Но сам парнишка был аристократ
И многих родовитей во сто крат,
Хотя лишь
в девятнадцать только лет
Он вытянул к учению билет.
БОРЖОМИ
Бутылки "боржоми"
В грузинских домах,
В налипшей соломе,
В чём истинный смак.
Как высшее благо,
Что близко стихам -
Шипящая влага
В разверстый стакан.
Момента удачи
Гостям не забыть -
Вновь чарочку чачи
Боржомом запить.
***
Тесная комнатёнка.
Скверная работёнка.
Рвётся всегда, где тонко.
Жизнь - это только проба.
В общем, смотрите в оба -
С первых минут до гроба.
НА ВЕРАНДЕ
Я когда-то пил и ел,
Явно пользуясь моментом,
На веранде ЦДЛ,
Под слегка провисшим тентом.
Заменялась раз на дню,
Как проверенное благо,
Ресторанного меню
Папиросная бумага.
И с внимательностью всей
Воскрешала нам столица
Потрясающих друзей
Узнаваемые лица.
Как я с ними здесь сидел,
Явно пользуясь моментом! -
На веранде ЦДЛ,
Под слегка провисшим тентом.
РИСК
Жить, профессию выбрав
Лётчика-испытателя,
Дрессировщика тигров
Или вовсе писателя.
БЫК
Был этот бык нахал,
В посёлке много значил.
Нас с мамой напугал -
Я заикаться начал.
Опасность мне открыл -
Мы сделались врагами,
Пока он землю рыл
Копытом и рогами.
Сквозь сонные места
В задумчивой печали
Порою поезда
Товарные стучали.
Зато наверняка
В пути непобедимом
Экспресс отвлёк быка
Гудками, а не дымом.
ОРГАНИЗМ ЧЕЛОВЕКА
Организм человека мглист,
Помещённый в свою шкатулку, -
Существует специалист
По малейшему закоулку.
Снова медики морщат лбы,
Ибо множество есть нюансов
Для познанья чужой судьбы
И наличия наших шансов.
От простуды простой (апчхи!)
До сложнейшей для них загадки -
Хоть любые надень очки,
Хоть какие имей задатки.
ДИАГНОЗ
Н.С.
Вникала в здешние дела,
Брала больничные уроки,
Но до конца не поняла,
Что делать некому упрёки.
Она врачам смотрела в рот,
Но вопреки постам и вахтам
Муж был сражён, как птица влёт,
Своим классическим инфарктом.
ДВОРЕЦ БРАКОСОЧЕТАНИЯ
Эта женщина сурова,
Ибо помнить все должны,
Что напутственное слово
Здесь от имени страны.
И хотя бы малой частью
Приобщась к чужому счастью,
Смотрит сдержанно она,
Отчуждённо холодна.
В общем, жизнь её не сахар.
Так за строгою межой
Существует инкассатор
С крупной суммою чужой.
БОКС В ЦИРКЕ НА ЦВЕТНОМ БУЛЬВАРЕ
Я видел здесь Карандаша,
Потом Никулина, Попова.
Улыбкой полнится душа
От изобилия такого.
Но возникал мотив иной,
А в представлениях заминка -
Среди арены цирковой
Квадрат сверкающего ринга.
Прицельной памяти улов,
Суровой молодости веха,
Где Шоцикас и Королёв,
И тут уж вправду не до смеха.
И силой близкого родства
Победы нашему желая, -
Послевоенная Москва,
Доверчивая и живая.
Мой Бунин
УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА
Всё началось с поездки вместе с П. Палиевским в Тарусу, милый провинциальный городок на берегу Оки (куда даже не провели железнодорожную ветку). Наша добрая библиотекарша Галина Никифоровна разрешила мне взять с собой одиннадцать томов Собрания сочинений Бунина (Берлин, 1934-1936) и монографию о нём Кирилла Зайцева (Берлин, без даты). Там, в мире волшебной среднерусской природы, бунинские произведения читались и перечитывались мною с особенной остротой проникновения, я исписал несколько тетрадей, процитировав все его прозаические сочинения и выписав десятки стихов. Сделал подробный конспект и монографии Кирилла Зайцева.
Но, конечно, главная работа была в спецхране Ленинки. К этой поре - на правах "младшего" - я вошёл в число беззаветно преданных русскому зарубежью "катакомбных литературоведов" (А.О. Храбровицкий, Н.П. Смирнов, П.Л. Вячеславов, Э.М. Ротштейн). Первой моей попыткой была студенческая статья "Толстой и Бунин", вышедшая в сборнике под редакцией проф. Н.К. Гудзия, нашего доброго наставника и руководителя толстовского семинара. Затем я написал первую работу о Бунине ("Вопросы литературы", 1957, № 5). Уже на стадии вёрстки я был огорошен отзывом главного редактора А.Г. Дементьева, отметившего, что "работа написана хорошо". Но далее шли серьёзные упрёки: "[?]замешена она на плохих дрожжах. Вся она (объективно) проникнута мыслью о том, что для искусства не имеют никакого значения ни политическая позиция, ни судьба художника[?]
На этой основе вырастает гиперболическая идеализация творчества Бунина. Становится непонятным, почему мировое признание заслужили и всемирно-историческую роль сыграли произведения Горького, а не Бунина. Или Вы думаете, что потомство, история произведут переоценку ценностей", - и т.д.
Но даже изуродованная, работа моя о Бунине вызвала шквал гневных отзывов. Пожалуй, единственным добрым откликом была оценка из-за океана, которую дал в нью-йоркском "Русском слове" автор знаменитой книги "Русская литература в изгнании" Глеб Струве, впрочем, упрекнувший меня в следовании "советской версии", навязанной Дементьевым. Но так или иначе появление этой статьи отдалило возможность опубликовать книгу о Бунине на целых десять лет.
К этой поре поддержку и помощь я получал от парижской эмиграции. В.Н. Муромцева-Бунина высылала мне все вышедшие за рубежом книги Бунина и, конечно, прислала свою - "Жизнь Бунина. 1870-1906" с надписью: "Многоуважаемому Олегу Николаевичу Михайлову в надежде, что эта книга поможет Вам в Вашем труде над Буниным, сердечно. Париж. 27.Х.58".
Я переписывался с Ю.А. Кутыриной (любимой племянницей И.С. Шмелёва и его душеприказчицей), с деятелем РОВС (Русского общевоинского союза) А.А. Сионским, щедро снабжавшим меня эмигрантской литературой, с поэтом И.И. Новгород-Северским, поэтом и критиком Г.В. Адамовичем. Но наиболее близкие отношения установились у меня с Борисом Константиновичем Зайцевым, с которым я переписывался с 1949 года и до последних дней его жизни. Его добрые, трогательно-задушевные письма собраны мною в книге "Вещая мелодия судьбы" (2008), где немало говорится о Бунине и их долгой дружбе.
Не имея возможности напечатать свою книжку о Бунине, я передал её для прочтения через А.Г. Дементьева (теперь уже зам. главного редактора "Нового мира") А.Т. Твардовскому. С ответом пришлось подождать. Но вот и его письмо:
"Дорогой Олег Николаевич!
Давно уже прочёл Вашего Бунина (ещё более давно взял его на прочтение, простите, - вненовомировские рукописи читаются урывками и потому долго). Это - серьёзная, не говоря уже о том, что первая монографическая работа о русском писателе почти классического ранга. У Вас нет телефона, а написать Вам всё не соберусь. Если хотите встретиться со мной, позвоните на той неделе (во вторник и до пятницы). Не обещаю Вам "существенных замечаний", но рад буду просто видеть Вас".
