Часто действовал в одиночку, иногда с маленькой вспомогательной группой таких же переодетых во вражескую форму. Совершал теракты, которым не было конца. Узнав все о расположении отдельного французского подразделения на рубежах Москвы, проводил затем на него налет всем своим отрядом, уничтожая при этом практически полностью живую силу противника.
Фигнер был беспощаден.
Он не признавал никаких законов войны. Пленных брал только для информации и приобретения не испачканной кровью военной формы (она потом использовалась в уже указанных маскарадных целях). Затем пленные уничтожались. Однажды ему удалось окружить, загнать в овраг и разоружить более двухсот отправленных на заготовку фуража оккупантов. Таких полагалось отконвоировать подальше в свой собственный тыл и сдать первому же представителю регулярного командования.
Фигнер всех расстрелял.
А на попытку выговора ответил примерно так: «Коли будет ему, как действующему в особых условиях, приказ главнокомандующего Кутузова конвоировать воров и насильников русской земли в тыл, вместо того, чтобы бить новых, он приказ выполнит».
Кутузову об этом довольно дерзостном предложении, естественно, докладывать не стали. И от Фигнера отцепились. Тем более, все были убеждены, что при таких фантастических операциях молодой офицер голову свою долго не проносит, и вражеский штык или пуля его не сегодня-завтра достанут.
Однако же не достали.
Фигнер никогда не бравировал своим геройством и не подчеркивал свое превосходство над командирами других партизанских отрядов, которые все (включая Дениса Давыдова) очень его не любили. Нелюбовь прикрывали ссылками на жестокость странного офицера, хотя главной причиной была все-таки ревность к его необычайным успехам.
И командование не могло обходить вниманием его подвиги, так что скоро Фигнер дорос до полковника.
Дар небес
Все, кто имел с ним дело, отмечали совершенно непонятные (тем более для такого возраста) наполнявшие Фигнера знания. Не только лингвистика, но и математика, астрономия, русская и европейская история, выдавали в нем как будто бы профессионала. Он отлично знал римское право, античную и средневековую историю… да непонятно было — что там вообще крылось в его голове.
Чувство Родины у Александра Самойловича было развито чрезвычайно сильно, и жизнь и смерть за нее он почитал единственной своею задачей. Но умереть ему пришлось не за нее. А сама смерть связана с именами двух очень известных людей того времени, с императором Александром I и влиятельнейшим графом его Алексеем Андреевичем Аракчеевым.
Фигнер погиб вдали от России, якобы утонул в 1813 году вместе с лошадью при переправе через Эльбу.
Надо еще сказать, что этот человек здоровье имел просто отменное.
Глава XIII. Всесильный граф
(Продолжает XII)
Биография графа Аракчеева продемонстрировала еще раз, что чины и звания на Руси далеко не всегда были связаны со знатностью и богатством, но и нередко просто с человеческим талантом. Алексей Андреевич вышел из очень небогатой и незнатной семьи, графский титул получил лишь на государственной службе. А карьеру свою сделал незаурядной энергией и талантом. Представление о нем, как о тупом деспоте, совершенно неправильное. Отличный офицер-артиллерист, Аракчеев стал автором первого по настоящему основательного отечественного учебника по артиллерии. Был очень способен к математике и расчетам, в молодости отличался от своих сверстников быстрым умом, а в более взрослые годы считался на редкость сильным полемистом, способным ради выигрыша в споре доказать и такое, чего сам никогда не думал.
Да, был резок и груб. Но далеко не всегда. Грубость не составляла основу его натуры. Ей была вспыльчивость в купе с неспособностью контролировать себя в такие минуты.
До некоторой степени графа оправдывает и то, что он относился к типу людей, которые полагают, что все в этой жизни делается слишком медленно, а можно и нужно гораздо быстрее. Поэтому на государственном уровне у подобных личностей всегда случаются и успехи и срывы. А дальше — кто что больше и лучше запомнит. Антимонархическая большевистская историография очень старалась показывать тут только черное.
«Аракчеевщина», как зажим либерального умонастроения и создание утеснительного образа жизни — «военных поселений», конечно, не выдумка.
