В Новосибирске меня ожидала телеграмма от Сталина, про которую вы, вероятно, знаете. В вестибюле уже сидели корреспондент ТАСС и местный газетчик. Надо было давать интервью и выступать по радио. А еще через два дня меня повезли на военный аэродром, поставили возле истребителя, велели улыбаться и жать руку какому-то летчику. В таком виде нас сфотографировали у самолета, на котором возле лозунга «За победу над фашизмом!» было написано, что советский патриот В. Г. Мессинг подарил этот самолет летчику Балтики — это в Новосибирске-то! — Герою Советского Союза К. Ковалеву. Хоть бы для вида выкрасили тот покорябанный самолет, который я будто для них купил! Нет, никому еще так дорого не обходился советский патриотизм! — думал я.
А мой администратор, милейший Лазарь Семенович, ходил от счастья, как пьяный, и все меня обнимал и целовал.
— Вольф Григорьевич, — захлебывался он от восторга. — Вы даже себе не представляете, кто вы теперь и какие неограниченные возможности у вас в руках! Человек с телеграммой от самого Сталина в кармане может задержать на улице любого милиционера… Да что там милиционера! Он может задержать любого генерала и хлестать его по мордасам сколько душе угодно! Господи, мне бы такую силу! Да я бы их всех на колени поставил!
А мне было совсем не радостно и совсем не было желания ставить кого-то на колени и хлестать по мордасам генералов. Кое-кого из органов — другое дело. Впрочем, на такое я навряд бы решился даже с телеграммой Сталина в кармане. Я видел перед собой маузер капитана Иванова, слышал вежливый вкрадчивый голос майора Саакова и телеграмму ощущал, как продолжение их коварной игры».
Жадность и страх, по Шенфельду, непрерывно терзали Мессинга и в конце концов толкнули его к намерению бежать из СССР. Вернувшись в Ташкент, он случайно познакомился в гостинице «Узбекистан» с неким «деловым человеком» Абрамом Калинским. Тот хвастался своими связями, в том числе на черном рынке, и Мессинг на свою беду попросил его прикупить для него немного золота и долларов. Потом Калинского назначили в комиссию по ирано-советской торговле, и он смог посещать закрытую пограничную зону и даже побывал в Иране, рассказав Мессингу о том, как хорошо там живется. Еще через несколько дней Калинский предложил свозить своего друга на прогулку за границу «и посоветовал захватить с собою деньги и все драгоценности, которые у меня есть. Я понял, что он догадывается о моем намерении покинуть эту чудовищную страну, где человек не хозяин своих, заработанных тяжелым трудом капиталов. Правда, мелькнула у меня мысль, — а не слишком ли рискованна эта затея? — но слишком уж много во мне накопилось. Обида прямо жгла».
Мессинг и летчик К. Ковалев у подаренного истребителя
В итоге Мессинг угодил в ловушку уже знакомых ему чекистов Иванова и Саакова. На самолете его отвезли обратно в Ташкент и заперли в тюремной камере, где он и познакомился с Шенфельдом. После описанной в повести беседы они расстались, и Игнатий Норбертович услышал о своем соседе лишь через несколько месяцев, когда тот в очередной раз гастролировал в Ташкенте. У него возникла мысль: «А что, если ташкентские чекисты с согласия или без согласия Москвы решили, что не следует резать курицу, которая может нести золотые яйца? Ведь у Мессинга через некоторое время можно снова грабануть миллиончик. А кроме того, можно ведь прибрать этого ясновидца к рукам, заставить его верно служить. Ведь его секретное сотрудничество, если им умело манипулировать, может стать просто неоценимым. Или он на самом деле разгадает какую-нибудь тайну, или кто-нибудь ему сам выболтает такое, что до тех пор держал про себя».
Исподволь Шенфельд подводил читателей к «очевидной» мысли — ценой освобождения Мессинга стали не только отнятый у него миллион, но и согласие на сотрудничество с чекистами, что, по мнению советских интеллигентов, было пределом человеческой низости. В доказательство он приводит рассказ своей анонимной знакомой о том, что Калинский после своего освобождения в 1959 году приехал в Москву, где неоднократно и вполне по-дружески общался с Мессингом. После этого Шенфельд завершает свое сочинение эффектным вопросом: «А что, если Калинский и Мессинг одним миром мазаны? Что, если освобождение из следственной тюрьмы в Ташкенте надо рассматривать с совсем иной точки зрения?» И попутно излагает еще ряд несимпатичных подробностей о телепате — о его жадности, трусости, неопрятности и, естественно, полном отсутствии у него каких-либо выдающихся способностей. А также о том, что «он вовсе не был полубесплотным существом, а не прочь был и пофлиртовать и вступить в связь с увлеченной им поклонницей».
