— Ты в Скельбию хочешь? — как можно спокойнее, чуть повернув голову в сторону его руки, спросил я вертухая. — Я потом навещу тебя там, распишусь на гипсе…
Посмотрев на довольную ухмылку особиста, я дёрнул плечом, освобождая его от руки конвойного, развернулся и вышел из палатки. Бредя по пыльной тропинке между палатками с руками за спиной, я старался держаться. Не столько было обидно за понижение в должности и штраф, который ещё «вилами по воде» писан, сколько душила обида за двухсотых и трёхсотых, повешенных на меня. Как и не давала покоя мысль, кто же это меня так подсидел, сваливая в кучу то что есть и то чего нет для достижения своей цели. Подозревать можно многих, но на одних подозрениях за яйца не возьмёшь…
— Боря! — послышалось рядом.
— Чего? — ответил мой конвойный недовольным голосом.
«Интересно, он вообще когда-нибудь бывает доволен?»
— Иди, похавай, там сейчас уже всё уберут, а этого я отведу.
— А-а-а… Давай! — голос бугая Бори заметно повеселел. — Там ещё документы на него нужно…
— Не борзей, Боря, документы на него ты уже как-то сам, после ужина оформишь! — поставил точку весёлым голосом новый конвойный.
Проходя мимо центральной площадки, на которой разворачивались и выстраивались в колонну танки, мой новый попутчик решил со мной заговорить:
— Из Тартуса пригнали, вместе с новым пополнением в отряды пойдут! — перекрикивая гул двигателей, сказал он и продолжил: — Не оборачивайся только! Тебя Камрадом кличут?
— Да! — кивнул я через плечо.
— Меня Витей зовут! Привет тебе, узник, от парней из твоего взвода и от Мономаха с Куницей!
— Ты есть хочешь? — спросил он меня уже чуть тише, когда мы отошли от площадки с техникой, и её гул не приходилось перекрикивать.
— Нет. Спасибо, — есть действительно не хотелось, аппетит пропал напрочь.
— Это сейчас не хочешь, а завтра, когда я сменюсь, захочешь. На одной баланде долго не продержишься. Так что сейчас определю тебя в контейнер, а сам намучу тебе чего-нибудь из своего сухого пайка и попозже принесу.
Подойдя к контейнерам, Витя остановил меня у одного из них, с цифрой «4» на двери:
— Сделай вид, что на растяжке стоишь, мало ли, кто сейчас на нас смотрит…
Уперевшись в одну дверь контейнера головой и руками, я раздвинул ноги пошире, пока Витя открывал вторую дверь.
— Готово, заходи, Камрад! — весело сказал мне конвойный. — Сейчас пожрать принесу и воды.
— Спасибо. Скажи, а мои больше ничего мне не передавали?
— Передавали… — Витя как-то сразу перестал улыбаться. — Тебя твой замок слил. Гремлин.
Глава 16
Восток-дело тонкое
В городах строят храмы, наполненные золотом и серебром, ненужным Богу, а на папертях храмов дрожат нищие, тщетно ожидая, когда им сунут в руку маленькую медную монету.
© М. Горький, «Мать»
Трясясь в салоне взводного УАЗа на ухабах разбитых войной дорог, я широко зевал, борясь со сном. Вот уже третий день, как Гремлин вступил в должность командира взвода. Его командование пока мало чем себя определило, наработанный режим и уклад шли сами по себе. Но даже в тех мелочах, в которые Гремлин совал свой нос, отпечатывалось его нескрываемое желание самоутвердиться. Две последние ночи я и Шум заступали на фишку в самое неудобное время — под утро, как раз в фазу самого крепкого и сладкого сна. По вполне объяснимой причине самодурства нового взводного выходило так, что или я сменял на посту Хохла, или он сменял меня. Гремлин будто издевался, подталкивая нас Друг к Другу. То, что территории обоих занятых взводом дворов были объединены, и наблюдательный пункт находился только в одном нашем дворе, почти никак не облегчило график дежурств. Бойцы второго отделения тоже заступали на фишку, но ночное бдение доставалось мне, Шуму, Папаю и Борзому. С лёгкой руки Гремлина, расписывающего график несения службы на ближайшие сутки, ночные смены разбавлялись Хохлом, Маслёнком, Слимом и Тагиром. Но столкнуться на пересмене нос к носу с Хохлом, выпадало исключительно мне.
