Александр ПРОХАНОВ, Сопредседатель Народно-патриотического Союза России
Владимир Бондаренко ГОРЬКАЯ ЧАША
Он испил ее, горькую чашу смерти. Испил преждевременно, не по воле своей. Он, так яростно живший всю жизнь. И не спасло его любимое средневековье, столь ценимый им XIV век русской истории. "На каком коне, в какую даль ускакать мне..? Скорее же туда, в XIV век, век нашей скорби и славы". Уже не ускачет. Уже стал сам частью нашей славной истории ХХ века.
Как же так случилось, что мы потеряли так внезапно и так нелепо крупнейшего исторического романиста нашего столетия? Наше жестокое время рубит сплеча, не разбирая жертв, детей и стариков, писателей и генералов, хрупких женщин и мужественных воинов. Он боролся со злом всю свою жизнь. Зло победило его. Мы продолжим борьбу уже без него.
Дмитрий Михайлович Балашов. Митя. Михалыч. Голубоглазый крепыш в ладно скроенных сапожках. В косоворотке и шароварах. Он безуспешно отрицал все зло прогресса. Даже в одежде. Даже в домашнем укладе. Сам долгое время управлял своим крестьянским имением, что в Карелии, где у него был чудный дом в деревне Чеболакша на берегу Онежского озера, а когда этот дом сгорел, жил уже недалеко от столь любимого им Господина Великого Новгорода, в деревне Казынево. Там и застала его неправедная смерть. Не хочу думать об убийце, кто бы им ни оказался. Его убило время, не нуждающееся в таких, как Балашов, романтических пассионариях. Поднять руку на крупнейшего русского писателя, зная, что страна не возопит, не потребует к ответу, а лишь ограничится несколькими броскими телекадрами в бульварной хронике дня, мог только подонок, живущий уже по законам нашего гибельного времени. Эта смерть своей жестокой нелепицей должна была всколыхнуть всех. Что же происходит с нами? К какой всеобщей народной гибели ведет нынешняя вереница смертей? И вновь вспоминаются слова самого Дмитрия Балашова: "Да не скажем никогда, что история идет по путям, ей одной ведомым! История — это наша жизнь, и делаем ее мы. Все скопом, соборно. Всем народом творим, и каждый в особину тоже. Всей жизнью своей, постоянно и незаметно. Но бывает также у каждого и свой час выбора пути, от коего потом будет зависеть и его судьба, малая и большая судьба России. Не пропустите час этот!"
Сам Дмитрий Михайлович своего часа не пропустил. Он творил реальную историю России не только своими знаменитыми книгами — от "Господина Великого Новгорода" и "Марфы Посадницы" до поистине блестящей серии "Государи московские", он творил реальную историю России и своей жизнью. Страстный проповедник, неистовый ревнитель, друг и последователь Льва Гумилева. Державник, увлеченный красотой имперского замысла. Путешественник, исходивший пешком с фольклорными экспедициями весь русский север. Боец, не кланя- ющийся пулям под Дубоссарами, где вместе с русскими добровольцами отстаивал Приднестровье от румынской оккупации.
Помню его на приеме в югославском посольстве, где он старался объяснить Черномырдину всю пагубность капитулянтской политики России в период тотальных бомбежек Югославии самолетами НАТО. Прямо на дипломатическом приеме известнейшего писателя грубо оттеснили от косноязыкого Черномырдина его туповатые охранники, никогда и не слышавшие о таком писателе; впрочем, не слышал о нем и сам Черномырдин.
Помню его в гостях у Александра Солженицына. Александр Исаевич говорил Балашову, что его дети в Вермонте учили русскую историю по романам Дмитрия Михайловича, а тот в ответ все добивался единой писательской позиции по Сербии, единого писательского воззвания.
Помню его встречи с Геннадием Зюгановым. В Новгороде, где я их и познакомил во время предвыборной поездки, в кабинете в Государственной думе, дома у партийного лидера. Дмитрий Балашов, давний убежденный антимарксист, поверил в Зюганова, в возможность народно-патриотического союза против разрушительных либеральных сил, стал его доверенным лицом во время президентской кампании.
