Губернатор Сергеенков — бывший секретарь горкома КПСС, бывший лектор общества "Знание", толкователь и объяснитель социалистической экономики. Не закончив спецкурсов каких-нибудь гайдаро-чубайсовских, выстраивает капиталистическую экономику, поделенную или же помноженную на отсутствием коррупции, раз о таковой по местному телеящику не говорится. Вот везде по стране, пишут в газетах, она есть — а тут и в глаза не видывали. Только порядок, только успехи.
Политически — из КПСС в масонский клуб "Ротари", не зная даже, кто такие масоны исторически и целезадачно, из масонов перед своими выборами под алые знамена КПРФ, из-под знамен в совместные блоки-дружбы с губернатором более телеизвестным Титовым, с подписыванием документа о дружбе секретного, объявленном пофамильно по западным радиостанциям, от Титова в лужковско-примаковские игры в отечество, в отечестве своем пугаясь быть тронутым на выборах народом вятским...
Занятный деятель. Не сделав ни одного настоящего открытия в науке, стал академиком каких-то мыльных информационных наук, и академии, говорят, какой-то международной.
Одним из таинственных документов, созданных Сергеенковым при попадании в кабинет губернатора, появился приказ, на Вятской земле объявляющий сведения о личной собственности и доходах всех высших чиновников строго секретными. Так в провинции прекратилась гласность, в очередной раз на Руси. Чего-то там накручивая в блоке Лужкова—Примакова, по примеру вождей своих очередных Сергеенков представился чем-то вроде бомжа: у него нет квартиры, гаража, прочего-прочего — ну хоть по рублю собирай с народа ему на пропитание. Но одет — дороже некуда, но ездит с кортежем милиции впереди и позади за счет налогоплательщиков, и вдруг сыну с молодой женой упала под ноги квартира с двумя ваннами, с двумя кухнями и туалетами, переделенная спешно из однокомнатной и двухкомнатной. В самом престижном доме. С объяснениями о долгих, несчетных стояниях в очередях на кооперативную квартиру. Самые богатые нынче по их документам — самые бедные... Да уж, дожили до обмана самого бесстыдного. И как говорят губернаторские чиновники, быть у корытца да не напиться... Без стеснения говорят, словно об узаконенном, только без объявления для "простого народа".
Губернатор правит четвертый год. Крупные заводы полной своей мощью стоят без дела, хлеба ценой пониже не появляйся, цены на существование "простого народа" выше уровня земли растут. В селе — один изорванный старый учебник на класс учительница из рук не выпускает, сама читает всем детям. В круг детей посадит и читает, как в России 1910 года. В соседнем районе — присвоение алых лент с надписью золотом "Лучший по профессии" и приложением, — фотолицо губернатора. Как в России 1970 года. Зарплаты по полгода нет, а лучший по профессии есть. Успехи, достижения и каждую неделю, и каждый месяц в наличии телепропаганды номенклатурно-губернаторской, а жить не на что, кроме как на урожай с огорода. Как в XVII веке. Зарплата доярки — 32 рубля. Это на что тратить сегодня такие деньги?
"У меня в семье четверо детей, нет ничего из продуктов редких, так я на новогодний праздник сделала четыре разных блюда из картошки, одно из них сладкое", — с виноватой улыбкой рассказывает обворованная, зажатая в угол нищеты провинциальными пособниками ельцинистов мать семейства.
Как может губернатор проводить какую-то свою политику, если у него, в отличие от Сталина, Фиделя Кастро, Дэн Сяо Пина нет в голове собственных идей и понятий, чего он хочет сделать в мире провинциальном, а вместо идей популистика, мешанина из прошлого горкомовского и воспоминания о том, как был ему вручен масонский значок с бриллиантом, и как десять лет назад мотался по колхозам и читал лекции о пользе сепараторов? И практически как можно руководить русской провинцией, большой территорией, находясь пять дней в Москве, играя там в неизвестного, но для себя крупного политика Совета Федерации, — шесть дней из той же недели за границей, и два дня из той же недели у себя в провинции занимаясь личной рекламой: "Дорогие друзья, я был у самого... мне обещали... Добился крупного успеха... Я поезду к крон-принцу, он мне..."
Представляя перед творческими деятелями свою книгу, академик-губернатор дважды не смог по памяти произнести ее название, пришлось читать с обложки. Сразу пошли разговоры среди понятливых: печатное издание ему сочинили подчиненные экономисты.