Однако военные (солдатские) поселения по своему замыслу были совсем не глупой затеей. В мирное время, как доказывал граф Александру I, незачем муштровать уже опытных солдат с утра до вечера. Пусть лучше, проживая в сельской местности, производительным трудом займутся. К тому же, получат возможность жить семьями. То есть, та же идея стройбатов, только солдаты занимались не строительством, а сельским трудом, да и жили куда свободнее. Разумеется, речь шла не обо всех воинских частях. Гвардии и войск, выдвинутых к западным и южным границам страны, все это вообще не касалось. В общей сложности военные поселения охватывали около 40 % российского войска.
В Германии аракчеевская идея, несомненно, хорошо бы прошла. В России дело как всегда споткнулось об очень неумелое административное воплощение и о человека. Солдаты перестали понимать, кто теперь, собственно, они такие. И находясь, по существу, в более предпочтительных условиях, стали все более и более роптать, переходя к крестьянскому образу мыслей и требуя дальнейших послаблений. Происходило нечто сходное со стрелецкими бунтами за сто с лишним лет до этого, когда люди также требовали больше возможного и опрокидывали на себя гнев властвующей верхушки.
Что же касается либерализма, то его при Аракчееве, во всяком случае, было больше, чем в предыдущем царствовании Павла и в последующем у Николая I. Аракчеев в этом смысле не столько угнетал, сколько острастку давал, понимая, как умный человек, с каким народом, а главное, с какою взбалмошной дворянской интеллигенцией имеет дело.
Наши коммунистические историки с Аракчеевым так запутались, что в одном и том же учебнике объявляли его гонителем прогресса и реакционером при Александре I, а потом (на других страницах) человеком, поддерживавшим политическую реакцию после восстания декабристов при Николае I. То есть получалось, что реакция графа была против себя же самого.
По внутреннему складу граф был очень мистичен, хотя старался этого не афишировать. Смысл жизни, гораздо больший, чем сиюминутная реальность, всегда очень тревожил его. И это иногда приводило Аракчеева к пароксизмам задумчивой мрачной тоски.
Аракчеев и Александр I
Нечто схожее стало довольно рано развиваться и у императора Александра I. Кипучая государственная деятельность сменялась вдруг чувством ее бессмысленной суеты, «мышиной возни» перед таинственной исторической судьбой России. С непонятным ее призванием и предназначением. В минуты солнечных настроений родина представлялась ему, как говорил сам Александр, огромным бутоном прекрасного, еще не распустившегося цветка. Но чаще стали появляться ощущения ее гибельной неподвижности. Получалось, как в сказке «Конек-Горбунок» Ершова. Гигантский кит в океане времени, на котором люди построили многочисленные жилища, ведут хозяйство на занесенной ветрами земле, умирают, родятся, иногда что-то празднуют. Кит в один совсем не прекрасный момент проснется, когда-то это обязательно произойдет, и все кончится, в каком-то кошмаре.
Своими апокалиптическими настроениями император вполне откровенно делился только с Аракчеевым, и не скрывал от него возрастающий страх перед тем, на чем покоится и царствующий дом, и вся видимость российского государства.
В связи со всем этим в императоре не мог не пробудиться интерес к мистической культуре с ее ответами на вопросы о предназначениях, данных высшими силами странам, народам и отдельным людям.
Аракчеев, как человек действия, предложил разобраться с «проблемой» на хорошем организационном уровне. И, получив монаршее одобрение, энергично приступил. (А материальные и командные возможности графа были не ограничены).
Весной 1811 года группа молодых хорошо образованных офицеров (числом около двадцати) получила очень любопытное задание. Каждому следовало отправиться в лично ему указанный регион Центральной России, Севера или Сибири. Сопровождали такого командированного — писарь и четыре солдата. Лошади, деньги — всего предостаточно.
Колдовские поиски
Надлежало установить, кто в тамошних местах числится у народа в сильных ворожеях, провидцах и прочем колдовательском ремесле. С оными встретиться и, не пугая их ничем, установить, действительно ли отдельные ко многому способны. Выявленных следовало с удобством отправлять к самому графу.
Первые «странные» люди стали появляться у Аракчеева уже через три месяца. Почти все они очень скоро отбывали назад, но не только без всяких обид, а и с деньгами или с подарками, потому что иные брать деньги отказывались.
