на опрокинутый гранит…
* * *
Я безумно, мой ангел, тебя любил,
но, когда взглянул на твоё чело,
но прислушался к всплеску небесных крыл,
то в душе не дрогнуло ничего…
Всё проходит в мире – даже любовь,
от неё остаётся запах духов,
от неё остаются дурные сны,
из которых ангелы устранены…
Но когда по скверам цветёт акация,
мне, хрипя признанья, как во хмелю:
остаётся прекрасная капитуляция:
я безумно, мой ангел, тебя люблю…
ПЕСЕНКА
А дело – табак,
и на сквозняке
и роза в зубах,
и пуля в башке…
А дело – труба,
и слышно тебе,
чтó шепчет судьба,
как ветер в трубе.
С нетленных высот
слетает снежок,
но не занесёт
на сердце ожог…
НЕСКЛАДУХА
Если на сердце лютый холод,
что поделать с горячей речью?
Ты прекрасна, а я немолод,
вот такое противоречье…
В мире сыро и неуютно,
за трамваем метёт позёмка,
а в душе зазвучала лютня
упоительно и негромко.
В этом вихре неразрешимых
и безмолвных вопросов властно
возникает при всех режимах:
я немолод, а ты прекрасна…
И поётся, как в старой песне,
что судьбина весьма опасна:
мол, к другому уйдёт невеста,
и неведомо, кто попался...
Ты прости мне, мой ангел, горечь,
просто это до боли ясно,
что с реальностью не поспоришь:
я немолод, а ты – прекрасна!
Перекрёстки разят бензином,
шар земной на куски расколот,
в этом мире невыносимом
ты прекрасна, а я немолод…
Я не знаю, как жить на свете,
ангел мой, в суматохе страстной
я попался в такие сети:
я немолод, а ты – прекрасна.
Беспощаден любовный голод,
что же, будет тебе наука…
Ты прекрасна, а я немолод –
вот такая вот нескладуха…
ТРИ СВЕЖИХ ОТТИСКА ИЗ КНИГИ «ДАГЕРРОТИПЫ»
Метрика
(Афанасий ФЕТ)
Привет, старик, великолепный Фет,
ну что тебе терзаться напоследок,
когда с утра непревзойдённый свет
стекает вниз с черёмуховых веток…
Ну что за бред – сердиться на судьбу,
на голос крови и происхожденья
и прятать в непредвиденном гробу
свидетельство о собственном рожденьи.
Вот, видимо, вопрос, который год
терзающий поэта: или – или…
Шеншин иль Фет, а лучше просто Фёт,
поклонники про «ё» навек забыли…
И снова прорывается из тьмы
не то что морось, но, конечно, ересь:
какая мелочь мучает умы,
вот вроде гений, а терзает мелочь…
В бессмертье нет ни рака, ни ангин,
и жаль не жизни – тайного страданья,
когда горят «Вечерние огни»
и с плачем озаряют Мiрозданье…
Бюст Аполлона
(Александр БЛОК)
Снова воспомним великого Блока,
снова душой обратимся к нему,
веет непереносимо высоко
голос поэта в ознобном дыму…
Ну а дела-то поистине плохи,
сер Петроград – и смириться изволь…
Где он, трагической тенор эпохи,
может утишить великую боль?
Где-то Венеция и сувениры,
дух мировой безмятежен и прост,
минуло время – из душной квартиры
виден поэту безмолвный погост…
Он, чтоб на волю попасть из полона
перед последней заветной чертой,
в ярости мраморный бюст Аполлона
вдребезги чёрной разнёс кочергой…
Брызнули крошки божественной рожи –
и по квартире рассыпалась брызнь,
эти кривые осколки похожи –
в точности – боже! – на бедную жизнь…
Музыка замерла, музыки нету,
значит, бессмысленно верить и ждать, уже
время пришло распрощаться поэту
с миром… которого нету в душе…
Парижский муравей
(Владислав Ходасевич)
Счастлив, кто падает вниз головой:
мир для него хоть на миг – а иной.
В. Ходасевич
Кто-то дальше, а кто-то ближе,
кто в Берлине, кто кое-как,
Ходасевич осел в Париже –
рядом с небом его чердак…
Рядом с небом его мансарда,
в сигаретном парит дыму,
здесь пока что не знают Сартра
и не ведают о Камю…
А пока на глазах поэта
проходила чужая жизнь,
надо было платить за это –
за оставленный коммунизм.
