я выключил телевизор и протянул руку к трубке. В ту же секунду телефон умолк.

Вместе с тишиной пришла внезапная боль. Зуб. Давно ныл, а теперь разболелся по-настоящему. Видно, придется набраться смелости и пойти к врачу.

Кажется, будет дождь. Воздух в комнате налился свинцом. Неужели наконец-то ливень? Предчувствия редко меня подводят. Может, это оттого, что я целыми днями ни с кем не общаюсь? Вокруг меня пустота. Только тихо течет время. Бесплодная жизнь. Хотя, возможно, именно она пробуждает некую бесплодную чувствительность?

Я смахнул крошки с чайного столика. Вытащил из пачки «Хайлайт»[4] и, закурив, вытянулся на татами. Широко зевнул и, утирая внезапно выступившие слезы, бросил случайный взгляд на настенный календарь. Самый обычный, из тех, что банки пачками раздают клиентам под Новый год. Бесконечно скучный календарь. И все же я не мог отвести взгляд от унылой страницы. Конец мая. С этим связано что-то важное. Что-то, о чем я забыл. Приподнявшись на локте, я допил остывшее молоко. Ну конечно! Сколько же лет прошло? Не знаю, много ли в мире найдется мужчин, которые потеряли жену, едва справив тридцатилетие. Не знаю, многие ли из них по прошествии нескольких лет почти не помнят, как это произошло, но, кажется, я один из таких. Очередная годовщина смерти Эйко. Она умерла в мае, несколько лет назад. Не помню, какого числа. Наверное, уже пропустил.

Внезапно навалилась усталость. Вроде бы спал весь день, но усталость, словно стоячая вода, притаилась на донышке моего организма. Обычный праздный день и… неимоверная усталость. Почему бездействие неминуемо вызывает изнеможение? Не знаю. По опыту этих нескольких лет я понял, что удивляться здесь нечему.

Жизнь без всякого труда. Жизнь гладкая, словно кусок пластмассы. Или правильнее будет назвать ее самой обычной жизнью? Не знаю. Могу лишь сказать, что такие будни — не самый плохой способ проводить время, во всяком случае не хуже, чем любой другой. Я взял с полки видеокассету. У меня целая полка пластинок и видеофильмов. Старый джаз и черно-белое кино. На этот раз я выбрал фильм Уильяма Уайлера. Вставил кассету в магнитофон, пленка оказалась на середине. На экране в классическом темпе разворачивался сюжет, который я помнил наизусть.

Снова звонок. На этот раз не телефонный. Кто-то звонил в дверь. Я терялся в догадках, кого могло принести в такое время. Несколько лет назад это было обычным делом. Посетители тогда выглядели по-разному, но кое-что их объединяло — род занятий. Все они были профессионалами по взвинчиванию цен на землю. Однако и они куда-то исчезли. В один прекрасный день просто растаяли без следа.

Звонок раздался снова и на этот раз уже не умолкал. Кто-то настойчиво жал на кнопку. А вдруг это тот же тип, что недавно названивал по телефону? Так или иначе, у кого-то, видимо, есть ко мне дело.

Я нехотя поплелся к двери:

— Кто там?

В ответ раздался глухой голос:

— Полиция Цукидзи.[5]

Некоторое время я раздумывал и наконец со вздохом взялся за ручку раздвижной двери. Старая деревянная створка с грохотом поехала в сторону. Открыть ее не так-то просто. Нужно знать секрет. Никому, кроме меня, не сладить с этой развалиной.

В проеме двери, открывшейся наполовину, раздался знакомый до тошноты бас:

— Значит, все-таки дома.

Дверь отъехала до конца, и я увидел, что на улице действительно дождь. Мелкий, как роса. Бесшумный. В пелене дождя в мокрой куртке стоял Мурабаяси. Как я и думал, никакой это был не полицейский. Передо мной стоял мой бывший начальник, еще с тех времен, когда у меня был начальник. Насколько я помню, раньше ему здесь бывать не приходилось. Странно, что он вообще знает этот адрес.

