Разборка теневого бизнеса за раздел сфер влияния — так по размышлении оценила кологривская общественность случившуюся за околицей баталию. Местные, русские предприниматели, также подвизавшиеся на торговле лесом и водкой, в последнее время пребывали в большой обиде на дагестанцев, которые перешли незримую границу в бизнесе, объединились с кологривским криминальным авторитетом и обложили конкурентов непосильным оброком.
Биться с "агрессорами" вышли за околицу не только обиженные и оскорбленные бизнесмены, но и вся кологривская молодежь. Участие в драке принимали более ста человек. Битва была "честной", то есть без поножовщины и тем более огнестрельного оружия, — никто не обратился в больницу с тяжелыми ранениями. Все остались живы. Получилась как бы ничья. Для окончательного решения проблемы требовалось подкрепление тому или другому войску. Официальные власти встали на сторону "своих". Приехал даже милицейский полковник из Костромы. Состоялось " собрание".
И на следующий же день из Кологрива начали убывать дагестанцы. Некоторые вообще спешно покинули город еще в те часы, когда собрание шло. Остальные сели на чемоданы и обещают навеки покинуть костромскую землю, как только сбудут последнюю партию заготовленного леса.
Свершилось! Русский народ прозрел! Слава Богу, из постсоветского упадка духа мы поднялись до уровня чеченцев — озарились национально-племенной идеей. Недаром, знать, наши рыцари чистой расы призывали: учитесь у вайнахов! Вняли. Сделали шаг в указанном направлении в отдельно взятом районе. Для торжества соответствующей идеи это хорошо. Для национального духа — тоже вроде бы все путем. А для души отдельно взятого русского человека? Обрел ли кологривский мужик-победитель радость бытия, покой и свет горней благодати? Такой, чтобы захотелось пройтись по костромским лугам и умилиться песней жаворонка? Обрел ли он в том бою вместе с обостренным племенным чувством лирическую чистоту своей отдельно взятой души? Ту самую, которая была разлита по СССР — самой лирической стране в истории человечества. Надо же с чем-то сравнивать достижения современных национальных героев. После войны и крови 45-го года лирика взвилась в зенит. А сейчас над нами, увы, туман и дым. Еще нам и до астральных высот далеко, не говоря уже о ментальных. Мы страшно приземлены в своем ожесточении, идем вслепую — шаг вперед, два шага вниз. Все сильнее чувствуя, что русской душе нужна любовь ко всем. Это чеченцы всегда будут любить только себя. Для них — это высший национальный закон. Иначе им просто не выжить. А нам для самообретения нужно любить и турок, и американцев. Пока мы опять не наберем этой силы, в тех же, конечно, боях — и под Кологривом, и под Грозным — нам воевать огнем и мечом до последнего русского, до края.
Конечно, мы сможем построить, уже строим, могучее государство — с хорошими ракетами, крейсерами, батальонами. И будем жить сытно— все. Большинство — с квартирами, дачами, автомобилями, компьютерами. Но и в таком государстве нам будет жить тяжко: без всесветной любви и ликования на луговых путях под песню жаворонка.
Пока что мы живем в буре, в которой "как будто есть покой". Когда же достигнем безоговорочного пушкинского "покоя и воли"?
А может, мы просто устали, постарели немного. А обыкновенная, натуральная молодость, нынешние семнадцатилетние чистые и сильные сердца, не обремененные бытовыми проблемами и историческими рефлексиями, одним лишь своим естеством прорываются к ощущениям абсолютной правды?.. Проснутся утром — и жизнь прекрасна?
2
Вот проснулся однажды утром в городе Алапаевске юноша Сережа Колмаков. От тычков разгневанной матери. Она обнаружила исчезновение из дома магнитофона и велосипеда, наорала на него. Отчим обозвал вором. И приказано было Сереже вернуть семейное имущество домой... Далее события развивались стремительно, по минутам.
9:45 Технический лицей города Алапаевска. Первая перемена. Мужской туалет. Обиженный Сережа Колмаков курил у открытого окна вместе с одноклассником Велижанским. Лицеист Сережа говорил вполголоса:
— Мать со своим е... отчимом осто...ела. Я их когда-нибудь убью.
— Если самому слабо, то я могу кое с кем поговорить, — предложил юноша Велижанский.
