Сначала подвиг Скалона решили замазать грязью: «Скалон во время ответственных переговоров застрелился из-за измены жены». Потом его имя просто вычеркнули из истории. Причем, и западные историки тоже. Хотя немцы тогда поняли, что произошло. Скалона похоронили с высшими воинскими почестями. Скалон был плотью от плоти этой армии, род его (давно и полностью обрусевших франкошведов) 200 лет верой и правдой служил России. Вечная ему память.
А Иоффе… Думаю, умирающий генерал снился ему по ночам всю оставшуюся жизнь. В конце концов, «непрактикующий врач» застрелился. Ровно через десять лет после начала брестских переговоров, в ноябре 1927 года.
Как и Скалон, Иоффе оставил предсмертное письмо. На десяти страницах. Привести этот документ полностью не представляется возможным: есть там и «философское обоснование», и желание покрасоваться перед потомками. Все как положено. Но суть человека всегда видна:
«С некоторого времени Кремлевская аптека, которая всегда выдавала мне лекарства по моим рецептам, получила запрещение делать это, и я фактически был лишен той бесплатной медикаментозной помощи, которой пользовался, и вынужден был покупать необходимые мне лекарства за свой счет в городских аптеках…
Сегодня вечером врач ЦК т. Потемкин сообщил моей жене, что лечебная комиссия ЦК постановила меня за границу не посылать и лечить в России, так как специалисты настаивают на длительном лечении за границей и кратковременное - считают бесполезным. ЦК же, наоборот, согласен дать на мое лечение до 1000 долларов (до 2.000 руб.) и не считает возможным ассигновать больше…
Англо- американские издательства неоднократно предлагали мне за отрывки из моих воспоминаний (с единственным требованием, чтобы вошел период брестских переговоров) сумму до 20.000 долларов; Политбюро прекрасно знает, что я достаточно опытен и как журналист, и как дипломат, чтобы не напечатать того, что может повредить нашей партии или государству, и неоднократно был цензором и по НКИД, и по ГКК, а в качестве полпреда и по всем выходящим в данной стране русским произведениям… Я без прямого нарушения постановления Политбюро не считаю возможным издание своих мемуаров за границей, следовательно, не вижу возможностей лечиться, не получая денег от ЦК, который явно за всю мою 27-летнюю революционную работу считает возможным оценить мою жизнь и здоровье суммою не свыше 2.000 руб…
В прошлую мою такую же болезнь к моим услугам был целый личный штат полпредства, теперь же мне «по чину» даже личного секретаря не полагается; при том невнимании ко мне, которое последнее время наблюдается при всех моих заболеваниях (вот и теперь, как сказано, я 9 суток - без всякой помощи фактически и даже предписанной мне проф. Давиденко электрической грелки пока добиться не могу), я не могу рассчитывать даже на такой пустяк, как переноска меня на носилках…»
Это все понятно («20 000 долларов», «грелку не дали»). Я о другом. Оценим поведение Адольфа Иоффе на понятном ему уровне грелки. После предсмертного письма Скалона советская власть его вдове и дочери назначила пенсию. А после предсмертного письма Иоффе, адресованного опальному Троцкому, семью «дипломата ленинской школы» Сталин репрессировал. Помог сумасшедший ипохондрик домашним.
* ДУМЫ *
Алексей Бессуднов
Интеллигенцию спасут рабочие
Забастовки - верный признак растущего благополучия.
Экономика на подъеме, доходы обывателя растут, политической бури не видно, а забастовки в России случаются все чаще. За последние два года дважды бастовали рабочие завода "Форд" во Всеволожске - и оба раза успешно. Бастовали докеры в петербургском порту, итальянская забастовка прошла на питерской пивоварне "Хейнекен", на очереди, кажется, питерская же почта и московский завод "Рено".
К протестам нам не привыкать. Не исчезли еще из памяти 1990-е, бюджетники и пенсионеры, мрачными шествиями идущие по центральным улицам, обозленные горняки, стучащие касками на Горбатом мосту, "рельсовая война". Но то были бунты отчаяния, вызванные годичной задержкой зарплаты, нищетой и полным отсутствием какой-либо перспективы. Их типичный участник - пожилой инженер из умирающего НИИ, упорно голосовавший за КПРФ. Нынешние забастовщики принадлежат к совершенно другому социальному типу. Это рабочие вполне успешных предприятий, часто люди молодые, и вовсе не знавшие советской власти. Они требуют лучших условий труда и большей зарплаты - и раз за разом добиваются своего. В России медленно возникает рабочее движение, примерно в том же виде, в каком оно существует в Европе и в каком в России его никогда и не знали.