Он взглянул на меня:

— Почему не брал трубку?

— Ел. Стараюсь не подходить к телефону с набитым ртом.

Он усмехнулся:

— Не знал, что ты такой деликатный.

— Вы, между прочим, поставили меня в неловкое положение, выдавая себя за полицейского. Устроили настоящее потрясение для маленького человека и его скромной жизни. Если это шутка, то неудачная.

— Это кто тут маленький человек?! — воскликнул Мурабаяси. — Ты, похоже, совсем оторвался от реальности? По слухам, живешь тут независимо, эстетствуешь. Я уж думал, ты переехал.

— Эстетствую?! Уж не эту ли развалюху вы называете эстетством?

Он усмехнулся. Затем, не обращая внимания на ручейки, стекающие с промокшей насквозь куртки, осмотрелся по сторонам. Его детское любопытство выглядело особенно комично в сочетании с богатырским телосложением.

— Ну так на то они и слухи. И все же не ожидал, что на Гиндзе[6] сохранились такие дома.

Да уж… Все удивляются, когда видят эти домишки, настоящие трущобы. Мало кто знает, что здесь, на Гиндзе, прямо на Иттёмэ, сохранилось несколько таких домов. Стоит среди них и мой, построенный сразу после войны. Вообще-то, это дом моих родителей, где они и прожили до конца своих дней. Наш крохотный двухэтажный домик, к югу от Сёва-дори, в пяти минутах ходьбы от отеля «Сэйё Гиндза», резко выделяется на фоне современного квартала своей ветхостью. Здесь я родился, вырос, затем на некоторое время уехал, чтобы пожить отдельно, но несколько лет назад вернулся. Это было в конце эпохи «мыльного пузыря». В те годы наш квартал отчаянно выживал, он и сейчас выживает. И Мурабаяси выживает, причем куда более целеустремленно, чем я. Слышал, он создал собственный бизнес и преуспел на ниве промышленного дизайна. Да еще как преуспел!

Мурабаяси покашлял и произнес:

— Кстати, несмотря на поздний час, рад увидеться после стольких лет. И незачем делать такое лицо.

— Какое «такое»?

— Ну, такое… будто я доставил тебе ужасные неудобства.

— Так и есть. Взгляните на часы. Да еще зуб разболелся.

— Вот как? Зуб, говоришь? Зуб — это плохо, — сказал он и добавил: — И все же я гость. К тому же я старше тебя. Да еще в некотором роде твой благодетель. Ну и как, красиво такого гостя держать под дождем?

Странная речь для человека, нагрянувшего с визитом в столь поздний час, и все же в его словах была доля истины. Он действительно был для меня благодетелем. На моей прежней работе, в дизайнерском бюро средней руки, где первое время я был мальчиком на побегушках, именно Мурабаяси, со свойственной ему ловкостью, выхлопотал мне место штатного сотрудника. Вероятно, сыграло роль то, что мы с ним окончили один художественный университет. В те годы, несмотря на разницу в возрасте, мы были довольно близки. Трудно сказать, в чем именно, но мы подходили друг другу. С тех пор минуло десять лет.

Я подвинулся, освобождая проход.

С самым естественным видом Мурабаяси проскользнул мимо, что было непросто с его комплекцией, и снова с любопытством огляделся. Наконец с болью в голосе он пробормотал:

— Да, обветшал домишко… А ведь это важное культурное достояние.

— Пятьдесят лет, как-никак. Практически ваш ровесник. Немудрено обветшать в таком возрасте.

Не замечая моего хамства, Мурабаяси шагнул в комнату, словно к себе домой. Старше меня на двенадцать лет и все такой же наглый.

На пороге он замер — видимо, опешил от царившего в комнате беспорядка, — затем перевел взгляд на меня:

— Куда можно сесть?

Я собрал раскиданные вокруг стола газеты.