"ЗАВТРА". Ваши тексты — реакция, рефлексия на события, коллизии. Емелин — не лирик?
В.Е. Я неоднократно говорил, что вполне завидую настоящим, признанным поэтам, живым классикам, у которых есть богатейший внутренний мир. Они могут из себя полными пригоршнями черпать эмоции, образы, метафоры и одарять ими окружающих. У меня, видимо, внутренний мир очень неглубок, грамм на пятьдесят, поэтому из себя мне черпать практически нечего. И одарить нечем читателя. Поэтому приходится реагировать на окружающую действительность.
"ЗАВТРА". Но такая реакция тоже может быть разной — можно мурчать от удовольствия в любой ситуации: есть нечего — буду худеть, жена ушла — никто не достаёт. Можно исповедовать негатив и тотальную оппозицию. У вас особый вариант, который как-то не особо успешно пытаются интерпретировать. Одновременно и серьёзно, и весело, и грустно.
В.Е. Я думаю, это та маска, которая уже приросла к лицу. Это печальная клоунада, которая просматривается в моих текстах. Но ведь не бывает событий однозначно горестных и однозначно радостных. Любое явление, извините за выражение, амбивалентно, имеет две стороны.
"ЗАВТРА". Но в ваших стихах нет того — либо радуемся, либо рыдаем. Мы имеем нечто единое и в то же время иное.
В.Е. Ну так можно сказать, что работает гегелевская триада: тезис—антитезис—синтез. Мы это проходили в школе, тогда всерьёз не воспринималось, но на дно души упало. И когда я начал выражаться в текстах, видимо, всплыло, работает, не прошло даром.
"ЗАВТРА". Частенько ваше творчество отсылают к произведениям Иртеньева.
В.Е. Ещё до того момента, как я пришёл к своему первому стихотворению, ранний Иртеньев произвёл на меня сильное впечатление. Я увидел, что так можно писать. Но Иртеньев — чистый сатирик и ироник. Он чётко отделяет себя от своих объектов. Я не отделяю, возвращаясь к философской терминологии, субъект и объект. У меня и иронии даже нет, автор и персонаж неразделимы, маска прилипла к лицу.
"ЗАВТРА". Кто значится в ваших поэтических святцах?
В.Е. Некрасов, Блок, Маяковский. Революционные романтики — Багрицкий, Тихонов, какой-нибудь Джек Алтаузен, которого я запоем читал.
"ЗАВТРА". "Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить, Их за прилавками Октябрь застал"?
В.Е. У него есть интереснее стихи.
Тот же Некрасов — совершенно недооценённая фигура. На мой взгляд, он интереснее Пушкина. На стихи Пушкина народ песен не поёт, а на стихи Некрасова народ поёт песни. "Ой, полным-полна моя коробочка" или "про Кудеяра-атамана" — это Некрасов.
"ЗАВТРА". А эти самые святцы что-то говорят о поэте?
В.Е. Очень многое говорят. Мои литературные враги любят Ходасевича, а я его совершенно не понимаю. Зато они очень стесняются Блока, который, как неоднократно озвучено нашими "литературными генералами", — "плохой поэт".
Высоцкий — тоже, как ни странно, во многом забыт, совершенно не оценён за то, за что надо было бы оценить, растворён в мифе и подробностях личной жизни. ..
Вот мой друг Андрей Родионов на вопрос о любимом поэте всегда отвечает — Эдгар По. И никто ничего не может сказать. Получите-распишитесь...
"ЗАВТРА". Придерживается ли поэт Емелин какого-то образа?
В.Е. Ну, в наше время без имиджа-то куда? Важен не человек, а имидж… Каждый поэт выстраивает свой образ. Короткая стрижка, чёрная дешёвая майка, турецкие джинсы, чёрные кроссовки. Жарко, но не могу напялить на себя шорты, бермуды, шлепанцы. Если уж меня называют певцом рабочих окраин, то я вынужден придерживаться определённых рамок. Вы вермут пьёте, а я в такую погоду всё равно вынужден водку пить. Приятного мало, но что делать — имидж. Можно сказать, поэзия требует жертв.
"ЗАВТРА". Хотелось бы вспомнить, как поэт Емелин появился перед широкой публикой. Есть известная история о публикации в "Независимой газете" — неизвестному автору позвонили и предложили напечататься.
