Нужны какие-то комментарии? Если встать на сторону закона и разума, то нужно признать: эти люди заключили невыгодную сделку, пропали 150 миллионов, что повлечет за собой обвал акций банка и судебное преследование его руководства. Признать то, что мы правы, то есть признать очевидное, означает, что всех этих людей нужно посадить. Мы власть ставим в патовую ситуацию. Картина, которая мне видится, следующая. Отказать нам – означает показать, что в России нет ни суда, ни закона, ни милиции. Согласиться с нами – будет означать, что первые лица страны должны сами себя посадить в тюрьму. Если посадить Костина, он расскажет, кому он платил деньги. Одно потянет другое. Здесь нельзя посадить часть этого истеблишмента. Какой-нибудь боровичок на поверхности, а под землей – грибница на квадратные километры. Они понимают, что единственная для них возможность оставаться на свободе и сохранять свои капиталы заключается в продлении политической жизни этого режима.
В Италии, например, происходило слияние мафии и высшего руководства. Но по сравнению с нами они отдыхают. Там она сплеталась с губернаторами, чиновниками, другие же на нее наступали, шла фактически война. У нас никакой войны нет, потому что мафия является основой и сущностью режима. Коррупция в России полностью разрешена, но это лицензируемый вид деятельности. Ты должен получить лицензию, платить за нее – и пожалуйста, воруй. Более того, эти люди не считают, что они воруют. Они делают такой cash-кулак. Когда какие-то экстремисты начнут „раскачивать лодку“, у них будет резерв, чтобы содержать верные им войска. По такому же принципу действовал Каддафи. А поскольку они себя отождествляют с государством, то они почти искренне верят, что их возможные проблемы – это проблемы государства. Если завтра составить список на двадцати страницах, в который включить всех этих людей – „черных кассиров“, милиционеров, прокуроров, фсбэшников, судей, высшее руководство, всю эту шайку – и посадить или отправить в Абхазию, ничего страшного в стране не случится. Никакого кризиса управления не будет. Горячая вода не отключится и заводы не рассыплются. Примеры современная история знает – Гонконг, Грузия. Но они не могут осудить сами себя.
Все понимают, что такое хорошо, а что такое плохо. И большинство людей будет с удовольствием жить честно. Но ключевой вопрос здесь это политическая верхушка. Первые двадцать человек. Если они живут по закону, они могут заставить и всех остальных так жить. А если основа их деятельности – это коррупция, то, конечно, остальных никакими методами не заставишь быть честными…»
В последний день ноября Навальный опубликовал в своем дневнике пост «Как пилят в ВТБ», который позже подкрепил фильмом с кадрами валяющегося на Ямале оборудования. Он не зря тратил время и деньги, искал документы, ходил в милицию, терпел лишения в «газпромовском пансионате», летел через полстраны и трясся по заснеженной сибирской дороге. Несмотря на обилие подробностей и графических схем, а может, благодаря им, его расследование сразу стало сенсацией. Его начали обсуждать везде, где было можно: в Интернете, на страницах газет, в эфире радиостанций и в курилках телекомпаний.
«Дело буровых установок» только начиналось, для миноритариев банка его польза была еще не очевидна, но для страны – вполне. Деятельность Навального, и это один из главных ее результатов, вернула многим уставшим от российского политического пустословия надежду. Опустившиеся было руки поднялись и стали строчить восторженные отзывы и жалобы в прокуратуру. Благодаря буровым установкам к 2010 году Алексей перестал быть просто «инвестактивистом» или «главным миноритарным акционером России», он наконец превратился в политика, не только по самоощущению, но и в глазах публики. Ни один разговор о политике, не важно кто в нем участвовал – блогеры, журналисты или депутаты Госдумы, – более не обходился без упоминания Навального, вопрос был лишь в том, на первой или пятой минуте это произойдет. Он стал аргументом в спорах. Его имя превратилось в синоним слова «альтернатива». И все потому, что он не начал с традиционного – предложить в виде альтернативы себя. Он предложил другое. Вместо несогласия он предложил действие.
Из беседы с Алексеем Навальным:
«…У нас все боятся, причем непонятно, чего боятся. Ну кто тебя накажет, если ты будешь писать жалобы? Все эти страхи – они в основном выдуманные. Мы боимся собственного страха. Каких-то фантомов. Мне кажется, я это показываю своей деятельностью. Вот мои орудия труда – компьютер, Интернет, какие-то юридические знания. Каждый может это делать, и многие делают и не боятся. Просто мы их не видим. Так получилось, что я стал известен и по сравнению с ними нахожусь даже в более выигрышном положении. Это не так уж и опасно. Быть журналистом, который занимается Северным Кавказом, намного более опасно.
