Я взял её в ладони, как берут
за два крыла подраненную птаху,
измазанную в пепел и мазут,
открытую погибельному мраку...
И так она дрожит в моих руках!
А каждая струна – как пуповина...
Её насквозь пропитывал сквозняк
и пачкала кладбищенская глина.
Заброшенная в сумерки и чад,
замаранная вьюгами и кровью,
она привыкла вкрадчиво звучать,
она смирилась с тайною любовью...
Но так она в моих ладонях жглась,
как Божий отсвет на пожарах мира,
столетиями втоптанная в грязь
и с ужасом подобранная лира...
Она звучит, а в сердце тишина,
она дрожит, как тёмная химера,
она давно от горя онемела –
переживая наши времена...
Но отчего, не оскверняя слух,
почти не различаемый сначала,
всё громче разносился чудный звук? –
А это грязь отечества звучала!
* * *
Мы попали в метель мировых потрясений,
хоть и выжили всем предсказаньям назло…
Где гордец Мандельштам?
Где похмельный Есенин?
Прахом эти места навсегда замело.
Тени гениев спят в евразийской пустыне,
гастарбайтер прекрасных стихов не прочтёт,
человек измельчал, и страна опустилась…
Где ты нынче, великий советский народ?
ПЕРЕДЕЛКИНО
Здесь жил когда-то Пастернак
и власти поражал наивностью,
он выбегал в осенний мрак,
встречая свежую Ивинскую…
Здесь жил Катаев, как певец
своей эпохи беспримерной и,
кривясь, алмазный свой венец
без ложной скромности примеривал.
А первозданный запах трав
окутывал потёмки начисто
над дачей – словно книжный шкаф! –
Чуковского Корней Иваныча.
Здесь стихотворцы, чуя крах
стихов о жгучей современности,
пеклись о новых временах,
но не скрывая острой ревности…
Наверно, довелось и вам
пройтись аллеями ветшающими,
там, где от старости по швам
трещит музей Булата Шалвовича.
Воистину здесь был приют
советской верности и классики,
по вечерам гуляли тут,
а по ночам от страха квасили!..
Тиранов славили не зря,
слова на ложь и клятвы тратили
и предвещали втихаря
победу русской демократии.
Сбылись пророчества – и что?
Как бы смеясь над «генералами»,
водой времён, как в решето,
смывает судьбы легендарные.
Литературный шёл процесс
в Кремлём намеченном фарватере,
и не подозревали здесь,
что всех пошлют к едрёной матери.
Пришли иные времена –
победа оказалась пирровой:
литературная шпана
пенаты эти оккупировала…
* * *
Русь, ты вся поцелуй на морозе!
Велимир Хлебников
Расплескалась в снегах, чаруя, –
не тюрьма, так в решётках храм, –
вроде снежного поцелуя
приникая к моим губам…
Ты не создана для уюта,
а для скорби и похорон –
и раскручиваешь почему-то
офигительный лохотрон…
Где твои расписные бабы
и непьющие мужики?
Государственные масштабы
ломят рельсы и позвонки.
Ты, кряхтя, размыкаешь веки,
в домотканном своём гнезде,
ты уже в двадцать первом веке,
но ещё неизвестно где…
Ты рыдаешь среди пожара
на безжалостном сквозняке,
Председатель Земного Шара
отзывается вдалеке...
Сонм предательств твоих – бессонный!
Олигархи твои – на бис!
В Книгу Гиннесса не внесённый –
миллион заказных убийств.
Вы хотели всемирной славы,
а достались тлен да печаль,
и следы, что в снегах кровавы,
как помада от «Л ореаль»...
И в трагических тьмах эфира
снова царствует, как и встарь,
Лик Пресветлого Велимира
и бессмертный его словарь…
2005, 2015
ТРЕПЕТ
Ох, как время идёт, и всего не успеть,
хоть ты отроду крепок и прочен,
но всего не понять, не увидеть, не спеть,
даже если торопишься очень...
Осади, подожди – торопиться, глупец,
бесполезно сейчас и отныне,
всё равно не успеть за погоней сердец,
посреди принародной пустыни...
Не измерены судьбы, дрожа на весах,
умираем от водки и рака,
счастья нет на земле, Бога нет в небесах,
и однако, мой милый, однако...
