Все это внушало спокойствие.
Но на следующий день мне позвонил один из знакомых журналистов и спросил, знаком ли я с документами и проектом заключительной резолюции Совещания товаропроизводителей. «Документы носят резко антиправительственный и антипрезидентский характер. Вы что там ушами хлопаете?» — резковато спросил журналист.
Я забеспокоился. Насторожило и то, что участники совещания стали усиленно распространять информацию о возможном участии Б. Н. Ельцина в их встрече. Все мои попытки связаться с президентом в Сочи и узнать о его отношении к совещанию не увенчались успехом: «прикрепленный», сидевший на телефоне, отвечал: президент на корте… президент купается… президент отдыхает. Я был еще новичком в команде и не знал, когда можно настаивать, а когда нет.
Между тем в вечерней сводке зазвучали еще более тревожные ноты. Сообщалось, в частности, что директорское лобби на Совещании будет требовать «сильного правительства народного доверия». В переводе на более простой язык это означало, что Совещание товаропроизводителей может стать детонатором требований «свалить» правительство Гайдара. Присланные мне из «Интерфакса» проекты документов Совещания подтверждали эти подозрения. Показательно, что ни в Администрации президента, ни в Службе помощников никто этими документами не располагал.
Крайне обеспокоенный, я позвонил главному редактору «Известий» И. Н. Голембиовскому и попросил о помощи. Игорь Несторович обещал провести «журналистское расследование». Не знаю, кто его вел, но с поразительной оперативностью в газете появилась публикация, проливающая дополнительный свет на эту закулисную интригу. Фактически совещание организовывал Верховный Совет. С благословения Хасбулатова в Москву вызвали 2,5 тысячи участников (главным образом, работников Советов) и пытались представить это номенклатурное собрание как гневный голос всей индустриальной России.
На следующий день, собрав все имевшиеся у меня сведения, я направил в Сочи фельдъегерской почтой записку для Бориса Николаевича:
«…есть основания предполагать, что за Совещанием товаропроизводителей кроется серьезная подножка, если не провокация против Гайдара, а косвенно и против Президента. Само название — «Совещание товаропроизводителей» — лишь ширма. Директоров заводов там не более одной трети. В первоначальном проекте резолюции Совещания говорится о том, что Правительство ведет геноцид против собственного народа. В телефонном разговоре со мной А. И. Вольский сказал, что ему удалось убедить организаторов смягчить резолюцию. Однако и в новом варианте она звучит как ультиматум Гайдару».
Мне лично с президентом по этому вопросу поговорить так и не удалось. Во время отпуска Борис Николаевич всегда как бы выпадал из системы связи с помощниками. Но через В. В. Илюшина он уполномочил меня сделать соответствующее заявление. На следующий день (в разгар работы Совещания) оно было опубликовано практически всеми центральными газетами.
«…Ни в какие переговоры с кем бы то ни было по поводу своего участия в Совещании товаропроизводителей Президент не вступал. Он не намеревался и не намеревается участвовать в этом собрании… Президент не знаком с документами этого Совещания, и последствия его решений лежат всецело на ответственности его организаторов».
Резко и единодушно атакованное демократической прессой, Совещание товаропроизводителей, задуманное как демонстрация мускулов Хасбулатова и промышленного лобби против экономической реформы, съежилось, как проколотый воздушный шар. Гайдар на него, естественно, не поехал.
Эпизод с Совещанием товаропроизводителей, замысел которого мы чуть было не проглядели, наглядно продемонстрировал, насколько несовершенной была в службе помощников система «раннего оповещения» президента об опасностях. Да и позднее я не раз с огорчением видел, что журналисты подчас оказывались и более информированными, и более политически прозорливыми, чем мы. Неадекватной была и система связи с президентом. Нередко помощники президента вынуждены были вести разговор через охранников или «прикрепленных». Иногда информация проходила и в ту, и в другую сторону в неполном или даже искаженном виде. При таком посредничестве теряются важные политические нюансы, снимается острота, теряется драгоценное время.
В сущности, в работе службы помощников не было определенной системы. Были привычки, традиции и перекосы, родившиеся в период «бури и натиска» под влиянием обстоятельств или сугубо личных свойств участников. В условиях расширявшейся политической ответственности президента нужен был более четкий регламент, сочетающий демократизм и порядок. Если от частного переходить к общему, нужно было бы глубоко переосмыслить систему подготовки и принятия политических решений. В противном случае мы можем еще и еще раз столкнуться с ситуацией наподобие эпизода отмены президентского визита в Японию.