"Какие у вас пожелания, товарищи? Чиновников в областном аппарате сократить? Уже сократили на 40 процентов. Скажу прямо: у нас были написаны новые ставки для руководителей, мы их вычеркнули. В результате сокращение на 40 процентов. Считаю, я вместе с вами, выполняя ваши пожелания, добился новых успехов. До встречи, товарищи".
"На культуру я дам громадные деньги. Но через два года. Громадные деньги. На культуру. Значит, перевыборы мои пройдут, и через два года дам громадные деньги. Думаю, вы со мной, дорогие товарищи. Пока как-нибудь продержитесь".
Ну понятно, а пока кладите зубы на полку...
Почему так много говорят о власти в провинции? Потому что власть — проблема основополагающая. Именно власть способна погубить хорошую жизнь "простого народа".
Об отношении к государству пусть скажет молодой парикмахер Олег Кобринский, трудом зарабатывающий на пропитание.
"Я государственный человек, потому что вырос в детском доме, понимая, именно государство обеспечивает меня всем нужным для жизни: теплом, жильем, питанием, образованием. Конечно же, я ничего плохого своему государству желать не хотел и права не имел, надо же в конце концов быть и благодарным за добро, сделанное для тебя. Начиналась горбачевская перестройка, были надежды, что жизнь людей улучшится. Мне тогда было не до политики. Когда позади детдом, армия и в жизни обыкновенной никто тебя не ожидает с желанием помочь, приходится самому браться за устройство своей жизни. Развал тогда шел полным ходом. Нас лихо кормили обещаниями, говорили — это переходный естественный процесс, надо подождать и потерпеть. Развалилось и само государство, я как бы осиротел во второй раз. Каким бы ни было государство прежнее — много было сделано хорошего для меня в детстве, а что происходит сегодня в детских домах — я могу себе представить, и мне становится страшно за тех, кто в жизни потеряв родителей, не может найти доброго отношения государства в детдомах. Не та сегодня страна, не те у правителей страны задачи...
История современной России шла и через мою биографию. Я знаю: всех денег не заработать, надо что-то найти и для души. Нашел занятие — украшать людей прическами. Что вокруг творится — часто и думать об этом не хочется. Может быть, людям, побывавшим в руках парикмахера, жизнь вокруг хотя бы на полчаса покажется намного привлекательнее. А когда я волей-неволей оглядываюсь по сторонам и вижу ужасающее расслоение нашего общества, у меня возникает впечатление, что тысячи людей брошены своей страной на произвол судьбы. Если нынешний бардак закончится и переменится на созидание, и настанет в нашем городе, в России по-человечески нормальная, добрая по отношению ко всем жизнь, — многим станет непонятно, а зачем они все прошедшие десять лет горбачевщины и ельцинизма были и злыми, и жестокими, и могли запросто испоганить жизнь другому человеку? Будущее заставит переоценивать, а сегодня мы как бы играем втемную, в комнате без света и без всяких правил. Когда-то свет появится, секретное станет известным, и как мы все будем выглядеть тогда?"
Что дал Ельцин русской провинции? Самоуправление. Оно быстро перешло в упадок заводов, совхозов, образования, культуры и помчалось дальше, в самоуничтожение. Когда живешь постоянно в провинции — видишь отношение чиновников к художникам, артистам, писателям: вы никто, а мы власть. Власть подписи под документиком выше силы любого таланта — их понимание мира. Некоторые чиновники, работающие в культуре, даже и незнакомы с местными творцами. Это месть и за то, что сами чиновники не способны созидать, а тут вдруг пример достойной деятельности перед глазами: живущий и впроголодь, но созидающий будущее страны.
Неожиданно в провинции современная литература возвращает себе прикладное значение. Люди знают, что ты писатель, и просят: "Мы мучаемся, так хоть вы напишите об этом для истории". Последний крошечный островок надежды, потому что русской литературы нечестной не бывает.
А литература русская классическая стала чистым домом для души. "Я не смотрю погань телевизионную, я читаю Бунина, Чехова, Тургенева, Пушкина", — говорит пожилая учительница.
На улицах русской провинции часто можно видеть людей, громко говорящих с собой же. А иногда — сошедших с ума полностью.
