Женщина встрепенулась, с жаром делится наболевшим: почему дети нынче такие невоспитанные, ну и, становясь взрослыми, тоже остаются невоспитанными, это — вина учителей, которые не воспитывают, как бывалоче.
Говорю, что многое у нас не так, как было ранее. Почти во всех областях, да и в современной школе долго не стояла задача воспитания, а лишь обучения. Потом вернули задачу воспитания, но кого?
Вон глава Минобрнауки Фурсенко заявил: "Задача развития образования — привести его в соответствие с требованиями рынка... Люди в основе своей потребители и, значит, их тоже надо учить быть квалифицированными потребителями". И сказано это не где-то на тайной сходке масонов и вредителей, а на парламентских слушаниях "Перспективы развития отечественной системы образования".
Вот воспитанники "по системе Фурсенко" и сидят, потребляют пиво и семечки.
Она возмущена: "Как это? Всегда воспитывали!" Между прочим, говорю ей, родители даже могут предъявить претензии учителю, если он воспитывает ребенка, потому что его воспитание не соответствует их установкам. Учитель хочет воспитывать честными, справедливыми, готовыми придти на помощь товарищу и поделиться с ним лучшим, а родителям нужны совсем другие жизненные ориентиры у своего чада. Вы учите помогать ближнему, проявлять бескорыстие, нестяжательство, а родители — акулы капитализма, готовые по Марксу за 300% прибыли перебить всех в радиусе 1000 километров. Одним словом, задача воспитания перед учителем не стоит.
Женщина призывает: "Ну, так вы всё равно воспитывайте! Втайне от администрации школы. Кто же будет воспитывать, если не учителя? Родители? Им то некогда, то они в демократию с ребёнком играют, не хотят конфликтовать, но при этом хотят, чтобы кто-то был вместо них построже с ребёнком".
Отвечаю: зачем же учитель будет заниматься тем, что на него не возложено в качестве обязанности? Едва ли найдется в наше время человек, который взваливал бы на себя дополнительное нелёгкое бремя, да ещё и, рискуя получить взыскание, делал бы это втайне. Процесс воспитания не обходится без конфликта: ты требуешь, наставляешь, наказываешь, а это не всем нравится. Даже собственные родители не всегда находят общий язык с детьми. А тут в период вседозволенности тебя ограничивают в чем-то. Зачем учитель будет это делать? Тем более, если на этой почве возникнет конфликт, то обвинён будет как раз учитель: он занимался не вменёнными ему обязанностями, превысил полномочия. То есть, его взгреют за добровольное взваливание на себя нелегкой дополнительной работы. Учитель — не самый высокооплачиваемый служащий, чтобы гореть на работе на благо низко ценящего его общества.
Женщина уверена: учитель должен брать ответственность на себя, не бояться, что его обвинят в превышении. Ведь обществу, вот ей конкретно, нужно, чтобы окружающие были воспитанными. А кто будет воспитывать? Спрашиваю, а почему она не воспитывает окружающих, не делает замечания и не растолковывает, что хорошо и что плохо. Вон сидят, дуют пиво и плюют семечки. Нравится ей это? Нет. Почему же она не сделает замечание?
"Но я же не обязана наводить порядок". — Так и учитель не обязан. Зачем он будет делать то, что не обязан? "Но совесть-то есть у учителя: есть? Пусть-ка позаботится об обществе". — А у вас совесть есть? "Разумеется!" — Так почему вы не заботитесь? "Я — не учитель". — Но учитель должен давать знания по его предмету, и все! Если вы пойдете на курсы языка или кройки и шитья, вас там воспитывать не будут. Но ведь учитель это может делать хорошо, он учился педагогике, у него это лучше получится.
Спрашиваю, кто она по специальности. Повар-технолог. Прекрасная профессия! Очень гуманная и чрезвычайно востребованная. Почему бы вам не кормить бездомных да и любых людей, желающих покушать, бесплатно готовить из собственных продуктов, ведь у кого, как не у повара-технолога это получится самым лучшим образом? "С какой стати?"— кипятится попутчица. Так совесть-то у вас есть? Люди голодны, в период кризиса плохо питаются, вот и кормите их. В ответ слышу: не обязана, не должна, это совсем другое дело. А чем же другое? В принципе — то же самое. Водитель как никто может лучше всех подвозить на дачу и прочее, маляр — красить стены. Без мзды, а только в ответ на взывания к совести.
Женщина очень распалилась. Можно подумать, что она совсем не желает, чтобы не было голодных у нас, не применяет в борьбе с голодом свои профессиональные возможности. Говорю ей: мол, если даже человек отменно воспитан, но голоден, то может повести себя невоспитанно и даже встать на путь преступления — украсть буханку хлеба. И тому виной будет она, могущая накормить, но этого не делающая. Женщина напрасно мечется в поисках аргументов, чтобы снять с себя всякую ответственность за такое положение. Не тут-то было! Любые попытки пресекаю контраргументацией, вполне в ее духе...