Как уже говорилось, весь памфлет Шенфельда строится на том фантастическом основании, что Мессинг в эвакуации постоянно жил в Ташкенте и в феврале 1943 года сидел здесь в тюрьме. Но мы знаем, что местом его жительства в это время был Новосибирск. В столице Узбекистана он несколько раз выступал, но подолгу здесь не оставался — хотя Ташкент, несомненно, играл какую-то роль в его жизни. Возможно, в архивах Госконцерта сохранился график его гастрольных поездок, позволяющий доказать, что в нужное время он находился совсем в другом месте. История планируемого бегства в Иран явно вымышлена — в то время северные провинции этой страны были оккупированы Красной армией, и любой беглец из Советского Союза быстро был бы выявлен и схвачен, чего Мессинг не мог не знать. Что касается истории с передачей самолета летчику Ковалеву, то она относится не к 1942 году, как утверждает Шенфельд, а к 1944-му. Правда, сам Мессинг в мемуарах тоже пишет о 1942 годе, но это может значить лишь то, что в этом году он пожертвовал деньги на истребитель, а торжественная его передача состоялась двумя годами позже.
Телеграмма, в которой И. Сталин благодарит В. Мессинга за покупку самолета для Красной армии
Мы не знаем, общался ли Мессинг когда-либо с мелким авантюристом и стукачом Абрамом Калинским. Для верности Шенфельд обвиняет его еще и в дружбе с «красным графом» Алексеем Игнатьевым, который, по мнению многих, был засекреченным агентом МГБ. Однако генерал Игнатьев был знаком чуть ли не со всей советской элитой, и вряд ли сексот его класса использовался для связи с таким малоценным информатором, как Мессинг. Конечно, умей Вольф Григорьевич в самом деле читать мысли, ему в агентурном плане цены бы не было, но ведь Шенфельд напрочь отказывает ему в этом таланте.
На самом деле об истории с передачей самолетов мы знаем прежде всего из двух документов. Один из них — телеграмма Сталина, отправленная, судя по бланку, во Владивосток, где в то время выступал телепат. Оригинал ее пропал вместе со всем архивом Мессинга, а фото приведено в книге Лунгиной, откуда ее и заимствовал Шенфельд — а не из ташкентской газеты «Правда Востока», где телеграмма никак не могла появиться. В ней сказано буквально следующее: «Товарищу Вольф Мессингу. Примите мой привет и благодарность Красной армии, товарищ Вольф Мессинг, за вашу заботу о воздушных силах Красной армии. Ваше желание будет исполнено. И. Сталин». К сожалению, дата на фотографии не видна. Неизвестно и то, о каком желании идет речь — может быть, о получении Мессингом советского гражданства? Хитрый телепат вполне мог сопроводить передачу денег этой верноподданнической просьбой — она давала шанс, что Сталин узнает о нем и запомнит. Так и случилось.
В статье историка Леонида Александровича Любимского, посвященной Мессингу и его самолетам, опубликовано фото истребителя Як-1Б с надписью на борту «От польского патриота проф. Вольф-Мессинга польскому летчику». На фоне самолета позируют летчики в польской военной форме; по словам автора, он взял снимок из неназванной книги об истории польских авиасоединений в СССР, где говорилось, что самолет «был подарен истребительному авиаполку «Варшава» в мае 1944 года». Б. Соколов предполагает, что самолет мог предназначаться польской армии Владислава Андерса, которая начала формироваться из польских военнопленных в августе 1941 года, но уже в августе 1942-го она ушла в Иран, не желая воевать в составе Красной армии, а самолет Як-1Б начал производиться только в сентябре того же года. К тому же в армии Андерса изначально не было авиации. Скорее всего, самолет Мессинга все же был предназначен просоветским польским частям, сформированным в 1943 году.
Леонид Любимский встретился с Мессингом в 1973 году, когда тот гастролировал во Львове, и даже принял участие в его выступлении: «Вскоре Мессинг сошел в проход между рядами, остановился у кресла, где я сидел, и, кивнув мне (очевидно, каким-то образом вычислив из трехсот-четырехсот зрителей человека, беседовавшего о нем с директором филармонии), попросил дать что-либо. Я подал авторучку. Он ощупал ее своими тонкими пальцами, воскликнул: «О, подарок!» — и, предложив зрителям упрятать ее где вздумается, передал кому-то. После нескольких очередных номеров он прошел, напряженно вглядываясь, по залу, вывел на сцену дородную даму, попросил открыть сумочку и возвратить мне ручку.