В Советском Союзе рабочие официально считались привилегированной социальной группой. Гегемоны, хозяева жизни.
Доходы советских рабочих, по крайней мере к 1970-м годам, превышали заработки служащих и большей части интеллигенции, лишь немногим уступая доходам управленцев. Зарплата существенно разнилась по отраслям, но по крайней мере квалифицированные рабочие в тяжелой промышленности и сырьевом секторе (и особенно в "оборонке") зарабатывали довольно много. Внешне советское правительство действовало под лозунгом "все для рабочих", однако в действительности картина была сложнее.
Фильм Марлена Хуциева и Феликса Миронера "Весна на Заречной улице", снятый в 1956 году, рассказывает о молодой учительнице русского языка и литературы Татьяне, приехавшей преподавать в вечерней школе в рабочем городке. В нее влюбляется рабочий доменного цеха Саша. Однако Саша не уверен, вправе ли он рассчитывать на взаимность. Ему кажется, что его образованная избранница не может полюбить простого рабочего. "Замараться боишься?" - гневно спрашивает он в сцене решающего объяснения. Сашу терзают социальные комплексы, он необразован, не понимает и не разделяет интеллигентских интересов и тихо выходит из комнаты, когда Татьяна слушает по радио концерт Рахманинова. Старший товарищ Саши инженер Крушенков рассказывает ему, что и сам когда-то был рабочим, но выучился, закончил институт и теперь стал образованным человеком (правда, перестав при этом быть рабочим). Мораль фильма в том, что преодоление социальных границ возможно, ведь Татьяне на самом деле нравится Саша, да и Крушенков ухаживает за простой рабочей девушкой.
Фильм "Большая перемена" снят 15 годами позже практически на тот же сюжет. Однако здесь акценты расставлены по-другому. Учитель истории в рабочей школе Нестор Петрович любит интеллигентную Полину, не обращая ни малейшего внимания на ухаживания своей ученицы, простоватой Нелли. Полина, в свою очередь, напрочь игнорирует друга детства, рабочего Ваню Федоскина. Равенство равенством, однако же всякий сверчок должен знать свой шесток.
Советская культурная политика по привычке сохраняла миссионерский импульс, заложенный в русской интеллигентской традиции. Идеализированный рабочий, "человек труда", был возведен на своего рода социальный пьедестал. Но этого же героя требовалось просвещать, образовывать, развивать - в общем, всячески вытравливать из него ту самую "рабочесть". Показательно, что учителя в совет- ских школах пугали детей возможностью попасть в ПТУ, что в дальнейшем с высокой вероятностью влекло за собой зачисление в ряды рабочего класса. И это вовсе не считалось венцом карьеры. Интеллигенция и рабочие чем дальше, тем больше расходились в разные стороны. И сблизило их только крушение советской власти. Но еще не сроднило.
Рабочие без интеллигентов
Обещанное на сломе СССР изобилие обернулось всеобщим кошмаром. 1990-е принесли крах производства, бессильного перед безжалостным "рынком". Пролетарии, наряду с бюд жетниками, оказались самыми пострадавшими. Рабочие переходили на натуральное хозяйство, многие спивались и деградировали. Молодые люди, оставшись без какихлибо профессиональных перспектив, были вынуждены искать другие сферы занятости - проще говоря, уходили бандитствовать.
Но почему, потеряв столь многое, рабочий класс не смог противопоставить "реформам" никакого внятного коллективного протеста? Причин тому несколько.
Советское государство, предоставив пролетариату сносные условия жизни, одновременно ликвидировало традиции независимого рабочего движения. Профсоюзы превратились из инструмента трудовой защиты в бюрократическую нашлепку, резиновую печать, штампующую путевки на черноморские курорты. Оставшись без попечения патерналистского государства, эрзац-профсоюзы оказались ни на что не способны. Да и как можно было им действовать? Советский директорат, спешно приватизировавший предприятия, в большинстве своем пользовался неразберихой и банально расхищал все, что плохо лежало, жалуясь при этом на проклятых чиновников. Рабочие же не привыкли идти против заводского начальника и ограничивались руганью в адрес "режима", лишь в редких случаях решаясь на протест против своих непосредственных боссов.
