Столь же загадочно и в те же дни расстался с жизнью в Грузии гостивший там Ив Фарж, французский коммунист, хорошо знавший о «подвигах» племянника Берии, эсэсовца-карателя. Причина внезапной смерти гостя банально проста — отрава.
В мае Берия внезапно мелькнул в Риге и, не встречаясь ни с одним из руководителей Латвии, куда-то исчез на целых три дня. Где он обретался? С кем разговаривал? Полная тайна до сих пор! Однако сразу же после прибалтийского визита Большой Мингрел с головой ушёл в национальные проблемы.
Своим коньком он сделал борьбу с руссификаторством. Во все республики СССР полетели партийные директивы «Об исправлении национальной политики». Зазвучали старые песни об «оккупантах и колонизаторах». Были реабилитированы десятки тысяч «лесных братьев». Предписывалось всеми мерами развивать чувства национальной гордости. В каждой республике были учреждены свои собственные ордена. Государственные структуры решительно очищались от русских. Всё делопроизводство приказывалось вести на языках табельных наций.
В республиках Прибалтики борьба с «русским засильем» достигла того, что были уволены все участковые некоренной национальности!
Мощный удар внезапной перестройки был нанесён по Украине.
Министерство внутренних дел республики возглавил Мешик. В заместители ему Берия откомандировал некоего Мильштейна, своего знакомца по работе в Грузии. Брат Мильштейна был в своё время расстрелян за шпионаж, его родители и другой брат жили в США. Однажды на заседании правительства Милыптейн произнёс речь на украинском языке. Первый секретарь ЦК партии Украины Мельников смешался: он не знал украинского языка. Мешик вельможно указал ему, что необходимо знать язык республики, которой руководишь. Известный драматург Корнейчук восторженно зааплодировал… Заседание правительства закончилось скандалом.
Из лагеря в Москву вдруг доставили двух сестёр Степана Бандеры. С ними стал плести какие-то интриги Хрущёв. Поговаривали, что сам Бандера после смерти Сталина готов сменить гнев на милость.
Тем временем были освобождены все обвиняемые в сионистском заговоре, но Абакумов продолжал сидеть. (Ему уже четвертый раз меняли обвинение. Он был взят под стражу как лидер и вдохновитель еврейских буржуазных националистов, теперь его допрашивали как ярого антисемита, сталинского пособника.)
Вышел на волю Рапава, но Рухадзе томился в Лефортово.
Продолжал хлебать тюремную баланду и посол СССР в Великобритании И. М. Майский (Ляховецкий).
Из самых неотложных перестроечных мер Большой Мингрел наметил отмену 6-й статьи Конституции (отказ партии от власти), возобновление дружбы и сотрудничества с кликой Тито и роспуск колхозов.
Понимал ли он опасность затеваемых перемен?
Думается, понимал. Страна не была готова безоговорочно принять все его опаснейшие авантюры. Слишком уж на многое замахивался самоуверенный «отец еврейского народа»!
* * *
О том, что, затеяв перестройку, Берия постоянно находился в напряжённом состоянии, говорит мало известный случай, связанный со Светланой, дочерью Сталина.
Вернувшись с похорон отца, Светлана Иосифовна всю долгую ночь провела в безрадостных раздумьях. Рано утром раздался звонок у входной двери. На площадке стоял совершенно незнакомый человек, грузин. Он держал в руке увесистый портфель.
— Слушай, как найти мне Жукова? — огорошил он вопросом.
Светлана растерялась.
— Он живёт не здесь, не в этом доме. На улице Грановского.
— Я писал Сталину, — сказал мужчина. — Берия подлец. Здесь, — он тряхнул портфелем, — о нём всё. Всё! Я хочу передать это Жукову.
— Ваша фамилия Надирашвили?
— Откуда знаешь? — изумился он.
Светлана промолчала. Странный гость ушёл и больше никогда не появлялся.
Вскоре зазвонил телефон, и Светлана удивилась, узнав голос Берии. «Дядя Лара», старинный друг семьи, не звонил давно. Он справился о самочувствии, затем сообщил, что советское правительство назначило ей пенсию за отца.
— Звони, если что надо, не стесняйся, — сказал он. — Мы же свои люди, не чужие.
Прощаясь, он внезапно спохватился:
— Да, а этот… как его?., ну, Надирашвили… Он, где остановился? У кого?
«Уже проследили!»
Она чистосердечно ответила, что не знает, что видела этого человека впервые и ни о чём его не расспрашивала.
Появление незнакомого грузина, портфель с какими-то документами, вкрадчивый звонок Берии — всё это встревожило Светлану. Она отправилась к Ворошиловым. Дома была одна Екатерина Давыдовна. Выслушав Светлану, она позвонила мужу на работу. Климент Ефремович заказал Светлане пропуск.