Конечно, у меня нет горячего желания, чтобы мне дали по голове. Я возвращаюсь домой поздно и каждый раз, когда захожу в подъезд, я не боюсь, но испытываю неприятные ощущения. И моя жена это испытывает. За мной раньше ездила машина. Сейчас я ее не замечаю. К этому вряд ли можно привыкнуть. Пули над головой, конечно, не свистят, но все эти комментарии – ты молодец, но тебя скоро убьют. Проблема в том, что их читают моя мать, моя жена. Это несет дискомфорт. Они переживают. Когда-то мы это обсуждали. Но потом я запретил – какой смысл толочь воду в ступе. Это контролировать нельзя. Если я хочу это минимизировать, я должен все бросить. А я ничего не брошу.
Я не понимаю, как можно по-другому. У нас распространен такой конспирологический подход, что никто ничего не делает просто так. Это наследие циничной политики 1990-х, когда политика была продажная, пиар был продажный, средства массовой информации были продажными, все продавалось и покупалось.
Например, очень часто приходится слышать, что Навальный занимается гринмейлом. Те, кто это говорят, просто глупые люди. Они не понимают, что такое гринмейл. Это когда я покупаю акции твоей компании и начинаю лезть к тебе с какими-то придирками, пока ты не предлагаешь эти акции у меня выкупить по хорошей цене. Можно себе представить, что кто-то занимается гринмейлом в отношении „Роснефти“ или „Газпрома“? Я не сумасшедший. Как только я попытаюсь потребовать с этих людей какие-то деньги, меня сразу арестуют. То, что я подобных вещей не делаю, – главная гарантия моей безопасности. Даже эти Токаревы и Костины – они ведь меня в гринмейле не обвиняют, они говорят, что я зарабатываю политические очки, что я американский агент, что угодно, но не это. Даже они понимают, что обвинение в гринмейле в мой адрес смехотворно. Это говорят люди, которым нравится повторять иностранное слово и выглядеть умными или информированными.
Я зарабатываю другим. Я адвокат Московской адвокатской палаты и в качестве юриста добился определенных успехов по получению информации от акционерных обществ. От „Сургутнефтегаза“, кроме меня, вообще никто ничего не получал. По делам, которые я веду, принимались постановления Конституционного и Верховного судов. Поэтому акционеры с хорошими пакетами, когда им нужна полагающаяся по закону информация, приходят и говорят: „Алексей, подай на них в суд“. И я говорю: „Я это сделаю. Но это будет стоить дорого“.
Не нужно искать кошку в темной комнате. Люди, которые ведут все эти разговоры – журналисты, политологи, какая-то шушера, – это те, кто в своей жизни никогда ничего не делал забесплатно или за идею. Никогда. Поэтому они и не верят, что я могу это делать за идею. Многие активисты партий, кремлевские чиновники действительно уверены, что я этим занимаюсь, потому что это кто-то заказал. А я им показываю, что честность приносит большие политические дивиденды. Наступила эпоха новой искренности, может быть, вынужденно, но наступила. Политическая проституция уже не проходит, она уже неэффективна, не работает. Так, Путин получил свой пост в результате назначения Ельциным, но популярность – от людей.»
Без энтузиазма тысяч своих сторонников Навальный не добился бы ни известности, ни резонанса по расследованиям против коррупционеров, ни даже завалящего определения Конституционного суда. Однако у энтузиазма иногда бывает оборотная сторона. Еще в 20—30-е годы прошлого века, когда широкие народные массы совершали трудовые подвиги за идею, а не из-под гулаговской палки, и до брежневского равнодушия оставались десятилетия, родилось слово «кампанейщина».
Тем, кто не застал Советский Союз, сейчас трудно вспомнить, что это такое – кампания по достижению какой-нибудь цели, основанная не на системной и кропотливой работе, а лишь на властном импульсе и мобилизации ресурсов либо на энтузиазме масс. Но оттого, что слово вышло из оборота, само явление никуда не делось. Большинство инициатив как власти, так и оппозиции (последней даже в особенности!) уже после 91-го года не приводили ни к какой конкретике именно потому, что, как только от них проходили первоначальные пиар-эффект и энтузиазм, их авторы сразу переключались на следующие. Все прогрессивные инициативы и эффектные идеи быстро забывались. Именно из-за этого как среди политиков так и в обществе, сложилось мнение, что всем правит пиар. Можно сказать, что эта тактика и привела к тому, что российская политика, во всех своих проявлениях, превратилась в одно сплошное «бла-бла-бла».