Что-то есть в этой трепетной жизни, что вдруг
заставляет застыть до озноба,
то ли белые крылья стремительных вьюг,
то ли слово, что чище озона...
То ли точный размер и крепленье строфы,
этот горький отвар изумленья,
не отпустит вовек от зелёной травы
и от чистого звёздного пенья.
Эта боль и любовь, этот вой бытия,
этот щёлк, этот цокот и лепет,
это всё соловьиная песня твоя,
это пьяного времени трепет...
Это было всегда, это будет всегда
и вовек ни за что не убудет,
даже если тебя самого – не беда –
в этой жизни когда-то не будет.
Пусть когда-то прервётся великая связь
и умолкнет запретная лира,
но останется тайна, незримо виясь
в непостигнутом трепете мiра…
Три картины из книги экфрасисов*
«ОБНАЖЁННАЯ В ЗЕЛЁНЫХ ЧУЛКАХ»
Грачи прилетели
(Алексей САВРАСОВ)
Когда наконец отшумели метели,
очнулся с похмелья художник Саврасов:
– Грачи прилетели, грачи прилетели,
пора выколачивать блох из матрасов!..
О, бедный пейзаж Среднерусской равнины,
сквозят на ветру обнажённые ветки,
а души печальны, а души ревнивы
к тому, что бывает стремительно редко…
О, нищая роскошь весеннего взгляда:
грачи прилетели, а что ещё надо! –
лишь только б грачи прилетали на ощупь
в пустыню весенней берёзовой рощи…
Грачи прилетели, и сердце на деле
от счастья щемит до скончанья недели!
И милый пейзаж вдруг становится вечным,
прекрасным, родным и до боли сердечным.
Подсолнухи
(Винсент Ван Гог – 1)
Он чувствует себя, как Бог,
он выдул свой стакан абсента,
Гоген, наверное, не плох,
но он не превзошёл Винсента!
Окрест оптический обман,
и в этом он готов поклясться…
Он кистью, словно бы шаман,
мазки наносит на пространство.
Его «Подсолнухи» глядят
глазами, полными наива,
а нищенский его уклад
зачем-то выглядит счастливо.
Вся жизнь – такая нищета,
что светит вечность сквозь личины,
и потому его цвета
очищены от мертвечины,
чтоб через полтораста лет
за полтораста миллионов
смогли загнать его букет
дельцы крутых аукционов…
Что ж, такова цена тщеты,
чтобы в неведомое верить
и стоимостью нищеты
в бесценность истины поверить.
Всю жизнь за жёлтый лепесток
отдать, чтоб жизнь и кисть едины,
всего ещё один мазок,
всего ещё одна картина…
…А где-то в Арле сквозь холсты
рябит ухмылка Мефистофеля,
и на тебя из темноты
взирают «Едоки картофеля».
Обнажённая в зелёных чулках
(Эгон Шиле)
Эгон Шиле – порочный австрийский гений,
что для него человек? – похоть ли, слизь и тлен,
как эта страстная женщина из сновидений
в зелёных гетрах, натянутых до колен…
и эта женщина с раскинутыми ногами,
и эта женщина с надкусанными губами,
с лицом похмельным, перекошенным от экстаза,
«вон!» говорящим, а может быть, и «останься…»
соски разбросаны в стороны, рот раскрытый,
такую можно выкрасть или украсть,
и нагло смотрит в вас тот лобок небритый –
черноволосый куст перед входом в страсть.
Всё остальное – канет во время оно,
и остаётся, как повелел Господь,
бесстыдное это, горячее это лоно,
порочная эта и ждущая жадно плоть…
_____________________
* Экфрасис (искусствоведческий термин) – словесное описание произведений живописи.
* * *
Л.
Ни любви, ни судьбы, ни лада,
всё напрасно, как на войне,
никому ничего не надо
в безыдейной моей стране.
В анфиладах земного ада,
где не веруют в красоту,
ничего никому не надо,
кроме зелени на счету.
Да и мне ничего не надо
в час смятения и тоски,
кроме нежности, кроме взгляда
и прелестной твоей руки…
ФАНТАСМАГОРИЧЕСКОЕ
Вокруг парламентские страсти –
демократический бедлам:
посмертный бред советской власти
с капитализмом пополам…
Мир, как витрина, раскололся –
его ломает и знобит! –
и смотрит мордою «роллс-ройса»