Инвалиды и эмигранты,
над Европою деловой
вылетая из окон – в завтра,
приземлялись вниз головой…
Жил убого, но ум не пропил,
в этой беженской нищете
непосильно писал «Некрополь»
о забвении и тщете.
В человеческом мире лютом,
как старательный ученик,
всё расписывал по минутам
свой «фурьерский» скупой дневник.
Он дышал и питался адом
эмигрантской галиматьи,
пропитав муравьиным ядом
иронические статьи…
Жил презрением и любовью
с отвращением на лице
человек с муравьиной кровью,
как его называли все…
ВАН ГОГ – 2
Из зелёной бутыли
на ветхой холстине Ван Гога
на два пальца абсента
плесни-ка в гранёный стакан…
Верно, время пришло
дотянуться душою до Бога
и понять, что и ты –
безнадёжно седой старикан…
Разве может душа
с этой мыслью жестокой смириться?
Можно в стельку упиться
и мордой уткнуться в асфальт,
только вот никогда не получится
даже с полицией
в закоулках времён
твою молодость вдруг отыскать…
* * *
Другу
Ты потерянный человек,
постаревший, безумный, брошенный,
сединой вовсю припорошённый,
как бессмысленный соловей.
Пусть потеряны смысл и цель,
пусть окрест потрясают копьями,
ты стоишь под густыми хлопьями,
и заносит тебя метель…
Ты не виден уже в ночи –
всё равно не услышат в сумерках
голос твой, этот крик об ýмерших,
хоть кричи, а хоть не кричи…
Ты потерянный навсегда,
и терзает тебя бессонница,
муки нежности, муки совести,
прочий бред и твоя беда.
А над миром несётся снег,
пролетают пришельцы тайно,
жизнь чудесна и чрезвычайна…
Так проходят за веком век.
* * *
Жизнь меняется – и вдруг
в мировых телеэкранах
мир взрывается вокруг,
весь в развалинах и ранах.
А когда-то был кремень!
Не боялся высшей меры!
– Вы хотели перемен?
Получайте перемены!
Фригидная литература
Книжный ряд / Библиосфера / Литпрозектор
Казначеев Сергей
Теги: Анна Матвеева , Завидное чувство Веры Стениной
Анна Матвеева. Завидное чувство Веры Стениной. – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. – 541. – (Проза: женский род). – 3000 экз.
Некоторые читатели наивно полагают, что для критика нет бóльшего удовольствия, чем выискать неудачное сочинение и от души раздраконить все его художественные недостатки. На самом деле репутация злобного критика не мила никому. Наоборот, всегда ждёшь и надеешься обнаружить в современной словесности яркое, свежее, оригинальное явление. Но что делать, если эти ожидания оправдываются нечасто…
Примерно с этими соображениями я принимал предложение написать рецензию на книгу Анны Матвеевой «Завидное чувство Веры Стениной».
Тревожные подозрения возникли уже при обзоре внешнего вида издания: претенциозное оформление обложки, на которой на классическую картину пялится современная девица, стоя почему-то на щербатом полу из вагонки. Само название тоже показалось тяжеловесным, натужным, вымученным. Да, у нас на слуху «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», «Признания авантюриста Феликса Круля», «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «Поруганная честь Катарины Блум», «Замужество Марии Браун»… «Любимая женщина механика Гаврилова», в конце концов. Но там в центре всегда оказывается яркая личность. Образ. Судьба. А здесь…
Вообще говоря, вынос имени собственного в название текста – дело очень ответственное: «Дон Кихот», «Гамлет», «Обломов» – это ведь не просто имена людей, а типы. Наверное, Вера Стенина, по авторскому замыслу, тоже призвана явить миру незабываемый тип человеческой натуры. Но… Впрочем, об этом чуть позже.
В довершение внешних несуразностей приходится отметить непонятно зачем вынесенное на переплёт слово «Роман» (так не принято), безликую нумерацию глав (автор не удосужился придумать сколько-нибудь значимые заголовки), содержание, потрясающее информативностью: «Часть первая. Часть вторая. Часть третья. Часть четвёртая». Для того чтобы разбавить протокольный вид текста, писательница снабжает главы высокопарными или же туманными эпиграфами, которые мало что вносят в понимание текста: «Самые завистливые племенные культуры – такие как добуан и навахо – действительно не имеют концепта удачи вообще, как и концепта шанса. В таких культурах, например, ни в кого не ударяет молния, иначе как по злой воле недоброжелательного соседа-завистника. Гельмут Шёк». О чём это, а? И зачем?
