«Колокольный звон, похожий на зеленый купол с белым крестом, как деревянные сани в начале мая, ехал по городу.
Люди при встрече христосовались, и были они в эти минуты похожи на рюмки с ликером, на люстры, покрашенные в синюю краску, и на Средиземное море в день разбора дела Дрейфуса [9] .
Куличи с носами Ассаргадона [10] стояли на столах, сверкая изюминками, похожими на Венецию.
Ели. Цилиндры, точно калитки, торчали на головах и блестели, как дача в Сестрорецке зимой, когда дворник запьянствует и бьет свою дворничиху.
О, закройте ваши рты, несчастные тротуары, именуемые людьми!
О, закрой свои бледные ноги!
О, застегни свой жилет!»
(Осип Д’Ор «Эволюция пасхального рассказа. В девяностых годах»)
Даже с хорошей литературой можно иногда знакомиться по пародиям. «О, закрой свои бледные ноги!» – знаменитая строчка Валерия Брюсова. Владимир Соловьев, хоть и не считался символистом, лучше многих выразил суть этого дела в стихах.
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
А Брюсов это делал еще и в геометрической форме, как в стихотворении «Ромб».
Мы —
Среди тьмы,
Глаз отдыхает.
Сумрак ночи живой
Сердце жадно вдыхает.
Шепот звезд долетает порой.
И лазурные чувства теснятся толпой.
Все забылося в блеске росистом.
Поцелуем душистым
Поскорее блесни!
Снова шепни,
Как тогда, —
Да!
Поэзия поэзией, философия философией, но не стоит забывать, что при рождении русского символизма его матери Зинаиде Гиппиус только 23 года. И если у Мережковского допустима какая-то врожденная половая слабость, то Зинаида, по свидетельствам современников, была совершенно здоровой симпатичной женщиной с рыжеватыми волосами до пят. Некоторые ее маскулинные наклонности – любовь к мужской одежде, мужским псевдонимам, лесбийским играм – это было не более чем эпатажем, атрибутом игры в самую оригинальную даму русской литературы. Инстинктивное для женщины желание нравиться мужчинам не подавлялось ею и специально не культивировалось. Оно было поставлено на службу малопонятным задачам театра одной актрисы З. Н. Гиппиус.
В 1890 году у нее начинается сразу два романа, с коллегой по символизму Николаем Минским и писателем Федором Червинским, который учился вместе с Мережковским в университете. Минский был на самом деле родом из Вильнюса (Вильно), писал стихи о чем-то «не-сущем». Но старался добиться не только духовной близости с красивой Зинаидой, несмотря на всю свою поэзию. Гиппиус позже писала, что через Минского еще больше влюбилась в себя. Червинский закончил юридический факультет и всю жизнь честно служил, уверенно живя на зарплату, а не на гонорары. Причем писал он скорее в ненавидимом символистами реалистичном стиле. Зинаиде были интересны и «свои», и «чужие» мужчины.
...
Когда они встречались с мужем в гостиной своей квартиры и рассказывали обо всем, что написали или сделали после нескольких часов разлуки, должно быть, сидящая в Гиппиус кокетка могла порадоваться возбуждению чувства ревности в супруге: «А я вчера гуляла в Царском Селе с реалистом и даже целовалась». Дмитрий Сергеевич должен был покраснеть и топнуть ногой: «Как с реалистом? Ладно бы с символистом, но с реалистом?!» Но Мережковский всегда оставался спокоен. В 1891 году он как раз писал поэму «Семейная идиллия». Не о своей семье с Гиппиус, но все равно символично.
В 1894 году в нее не на шутку влюбился ее первый издатель в «Северном вестнике» Аким Волынский. Не только издатель и критик, но и философ, искусствовед, писатель. Человек страстный и нервный, как многие евреи (настоящее имя Хаим Флексер), возможно, в самые напряженные моменты позволивший к поцелуям добавить объятия и даже попытавшийся, выражаясь более поздними терминами, «предлагать интим», попав под дьявольское обаяние асексуальной чертовки, сдался, перестал предлагать, подчинился. Что даже расстроило Зинаиду. Вот фрагменты из письма Гиппиус от 28 февраля 1895 года: «Неужели Вы когда-нибудь были такой нежный, такой мягкий, такой предупредительный, деликатный, милый, особенно милый и дававший мне таинственные надежды на беспредельное? Увы, мне! Теперь Вы – требовательны и фамильярны, как после года супружества. Вы меня любите – о, конечно! Но любите без порыва и ужаса, все на своем месте, любовь должна течь по моральному руслу, не превышая берегов нравственности…» Поводом для разрыва послужили отрицательные отзывы Волынского на творчество Мережковского. Хотя всем Зинаида говорила – разрыв с Акимом из-за того, что литературный русский язык этого критика «невозможный», пишет с какой-то еврейской интонацией.