Он настолько поучителен, что мне хотелось бы остановиться на нем поподробнее.
Напомню, что дело происходило осенью 1992 года.
* * *
Многие расценили в свое время инцидент с отменой визита в Японию в свете известного представления о «непредсказуемости» Бориса Ельцина.
На самом же деле решение президента (действительно, не очень элегантное по форме) непредсказуемым было лишь внешне. Ошибка состояла, видимо, в том, что он позволил увлечь себя позитивными перспективами визита, тогда как такие перспективы изначально были более чем сомнительными. Ошибка, уже чисто техническая, состояла в том, что он до последнего оттягивал заявление об отмене поездки, тогда как лучше было бы это сделать раньше или вообще не планировать ее в связи с территориальной проблемой.
Я не исключаю, что тут сказались и определенные психологические моменты. Еще очень живо было соперничество с М. С. Горбачевым, и, возможно, президент Ельцин хотел «сработать» на японском направлении лучше, чем его предшественник. Ельцин действительно стремился разрубить гордиев узел и вывести из тупика российско-японские отношения. На волне трудных, но ярких политических побед 1991–1992 годов ему казалось, что он найдет неожиданную формулу, некое чудесное решение. Воспоминание о мощном и успешном визите в США в какой-то мере затмевало реальные трудности на японском фланге.
Хотя по мере приближения визита сомнения Б. Н. Ельцина все увеличивались, машина подготовки визита продолжала крутиться на основании подписанного президентом еще 19 августа (то есть почти за месяц до предполагаемого визита) распоряжения «Об организационных мероприятиях в связи с официальным визитом Президента РФ в Японию и Республику Корея». Уже был утвержден состав делегации: С. А. Филатов, А. В. Козырев, Г. Э. Бурбулис, Ю. В. Петров, В. В. Илюшин, П. С. Грачев, П. О. Авен, послы в Японию и Республику Корея — Л. А. Чижов и А. Н. Панов.
Политическая часть распоряжения о подготовке визита свидетельствовала о том, что президент рассчитывал сдвинуть отношения с восточным соседом с мертвой точки и создать реальную атмосферу добрососедства и сотрудничества. Предполагалось подписать Итоговый политический документ, который фактически ликвидировал бы нездоровое и противоестественное состояние «ни войны, ни мира» между Японией и Россией. Это могло бы создать совершенно новую политическую и экономическую атмосферу во всем Азиатско-Тихоокеанском регионе. В качестве жеста доброй воли Россия намеревалась вывести свой военный контингент с Южных Курильских островов. В распоряжении президента содержалось указание Министерству обороны предоставить соответствующий график до начала визита. Однако в распоряжении не содержалось никакого намека на «алгоритм» решения территориальной проблемы.
В порядке подготовки визита в японскую столицу уже неоднократно, как это принято, выезжали представители Службы безопасности и Протокола Президента, мощные транспортные самолеты уже перебросили в Токио тяжелые, бронированные «ЗИЛы», уже известен был день и даже час, когда Б. Н. Ельцин, большой любитель спорта, побывает на матче по национальной борьбе «сумо», уже промерены и проверены были все изгибы маршрута… А президент все еще маялся бессонными ночами, не находя главного, политического смысла своего визита. Безошибочного решения, похоже, и не было.
Высказывалось много противоречивых суждений о причинах отмены визита. Но, на мой взгляд, истоки этого политического скандала следует искать не в ситуации осени 1992 года, а раньше, когда сам Ельцин, вероятно, и не предполагал, что судьба сделает его Президентом России.
И в этом качестве он в какой-то мере был вынужден «платить» и за внешнеполитические просчеты Горбачева. Начиная с Берлинской стены и добровольного ухода тогда еще СССР из стран Восточной Европы, где у нас были мощные политические, военные и экономические позиции, у зарубежных политиков начало формироваться крайне опасное представление о том, что от Горбачева, если его очень сильно похвалить за заслуги перед демократией, можно получить бесплатно не только Берлинскую стену, но и значительно больше. Демократическое крыло российской общественности в этот период тоже находилось под влиянием ряда достаточно абстрактных идей, возникших как реакция на прежний жесткий курс во внешней политике СССР. Демократическая пресса камня на камне не оставила от сталинской внешней политики, отвергая в ней не только все тоталитарное, но и то, что было обусловлено реальными национальными интересами.