— Садись, рассказывай, — сердечно предложил он. — Что там у тебя?
Через две минуты от его сердечности не осталось и следа.
— Да ты с ума сошла! — испуганно воскликнул он. — Ты хоть понимаешь, во что ты влипла?
Он принялся названивать Шкирятову, в Комиссию партийного контроля. Тот велел ей немедленно явиться.
— Садись, — приказал он, — и пиши. Откуда ты знаешь этого Надирашвили, кто он такой… всё пиши! Сумасшедшая девчонка, да ты знаешь, что это злостный клеветник?
Оправданий Светланы он не захотел и слушать. Разговаривал грубо, не церемонясь. Теперь перед ним сидела не дочь Вождя, а обыкновенный рядовой член партии. Тут же, не отходя, как говорится, от кассы, Светлана Иосифовна Аллилуева схлопотала строгий партийный выговор «за содействие злостному клеветнику Надирашвили».
До сих пор никто не знает, какова судьба этого отчаянного грузина и его портфеля с документами.
* * *
Майская трибуна Мавзолея наглядно показала порядок в расстановке деятелей новой власти. Берия выделялся и корпуленцией, и манерой поведения. Пальто и шарфа не было, но шляпа всё так же надвинута на самые брови, из-под широких злодейских полей сверкают, словно вражеские перископы, стёклышки пенсне. Он горделиво взирает сверху на бесконечные колонны демонстрантов, словно прикидывая, как управиться с этакой массой совершенно чуждого ему народа.
Рядом с ним со своей обыкновенно сонной физиономией помещается Маленков, многолетняя руководящая «Маланья». Коротышка Микоян на первый план, как и всегда, не вылезает, предпочитая пусть и вторые роли, зато постоянные. А вот лоснящаяся хуторская физиономия Хрущёва, этакого партийного Ивана Никифоровича с головой, как определил Гоголь, «редька хвостом вверх», постоянно лезет во все объективы. Ему теневое прозябание обрыдло, и он всячески тянется поближе к жаркому солнышку главной власти.
С самого начала своей ошеломительной карьеры Хрущёв натянул на лоснящуюся селянскую ряшку маску деревенского простачка. И обманул всех, даже Сталина и Берию. Большой Мингрел не обратил внимания, что на Лубянке прочно угнездились Савченко, Епишев, Рясной. Прежде они работали на Украине и считались людьми Хрущёва.
От этих-то людей и поступили первые сигналы тревоги.
Из Киева приехал надёжный человек и сунулся к одному из своих. Весть была устрашающей: органы внутренних дел Украины переводились на режим боевой тревоги. Струсив, Хрущёв стал с осторожностью советоваться. Что же он задумывает, гад? Хочет устроить Варфоломеевскую ночь?
В этот момент от Берии отшатнулись сразу двое: Круглов и Серов. Оба понимали, что «хозяин» расправится с ними в первую очередь. Зачем ему лишние свидетели? Кроме того, над Серовым висела ответственность за беспорядки в день сталинских похорон: тогда на улицах Москвы в невероятной давке погибло 129 человек. Повод для расправы вполне достаточный.
Серов и Хрущёв были знакомы с фронтовых времён. Сделав выбор, Серов сильно помог новым заговорщикам. От него они своевременно узнавали обо всех подозрительных передислокациях внутренних войск.
В любом государстве реальную вооружённую силу составляют армия и внутренние войска.
Хозяином внутренних войск являлся Берия.
На посту министра обороны тогда находился Булганин, типичный партийный карьерист, готовый на любую должность, лишь бы руководящую. Булганин попивал, обожал актрис Большого театра и, зная, что о его слабостях известно товарищам по партии, «держался за компанию», т. е. всегда готовый колебнуться вместе с генеральной линией партии. Такие охотно примыкают к большинству.
Всё-таки непререкаемым авторитетом в Советской Армии пользовался маршал Жуков. В полном здравии находились и остальные прославленные военачальники. Булганину хватило ума не важничать перед ними, не заноситься — он сознавал разницу в заслугах. Тем более для Берии он никакой ценности также не представлял.
Маршал Жуков устойчиво ненавидел хозяина Лубянки. Он сразу указал на две фигуры, на которых Берия надеется: Штеменко и Артемьев. Первый вошёл к нему в доверие ещё с войны, с давней совместной командировки в Закавказье, когда немцы стали приближаться к Военно-Грузинской дороге. Артемьев же командовал дивизией имени Берии, т. е. самой ударной, самой надёжной частью внутренних войск. Особую опасность представлял полк, расквартированный в Лефортовских казармах. Полностью бериевской была и охрана Кремля, внутренняя и внешняя.