После 1917 года Волынский в очерке «Сильфида» запечатлеет облик той, которую любил: «Это была женственность девического характера, с капризами и слезами, смехом и шаловливой игрой, с внезапными охлаждениями. Кокетливость достигала в ней высоких ступеней художественности… Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни…» Через много лет Гиппиус ответит: «Это был маленький еврей, остроносый и бритый, с длинными складками на щеках, говоривший с сильным акцентом и очень самоуверенный…»
Потом у нее случилось увлечение, сочтенное окружающими как лесбийское. В случае с Гиппиус в этом не казалось ничего удивительного. Елизавета фон Овербек, англичанка, баронесса и композитор. Валерий Брюсов так и писал в своем дневнике в 1903 году: «При Зиночке состояла и Лизочка Овербек, девица для лесбийских ласк, тощая, сухая, некрасивая, лепечущая по-французски». Ей Зинаида Гиппиус посвятила это стихотворение.
Сегодня имя твое я скрою
И вслух – другим – не назову.
Но ты услышишь, что я с тобою,
Опять тобой – одной – живу.
На влажном небе Звезда огромней.
Дрожат – струясь – ее края.
И в ночь смотрю я, и сердце помнит,
Что эта ночь – твоя, твоя!
Дай вновь родные очи,
Взглянуть в их Глубь – в ширь – и синь.
Земное сердце великой Ночью
В его тоске – о, не покинь!
И все жаднее, все неуклонней
Она зовет – одну – тебя.
Возьми же сердце мое в ладони,
Согрей – утешь – утешь, любя…
Кто скажет, что это не любовная лирика? Литературоведы часто отмечают, что многие стихи Зинаиды Гиппиус, даже большинство написаны от имени мужчины. Здесь же чувствуется – от лица женщины.
В зрелом возрасте в дневниковых откровениях Зинаида Николаевна признавалась, что лесбийство в ней можно тоже отнести к программному эпатажу. «Я не могу по совести сказать, чтобы у меня было какое-нибудь предубеждение против «женщин»; как ни странно, но самое первое мое чувство ко всякому новому лицу – как к человеку, лишь далее, и в опыте, само собой выходило, что с женщинами отношения у меня складывались по-иному, чем с мужчинами, так что невольно замечалась разница – и отмечалась. Но и тут опять не в сексуальной области было главное дело и серьезная разница. (В этой области, для меня, существенной разницы не было, да и по отношению ко мне я такой же уж особенной не замечала.) Но главное: мне с женщинами не интересно. (…) По правде сказать, и женщинам я была не особенно люба и тоже неинтересна, должно быть. Исключаю «обожательниц», – впрочем, и чистых «обожателей»; об этих свой может быть разговор, но это особо, я говорю о человеческих отношениях. Если сексуальный, или телесный, элемент и должен присутствовать как-то во всяких близких человеческих отношениях, то отправной точкой он ни в каком случае не может быть и не должен. (…) Отмечу, что из женщин у меня в этом оттенке были отношения с Поликсеной Соловьевой, да еще с кузиной Соней…»
О Поликсене Соловьевой следует сказать, что это заметная девушка в русской литературе. Дочь великого историка Сергея Соловьева и, соответственно, сестра философа Владимира Соловьева – гуру русского символизма, Поликсена тоже не была чужда литературе. Она писала стихи и занималась переводами, впервые перевела на русский «Алису в Стране чудес». Естественным путем попав в круг выдающихся поэтов, она какое-то время старалась чего-то достичь. Но ее слабенькие стихи никто не брался оценивать. Во-первых, из уважения к брату, во-вторых, из-за боязни расстроить барышню. Она отличалась патологической стеснительностью, мнительностью, плаксивостью. Только Блок однажды написал комплиментарную рецензию, но девушка ей не поверила, трезво оценивая свое творчество.
Зато с женщинами Поликсена чувствовала себя гораздо увереннее. Отбила у профессора Манассеина жену Анастасию и прожила с ней до самой смерти как честный человек. Даже совместно издавала детский журнал.
Так что, ставя точный диагноз, можно утверждать, что и лесбиянкой Зинаиду Николаевну назвать затруднительно. Видимо, она сама себя относила к какому-то особому полу, не промежуточному, но особому, «гиппиусовскому», была довольна, пребывая в нем, и отнюдь не стремилась к увеличению его представителей. Один недоброжелатель как-то послал Мережковскому обидное письмо «Отомстила тебе Афродита, послав жену гермафродита». Наверное, супруги посмеялись – какой же примитив! Что он понимает?