Сегодня утром Кусок привёз ежемесячные командировочные, выписанные для нас базой отряда и выданные налом под ведомость. Как обычно, сразу же организовывался сбор на закупку необходимого взводу провианта и желаемых вещей каждому по отдельности. Собрав половину командировочных на общаковый провиант, Кусок составлял список отдельно собранных денег и желаемых покупок. Одновременно с этим вёлся спор, кто поедет с Куском на рынок ближайшего восстановленного посёлка. Шум, у которого порвались его облегчённые белорусские берцы «Garsing», неплохо мотивировал своё участие в поездке. Я пошёл к нему прицепом, учитывая, что ещё ни разу не был на рынке восстановленного мирняка. Загрузив в прицеп, уже установленный к взводному УАЗу, пустые пятилитровые баллоны для сжиженного газа, мы выехали из посёлка под одобряющий гул сослуживцев. Каждый из провожающих нас жаждущих ожидал получить долгожданные контрабандные сигареты, сносные продукты, сладости и средства гигиены. Как же мало нужно человеку для счастья. Дикари.
Кусок, сидящий впереди рядом с Бастой, проводил нам с Шумом разъяснительную беседу о местных устоях, понятиях и правилах поведения на рынке во избежание недоразумений. Взяв для безопасности свои автоматы, мы с Шумом слушали Куска, поочерёдно зевая.
Как оказалось, курс местной валюты динамически плавал в зависимости от расположения населённого пункта к линии фронта — чем ближе проходили бои, тем выше был обменный курс. Командировочная сумма на каждого в среднем равнялась сорока тысячам местных фунтов. Основную концепцию местных рынков составлял массовый обман и врождённый торг. Наёбывали арабы на всём: на курсе при обмене валюты, на цене различных товаров, на их качестве и стране-производителе. Однако, увидев в покупателе человека с такой же гибкой жилкой торгаша, шли навстречу в процессе торга. Именно поэтому на местных рынках было нежелательно покупать мясо и другие скоропортящиеся продукты. Клятвенно ручаясь за только что забитого телёнка, торгаш мог толкать мясо сдохшего от обезвоживания или убитого миной животного, обработанное до нужного вида.
Встречающиеся нам на пути, зияющие дырами остовы сгоревших легковых и грузовых автомобилей, иногда с остатками сгоревших тел внутри, как и трупы бродячих животных, смотрелись настолько привычно и обыденно, как если бы это был дорожный знак с указанием километров до нужного населённого пункта. Глядя на этот местный колорит, было весьма интересно узнать от Куска, что в некоторых провинциях не знают, что такое хлеб. В Дерике и его окрестностях, к примеру, его пекут полным ходом, в Хомсе же и его районе понятия не имеют, что это такое.
Наконец, заехав в посёлок с очередным названием, которое можно было придумать и выговорить, только плотно накурившись бамбуковым веником, мы остановились прямо на улице. Привлекая общее внимание автоматами на груди и не местными выражениями лиц, Кусок с Шумом пошли в сторону стихийного рынка, находившегося прямо за углом от нас, на оживлённой улице. Я, оставшись на охране УАЗа и Басты, перелез в прицеп, охраняя пустые газовые баллоны от местных воришек, готовых, со слов Куска, даже колесо открутить, если за него можно выручить немного деньжат.
Проезжающие на редких машинах и мотоциклах сигналили нам с Бастой, проходящие женщины и дети махали руками с криками: «Русси! Садык!»
Жалкое зрелище представало перед глазами, когда я рассматривал окружающих меня сквозь свою призму. Чумазые дети, вечно голодные и кричащие, испуганные бабы, дёргающиеся при каждом резком звуке. И мужики, опускающие глаза. Глаза, которые видели многое за это время: и казнь родных людей, и смерть своих детей, и толпу бармалеев, трахающих баб на глазах их же мужей перед смертью от сжигания заживо, отрезания головы или детонирующего шнура, намотанного на руки и ноги, за секунду превращая тело человека в кукловидный обрубок. И плевать теперь всем им, что мы отбираем у них нефтяные ресурсы по праву победителя над их кровниками, что цветущая не так давно страна вернулась в каменный век на большей части своей территории, что тонны авиационных бомб перепахивают с песком и без того малоплодородную землю. На всё плевать. Лишь бы больше не видеть и не испытывать всего того ужаса и животного страха…