— Я бы заплатил. Квартиру матушкину ему бы отдал, а сам бы стал жить в освободившемся коттедже. У нас с матерью квартира на двоих, приватизированная. Ее не станет — я хозяин. Продам — деньги будут.
Зазвонили на урок.
— Ну так чего, поговорить? — спросил Велижанский.
— Ладно. Поговори.
Веселые трели звонка разливались по коридорам. Начинался второй урок, на котором Велижанский отсутствовал, как потом скажет на следствии его классный руководитель, — "по причине болезни зубов".
10:20 Комната в квартире Равиля Сабирова. Двадцатичетырехлетний Сабиров — симпатичный молодой татарин — лежал на диване и смотрел видео, когда раздался стук в дверь. Бабушка Сабирова открыла и впустила Велижанского с ласковыми присловиями, как хорошего, воспитанного мальчика.
— Равиль дома?
— Проходи, Андрюшенька. Дома он. Где же ему быть?
Друзья поздоровались солидно, за руку, и некоторое время молчали, глядели на телеэкран, следили за действием фильма. Потом Велижанский сказал:
— Один парень просит замочить своих предков.
В боевике крутые американцы театрально сражались друг с дружкой. Было много холостой пальбы, бутафорского дыма, краски кровавого цвета. Не оторвешься. Когда пошли финальные титры, Сабиров прибавил громкости дистанционным пультом, чтобы ненароком бабушка не подслушала.
— Когда?
— Чем раньше, тем лучше, я так понимаю.
— Ну скажи ему, что в принципе можно. Только нужна личная встреча. Кто он? Где?
— Идем сейчас со мной, как раз ко второй перемене успеем. Я его вызову на улицу.
10:50 Двор перед входом в лицей. Сабиров поздоровался за руку с Сережей Колмаковым. Отвел его за угол здания и Велижанского попросил быть свидетелем сделки.
— Если наколешь, то и с тобой разберемся, — пригрозил он Сереже.
— Без дураков! — уверял Сережа. — Зачем мне эта квартира. Мне коттедж останется.
— Ладно. Сделаем в лучшем виде, — пообещал Сабиров.
Торопливо, заискивающе Сережа предложил:
— Я могу и ружье достать. У отчима двенадцатый калибр.
— Войну устраивать не будем. Провернем тихо-мирно.
Они распрощались. Сережа ушел на урок, а Сабиров с Велижанским — в центр городка, в сквер у памятника Ленину, где тусовались все молодые бездельники.
13:00 На скамейке под акациями. Чернышев и Дмитриев скучали: даже на пиво не хватало, даже на сигареты. Сабиров подсел к ним, оглянулся и стал негромко говорить:
— Заказ есть. Одного парнишку предки опускают. Жить не дают. Надо кончить их. Хорошие бабки светят.
Предлагалась работа. Деньги шли прямо в руки. Впереди лето — к морю можно смотаться, по мотоциклу купить. Жизнь открывалась во всей своей красе. И Чернышев с Дмитриевым согласились.
14:20 Коттедж семьи Колмаковых — место будущей трагедии. Сережа обедал после занятий в лицее. Кушал суп, приготовленный мамой. Смотрел телевизор, купленный отчимом. Раздался стук в дверь. Принесли телеграмму от тетки из Свердловска: "Приезжаем в субботу". Гости собирались на день рождения Сережиной матери. Мальчик бросил недоеденный суп и помчался к Велижанскому. Тот ремонтировал мопед.
— Передай Сабирову, что сегодня надо кончить. Тянуть нельзя. Тетя Нина завтра приезжает. Может, месяц у нас проживет. Надо сегодня.
— Щас генератор прикручу и схожу.
— Давай я прикручу. А ты смотайся по-быстрому.
15:00 Квартира Сабирова. Бабушка Хафиза прислуживала дорогому внуку Равилю и его товарищам — Чернышеву и Дмитриеву, кормила их пловом, когда явился еще один гость — запыхавшийся Велижанский.
— Равиль, разговор есть.
Они удалились в гостиную, и Сабиров опять на полную мощь врубил "ящик".
— Сегодня нужно грохнуть! — кричал Велижанский на ухо Сабирову. — Завтра у них посторонних много будет.
Сабиров задумался, сказал Велижанскому:
— Быстро притарань фотки заказанных. И план дома: где спальня, туалет, коридор, куда окна выходят. Но главное, пускай расписку напишет, что квартира передается мне. Расписку! Понял?
