"Космогония № 666" фиксирует конец Millenium'а, когда Сатана освобождается от оков. Конвульсируя, плод сожительства Зверя и Любодейцы с ужасающей скоростью вздымается по колодцу ротонды. Олицетворения греховной проказы, вплоть до мельчайших, высыпали на 8 внутренних пандусов, приветствуя своего вождя и пророка. Провоторов изобразил "тело змеево" в виде гигантского Червя, похожего на чудовище из фильма Джона Карпентера "Нечто". Кольца первобытного хаоса трудно счесть, как и число имени его — 666. Согласно протоиерею Михаилу Труханову, цифра 6 обозначает материальность тварного бытия, и потому "жизнь человека, неверующего в Бога, отрицающего духовность, живущего благами скотского порядка и исполненного мечтами об изобилии материальных наслаждений в будущем, проходит по маршруту 6-6-6".
Человеческая голова Змия прописана с подробностями, особенно обращает на себя внимание пятиконечная трещина на обтянутом кожей черепе. Это символ пяти материальных чувств, которые поглотили духовное восприятие. Зверобог "Космогонии" — последний в ряду адамова потомства, на его голове пентаграмма окончательно кристаллизуется. Итог грехопадения — глухая погружённость в мир чувственных ассоциаций, когда инволюция материи принимает вид ложной эволюции. Портрет Антихриста кисти Провоторова притягивает невыразимо неприятным сродством, которое отмечает в душе каждый внимательный зритель. Глазные яблоки Змея едва не вывалились от исступлённого противления Богу. Но вторые зрачки на их тыльной стороне (кстати, это единственное живое место) застыли в каком-то параличе. Твердь, за которую стремилась "звериная личность" (термин о. Михаила Труханова), сама разверзается перед ней. Из воронки, стиснутой уплотнившимся воздухом, в космос торжествующей злобы вонзаются тончайшие лезвия Пневмы. Верхняя часть картины является парафразой схождения Духа на иконах Пятидесятницы. Его огненные стрелы несут обновление тому, кто успеет хотя бы за секунду до смерти принести покаяние и верную гибель тем, кто утратил даже эту способность. Ношение ада в себе, практиковавшееся православными аскетами, вело того, кто честно двигался по этой дороге, к различению в себе всех обитателей преисподней, кончая набольшим — "Хозяином дома". Именно так, кстати, называлась ранняя работа Провоторова, из которой выросли затем его башни. "Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? и тогда расхитит дом его" (Мф 12:29). Только после осознания болезни может начаться нравственное выздоровление…
III. АДАМ И ЕВА (1990)
Но где искать начало болезни? В диптихе "Адам и Ева" возникновение Башни синхронизировано со стартом человеческой истории и с появлением Змея. Кажется, что Башня предназначена именно для него, однако трактовка сцены Грехопадения Провоторовым свидетельствует, что это не решено.
"Адам и Ева" — картина мирового значения, и с момента создания она столь же необходима для понимания аналогичных сюжетов у Пьеро делла Франческа, Альбрехта Дюрера, Лукаса Кранаха, Микеланджело Буанарроти, как и они для неё. Провоторов методично проецирует древние символы на эмульсионную поверхность новой культуры: слишком уж абстрактными и пресными они стали казаться. Антураж, которым окружил Грехопадение художник, далеко отстоит от приевшейся карикатуры. За исключением Змея, яблоко в перстах Праматери — почти единственная узнаваемая с ходу деталь.
Диптих напоминает створки единой, трагически разделённой двери, через которую вошёл грех. Две полярные половины Андрогина стоят по сторонам от Мировой Оси. Взаимное расположение Древа, Змия, Адама и Евы логически домысливает Шестоднев из церкви Ильи Пророка в Ярославле (1680) — одно из наиболее удачных решений данной темы на рубеже Нового времени. Невместимая мудрость вылепила эти странные, поистине доисторические головы зачинателей человечества. Не наивные дикари, но близнецы-исполины, вызывающие инстинктивное обожание, смешанное со страхом. Глядя на провоторовских "Адама и Еву", ощущаешь величие Пятой заповеди (Чти отца твоего, и матерь твою…). "Мир начался с семьи огромной./ Из группы исполинской явился род людской", — писал Виктор Гюго в поэме "Конец Сатаны". Как сон, как пух, пролетают тысячелетия за спинами Праотцев. Закато-восходы сливаются в единую полосу под крышей мира, а приливы и отливы океана кажутся мелкой рябью.