В.Е. Есть у меня старый друг, ещё с институтских времён, поэт Иван Зубковский. Он одно время взял на себя роль моего литературного агента. Сам я пытался бегать по редакциям, но потом плюнул. Результат практически известен — "стишки принесли? ну, посмотрим..." Судьба ясна — читать никто не будет, дальше первого мусорного ведра не проживут. После дефолта мне попался журнал литературных дебютов под названием "Соло". Издавал его Александр Михайлов-младший, ему я очень благодарен, хотя так до сих пор он мне и неизвестен. Я так понимаю, что "Соло" загнулся в августе девяносто восьмого года. А мне он попался чуть позже, я позвонил — Михайлов бодро ответил, что "журнал жив, рукописи принимаем". Видимо, у него были прожекты, но они не осуществились. Зубковский не поленился, сложил мои тексты в конверт, отнёс по адресу редакции и бросил в почтовый ящик.
Прошло время, праздновался юбилей "Независимой", была большая пьянка в Манеже или в Гостином дворе. И на этой пьянке Александр Михайлов-младший, ещё раз спасибо ему, подошёл и вручил Виктории Шохиной мои стихи — мол, хочешь посмеяться? И где-то под самый Новый 2001-й год мне позвонили домой из "НГ": мол, хотим напечатать — принесите фото и краткую автобиографию. Не веря своему счастью, спотыкаясь, отнёс — через неделю в отделе культуры и искусств "Независимой газеты" "НГ-Кулиса" выходит целая полоса. Более того, через неделю снова звонят — мы по два раза не печатаем, но тут пришло много откликов, давно так на стихи не реагировали — есть ли ещё? Стихов было немного, но на ещё одну полосу хватило.
После этого я сел и стал ждать, когда придут женщины, деньги, бассейны с шампанским, поездки на острова, но ничего не дождался. В это время мне в очередной раз наскучила работа при храме, тогда только открылся наш элитарный "Проект О.Г.И.", и мне по знакомству предложили поработать товароведом в книжном магазине. Зарплата там раза в четыре должна была превышать мою церковную зарплату, и я торжественно туда пришёл. Месяца три я в О.Г.И. проработал, но почувствовал, что попал не в свою компанию, как-то напрягали меня ходящие там люди. Они ещё сами не знали, что они хипстеры и слова такого в ходу не было. А в Церковь всегда принимают, тем более — за маленькую зарплату работать охотников мало. Кстати, свой "церковный путь" я начал с того, что пришёл сторожем в храм Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке. Предыдущего сторожа "попросили", и меня взяли на его место. Как я узнал позже, моим предшественником был ныне известный музыкант Сергей Калугин.
Работая в "Проекте О.Г.И.", я подружился с одной девушкой-продавщицей, и поскольку там мелькали знаковые фигуры новой литературной тусовки, то она, независимо от меня, бросалась к каждому, всучивала мои бумажки. Естественно, девяносто девять человек донесли это до первой мусорной корзины, но сотым оказался Лев Пирогов. Который, как выяснилось позже, искал меня ещё с момента публикации в "Независимой". Он тогда как раз задумал мутить литературное движение, придумал название — "постинтеллектуализм", писал сложные, мне по необразованности не очень понятные статьи, и набрал туда Мирослава Немирова, Андрея Родионова, Владимира Нескажу, Дмитрия Данилова и меня. Было проведено несколько встреч, Немиров тогда был в энергичной фазе, отверг "постинтеллектуализм", объявил группу — товарищество мастеров искусства "Осумасшедшевшие Безумцы" ("ОсумБез") . Это произошло в 2002 году в заведении под названием "Морисвиль".
"ЗАВТРА". Самоощущение и признание сплелись, а материальных благ как не было, так и нет. Но и официальный поэтический мир не спешил принимать поэта Емелина.
В.Е. Изначально это сообщество меня не приняло, хотя если бы я в дальнейшем демонстрировал свою лояльность, готовность играть по очень жёстким правилам, может быть, где-то лет через пятнадцать мог бы рассчитывать на уровень поэта, ну скажем, Гандельсмана. (Хотя нет, до Гандельсмана мне не дотянуть, он в Штатах живет, а это всегда плюс современному Русскому поэту. Можно в гости набиться).
Ведь есть совершенно чёткая машина по производству, изготовлению, назначению поэтов, жёсткая структура, иерархия, уровни. Но я и не собирался кого-то убеждать в своей благонадёжности.
"ЗАВТРА". Но и большой поэтический мир начала двадцатого века — почти то же самое. Не только пишущие поэты и теоретики стихосложения — это были поддерживающие их критики, люди, которые писали друг о друге. Формально-то и разницы нет, тем не менее, мы чувствуем, что она налицо?