Как же многим из нас хочется, чтобы вокруг все было хорошо и даже великолепно, чтобы благодать была, но при этом чтобы ничего не делать самим, а чтобы только кто-то, кто, якобы, обязан или по зову совести мог бы, но только не они сами. Вот навели бы для них порядок, и было бы им хорошо. Но никто не даст нам избавленья, никто не наведет порядок. Если не я, то кто же? А если будем друг друга призывать: "Если не ты, то кто же?" — так и не будет никакого порядка.
Валентин Сорокин: -- «Мы — победители!»
Поздравляем выдающегося русского поэта Валентина Сорокина с наступающим 75-летием.
Редакции газет "Завтра" и "День литературы".
Владимир Бондаренко. Валентин Васильевич, вы — известный русский поэт. На ваш взгляд, каково сейчас живется русскому народу?
Валентин Сорокин. Плохо живется. Трудно живется. Но когда русскому человеку жилось легко? Очевидно, таково изначально бремя русского человека. Кого Господь любит, тому и посылает трудные испытания.
В.Б. Ну, а каково жить русскому национальному поэту? Каково существовать той русской литературе, которая не отреклась от своего национального начала?
В.С. Я вспоминаю своего друга, прекрасного русского писателя Ивана Акулова, фронтовика. У него и так жизнь тяжело шла: фронт, ранения, в литературу долго не пускали, еще потом попал под атомную катастрофу на Урале. И никогда не унывал. Я его спрашиваю: что ты всегда такой веселый? Он мне: "Знаешь, я доволен жизнью, главные свои книги написал, на фронте выжили, победили. Дети растут, что еще надо? Всё, что хотел, я сделал". И сидит, такой красивый… Он честно работал, трудился, от веры своей не отказывался. Он — победитель. Так и русский народ — устоит и победит.
Вот и у меня. Я шел всю жизнь по стержневой русской дороге, никуда не сворачивал. Вернись судьба моя снова, я бы, наверное, в целом, так же и прожил. Мы жили в эпоху возвышенного самоощущения и восприятия мира.
И когда работал металлургом, у мартена, и когда ушел в литературу, я тебе скажу, мы и к государству, и к литературе, ко всей жизни относились возвышенно, не теряли идеал, как бы порой нам ни приходилось туго, какие бы лишения и голод, препятствия и даже трагедии ни возникали. Была духоподъемность у всех: от рабочего до ученого, от офицера до писателя. Сейчас мы её теряем. Это самое страшное. С таким ощущением я и писал свои стихи.
В.Б. Ну, а к бунту не тянуло?
В.С. Я — коренной уралец. С детства любил читать про походы Стеньки Разина, Емельяна Пугачева, про русское бунтарство. Все мои предки — из уральских казаков Оренбургской губернии. Я прочел в исторической книге, что наш сорокинский род — один из самых знаменитых и коренных на Урале. В молодости я написал поэму "Бунт" — о Пугачеве. Опубликовал её в журнале "Урал". И неожиданно мне прислал письмо к тому времени уже известный Мустай Карим. Поддержал меня, признался, что сам хотел написать такую поэму о башкирцах в войске Пугачева, но не успел. Потом, уже после окончания ВЛК в Москве, написал поэму "Стенька Разин". Её напечатали в журнале "Москва". А ведь я еще молодым парнем был. Так что моя любовь к бунтарству выразилась прежде всего в стихах. Потом, в семидесятые годы, у нас началось возвращение к своим истокам, появилось русское национальное направление. Уже тогда, в семидесятых, было предчувствие некой возможной будущей катастрофы и, прежде всего, от того, что не ценился сам русский народ. Сверху шло какое-то обезличивание.
Я старался в меру своих сил противостоять потере исторической памяти. Задумал поэму о Куликовом поле. Написал вступление о Сергии Радонежском. И чувствую — мало знаний. Отложил, ушел с головой в изучение русской истории. Увлекся древнерусской литературой, прежде всего, "Задонщиной". И потому, когда приехал на Куликово поле, я ничему не удивился, всё уже знал. Меня упрекают: мол, чего ты полез в древность? А я говорю: какая древность?! Всего лишь шесть человек проживи по сто лет, и уже очутишься на Куликовом поле. Написал поэму, принес в "Наш современник", и Викулов сразу же заслал в набор, к шестисотлетию Куликова поля. Поэма вышла, хорошо была принята читателями. Но Викулов, главный редактор, говорит: его вызвал в ЦК КПСС Зимянин и такой нагоняй дал за эту поэму! Чуть ли не шовинизмом попрекал, разрушением дружбы народов. Сказал, что вызовет еще раз. Но Викулов крепкий мужик был, сказал мне: если начнут дергать, я им на стол положу партбилет.