Новаторство в исполнении Башни по сравнению с Фалькенборхом и Кирхером слагается из ряда "уточнений", которые вносит в её конструкцию Провоторов. Разверзшиеся недра приоткрывают скрытый у предшественников фундамент. Башня растёт из самого сердца Земли. Однако в православной метафизике Земля не является планетой. Творец "повесил землю ни на чём" (Иов 26:7). Она — тяжелейший из четырёх элементов, основание мироздания. Ниже земли не просто пустота, а именно ничто.
…То, откуда возвышается Башня, действительно является ничем, но с одной оговоркой — для человека. И Библия, и следующий за ней в мелочах Индикоплов рисуют картину мира глазами людей, почти ничего не говоря о до-человеческих мирах. Основание Цивилизации уходит в дебри, к которым всегда обращались с неохотой. То, что замалчивают тексты, раскрыто в таинстве созерцания. Пропасть обнажает антарктический протогород Старцев из сочинений Говарда Ф. Лавкрафта. Он старше даже Древа познания Добра и Зла, ибо мандрагоровые корневища обрываются на уровне земной коры. А город-Башня уходит много, много глубже. До Грехопадения человеку были открыты 9 небесных сфер, теперь открываются 9 подземных селений Эдды: "Я помню йотунов древнерождённых, что меня древле вскормили, — говорит Вёльва. — Помню 9 миров, 9 ветвей-поколений Мирового Древа".
Зло проникло за ограду Рая и Плод сорван. Входные арки павшего Парадиза успел оплести сорный вьюн. Быть может, это крайние отростки Иггдрасиля? Кажется, что Древо с облетевшим "листвием" ломает Башню изнутри, но скорее оно отчаянно цепляется за почву, раздавшуюся под напором в стороны. Колоссальное здание рвётся кверху. Бруски земли твердеют и крошатся в процессе алхимической солидификации. Пламя нижних этажей грозит перекинуться на Дерево. Спор, который им практически проигран, продолжается между Змеем и раздвоившимся Первочеловеком. Выползая из "пещи огненной", Змию приходится ответно раздвоится на длинные чешуйчатые кишки, увенчанные соответственно двумя головами. Изображённый на диптихе двуглавый Змей имеет свою историю в иконографии "Страшного суда" и восходит к античному Церберу.
В "Адаме и Еве" Искуситель впервые пытается манипулировать людьми. Змей покушается вкусить от плода вслед за Евой, но та с коварной улыбкой отстраняет яблоко от его пасти. Пробитое солнечное сплетение Праотцев — знак искажения их первичной солнечно-огненной природы. Иудейский миф осмыслен Провоторовым и как эллинская гигантомахия, и как вариация Змея Мытарств с икон "Страшного суда". На некоторых из них Адама, победившего грех, но не могущего оторваться от пасти вездесущего Змия, вызволяет оттуда длань Христова. У Провоторова этот момент ещё впереди. Упавший на одно колено, но не сломленный Адам словно шарит у себя над головой, вот-вот ожидая встретить спасительную руку.
IV. "МОЛИТВА" (1992-93)
Следующий этап сопротивления Злу связан с воссоединением раздвоившейся, падшей природы Человека. К сожалению, "Молитву", где это показано, пока не удалось возвратить в Россию, она находится в Германии. "Молитва" — гимн православной аскезе в красках, Провоторов словно приоткрывает тысячелетнюю завесу над "невидимой бранью". Женское и мужское начала вновь соединяются в принявшем "великeй ангельскeй образ" иноке. Схимник затворил себя в тесной ротонде; его пальцы с оттенком полированного дуба мерно перебирают жемчужную вервицу. Змей, опоясавший и столп, и столпника, терпеливо выжидает момент, чтобы ужалить монаха. Согласно южно-славянским поверьям, змея старается укусить человека в место, где сходятся брови,— "крест", или "звезду". Но приблизиться к нему мешает ровное горение молитвы. Сверху, ниспадая на куколь, Башню заливает торжествующее эхо фаворского света. В этой келье уже не появится замыкающего свода — свет идёт сюда из бесконечности.
В древнерусской архитектуре башни выступают в двух ипостасях: как храмы и как и как крепостные посты для стражи. В синодальном и более укоренённом в патристике славянском текстах Библии символика Башни двоится. Иер 6:27-28 — синодальный перевод: "Башнею поставил Я тебя среди народа Моего, столпом, чтобы ты знал и следил путь их. Все они — упорные отступники…"; Острожская Библия: "Искuсител# дахъ тебе на люди Мо# крhпка, и вhси i искuсиши пuти ихъ…" Прит. 18:11 — синодальный пер.: "Имя Господа — крепкая башня: убегает в неё праведник — и безопасен"; Острожская Библия: "Из величества крhпости им# Господне, къ немu же притhкаюmе праведницы спасаютс#".