Для Льва Николаевича Гумилева Дмитрий Балашов был сам по себе убедительнейшим примером его пассионарной теории. Своей энергией Дмитрий заполнял все окружающее его пространство. Он никогда не унывал. Никогда не чувствовал себя побежденным. Моя мама помнит его еще по первым годам работы в Карельском филиале Академии наук СССР. С 1961 года. Он тогда создавал в Карелии общество по охране памятников старины, подписывал письма протеста против сноса церквей, за что и был изгнан из науки. Как он сам мне рассказывал, он стал писателем поневоле. Работы не было. Знания, накопленные в фольклорных экспедициях, переполняли. Кормить семью надо было. Сама по себе написалась первая повесть "Господин Великий Новгород", легко пошла в "Молодой гвардии", первый шумный успех. Как часто во все времена на Руси и бывало, Москва оборонила молодого писателя от самодурства местных властей. Затем, в 1972 году, также быстро вышла "Марфа-посадница" и уже с 1977 года он приступил к циклу романов "Государи московские". В те же семидесятые годы я с Дмитрием и сдружился. Дмитрий Михайлович был своенравным человеком. В чем-то напоминающим Льва Толстого. Может, не случайно спустя годы в Ясной Поляне ему вручил Толстовскую премию праправнук великого писателя Владимир Толстой. Трудолюбие, глобальность идей, проповедничество, равное количество детей. Он, как и Толстой, творил подвиг своей жизни. Из самой жизни лепил еще одну историческую драму. По большому счету он не принимал всю послепетровскую Россию. Считая, что страна пошла не по своему, предначертанному ей свыше национальному пути. Своими прекрасными книгами, обращенными в русское средневековье, он показывал русскому народу его национальный характер. Как и у Льва Толстого, его идеи всерьез не воспринимались обществом, но сами книги пользовались громадным успехом. Их читали во всех слоях общества: от коридоров ЦК КПСС до тайных последователей НТС. Его пропагандировали в газете "Правда" Юрий Суровцев и в журнале "Посев" Михаил Назаров практически одновременно. Всем серьезным политическим силам нужна была русская история, и все знали, что более талантливого художественного осмыслителя этой истории, чем Дмитрий Балашов, в России нет. Областной журнал "Север" на долгие годы стал его и художественной и публицистической трибуной, а главный редактор журнала Дмитрий Гусаров — надежным защитником во всех партийных инстанциях.
В годы разрушительной перестройки Балашов с первых же номеров нашей газеты "День" еще десять лет назад стал постоянным автором, печатая иногда из номера в номер свои такие же неукротимые, как он сам, статьи и очерки. Он охотно стал членом нашей редколлегии. Не дожил до нашего скорого газетного юбилея. Он ездил в командировки по "горячим точкам" от нашей газеты, звал к самой беспощадной борьбе. Человек средневековья, он не терпел слабодушия и компромисса, всегда жаждал действий. Впрочем, это стало уже традицией для русского писателя. Энергии в нем хватало еще на жизнь вперед. И потому так страшно прозвучали слова, сказанные мне по телефону во вторник, 18 июля, в семь утра: "Звонит брат убитого Дмитрия Балашова".
Не хотелось верить, какого еще убитого Балашова? Григорий Михайлович таким знакомым, чисто балашовским голосом рассказал все, что сам знал к этому времени. Дмитрий Михайлович сам частенько звонил мне в такое же раннее время, жалуясь на московские журналы, не желающие его печатать, на издательства, пиратски издающие его сочинения, делясь новыми идеями, переполняющими его. Как и все большие писатели, он был неудобным, чересчур неуправляемым. Недолюбливал литературных и прочих чиновников и потому не был обласкан никакими властями, ему поскупились даже на государственную премию. Он всегда всего добивался сам. Он был русским провинциалом в самом лучшем благородном смысле этого слова, провинциалом, недооцененным Москвой, которой он посвятил лучшие свои романы.
Все, теперь уже сам Дмитрий Балашов ушел в историю, теперь уже исследователи будут осмыслять его жизнь и его действия, его книги.
Так получилось, что последней его поездкой стала поездка в Петрозаводск, на юбилей журнала "Север", последней публикацией — его воспоминания о Гусарове, опубликованные в юбилейном шестом номере "Севера".
Мне кажется, мы не сразу поймем огромность нашей писательской потери. Это еще один незаживающий рубец на теле отечественной словесности. Один из немногих, кто определял главное русло русской литературы конца ХХ века. Певец из русского стана.
Он никогда не был среди "верхних людей" нашей литературы, не сидел в президиумах, не льнул к власти. Был в писательской гуще, "тусовке", как нынче говорят. Но почти все знали, там, где Дмитрий Балашов — там средоточие русских талантов, там настоящий центр. С его уходом как-то все сразу обмелело.
