Чтоб ЦДЛ из недр меня исторг.
Да чтоб: "Ступай ты, брат, куда угодно!"
Мне молвил со щита Святой Георг.
Нет, я ему скажу: Святый Георг!
Москвы светлопрестольной покровитель!
Санкт-Петерборха брат и отравитель!
Чем гнать меня, веди уж сразу в морг.
А то еще есть Лондон и Нью-Йорк -
Загубленных талантов всех обитель, -
Так сразу не обидь, душегубитель,
А посылай в что далее -- Нью-Йорк.
Пускай я там над золотом исчахну,
Спаду с лица, с души от всех каторг,
Из коих горшая -- кликуш восторг.
Там, умерев, сенсацией запахну,
С единственным прозваньем на губах, ну
Чьим, если не твоим, Святой Георг?
С чьим, если не твоим, Святый Георг,
Чудесным именем, Москвы зиждитель,
Рассыплюсь в прах охальник и вредитель...
Да если б только я уста расторг
Мои поганые, сколь глаз расторг
На нас тотчас бы пораженный зритель!
Какой восторг, о мой благотворитель,
Ты внял бы вдруг -- изюм, а не восторг!
Хурма в себя столь сока не вобрала,
Сколь этих уст хвала, а и хула
Моя тебе столь радостно светла -
Как ток, в долину льющийся с Урала...
Нет, право, даже и моя хула
Курится наподобие хорала!
"Не надо мне ни Славься, ни хорала!"
Ах так! Изволите пренебрегать
Гортанью, что отнюдь не станет лгать,
Как бы цепная свора ни орала.
На цепь не дам перековать орала.
Не жрете и не стану предлагать.
Как странно, что изволят полагать
Себя превыше хора и хорала!
Ужли презревший истинный восторг,
Он над хоралом? Он хорала ниже:
Ему ведь не доступен и восторг,
Смотрите -- и глаза он держит ниже...
Ужели не его -- чьего-то ниже
Сужденья мой некупленный восторг?
Но Тетушка мне говорит: Восторг,
Когда он истин, -- сам себе награда.
Квартальной премии ему не надо,
Поскольку есть не просит он, восторг.
Вот аппетит племянника -- восторг,
Едва он воротится с променада,
"Существенного, Тетушка, бы надо!" -
Мясные блюда у нее -- восторг!
Ведь кухня Тетушкина -- род хорала,
Где отбивная тенором блажит,
Ей вторит глас борща, бас-генерала.
Сама стоит, да вдруг как побежит!
Да это у других всегда бежит.
Ни разу у нее не подгорало!
И стоит, стоит Тетушка хорала,
Я думаю, поболе, чем эпох
Идущий козам на потраву мох,
Чем все, кого когда-нибудь прибрала
Земля -- от стоика до аморала,
От всех, кто ловко бить умел под вздох,
До всех, кто, получив туда, подох -
От маршала до самого капрала.
От тигра, полосатого, как тик,
Грозы четвероногого бекона,
До жалкой истины на дне флакона.
...Равно же и тебя, Архистратиг,
Пронзающий крылатого дракона.
...Что почерпнешь и не читая книг!
Читатель, милый, очень любишь книг?
Какой в свой дом не тащишь ты заразы!
Не блазнись на Марго и Рюи-Блазы,
Мне дорог лишь молчанья золотник.
Да что ж я вскрыл души моей тайник...
Подамся в хрипуны и скалолазы,
Когда везде сплошные неувязы
И тесен мне фуфайки воротник.
Не надо в честь мою писать хорала...
Нет, я ему скажу: Святый Георг!
Спаду с лица, с души от всех каторг...
Не надо мне ни Славься, ни хорала...
На деньги я не продаю восторг
И на цепь не перекую орала.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Канон
К. -- церковное либо светское многоголосие.
-- Из словаря.
Голос первый. ИЗБОЛЕВШАЯ МОЯ ДУША
* * *
27 марта 1940
Любимая, бесценная Ирина,
Единственная радость и мечта!
Вот из какого ныне карантина
Пишу тебе! Унылые места!
Колючая обвилась серпантина
Вкруг жизненного моего креста.
Я погибал. Ты строчками участья
Меня спасла. Благодарю за счастье!
Вот мой весь путь: семь месяцев назад
Меня, внезапу, на работе взяли
И, предъявив мне на арест мандат,
Карманы безотложно обыскали.
Затем свезли в Лефортов каземат,
Где еженощно на допрос мотали
И обвинили с осени самой
В измене по статье 58-ой.
Сознаться в ней же очень помогли мне,
И я ослаб, сломился, на беду.
Я, правда, брал, как ты запомнишь, Зимний,
Но то в сравнение не приведу.
И я протестовал, но понял: им не
До шуток вовсе. "Поимей в виду, -
Сказали мне, -- уж мы тебя осудим,
Мы тут с тобой валандаться не будем!"
И тут же для острастки стали бить,
И так зашли побои и глумленье,
Что я не вынес этого, как быть,
И подписал свое сам обвиненье.
А им того бы только и добыть.
"У нас, -- сказали, -- нет другого мненья,
Как то, что ты изменник. Так-то брат!"
Тут я сказал, что я не виноват
И на суде им поломаю перья.
"Попробуй, -- говорят, -- а мы тебя,
Чтоб ты пытал побольше к нам доверья,
Покамест вновь помелем в отрубя".
И как смололи! Только ведь теперь я
На свежем воздухе пришел в себя.
Изменнику мне выходила вышка,
А отрекусь -- забьют и тоже крышка.
Вот так семь месяцев я жил и ждал,
Что каждый час меня поставят к стенке,
Но суд меня внезапу оправдал:
Измена-то не вынесла оценки.
Тут я впервые в жизни зарыдал
И рухнул о земь -- подвели коленки.
Ко мне теперь применена статья
193-17-а.
Теперь я получаюсь не предатель,
А как бы это попросту сказать,
Недоноситель что ль, иль наплеватель,
Не смогший контру в узел завязать,
Халатный относитель, обыватель -
Обидно, право, а кому сказать!
Кому пожаловаться! И что толка!
Ну вот. Твой незадачливый Николка.
* * *
Пришли мне сальца в виде хоть корейки
Или другой какой свиной клочок,
Да кубики из мяса иль курейки,
Халвы да сахарцу, лук, чесночок.
Да не видала ль где ты телогрейки
И старых (не в Никольском ли?) брючок.
Пока что без калош все ходят всюду,
Но коль пришлешь их -- возражать не буду.
Необходимы: полотенец -- два,
Носков -- четыре пары, две -- портянок.
Без одеял я не прозяб едва:
Такая холодина спозаранок.
Да, кожанка. Тем боле, рукава
Ты вделала, покамест со двора ног
Еще не вынес я, а где такой
Набрюшник, вязанный твоей рукой?
Все это высылай мне понемножку,
А сразу вышли мне два-три платка,
Эмалированную кружку, ложку
Из липы, а на ней прорежь слегка
Мои инициалы, ниток трошку,
Иголок да белья. Ну все пока.
С едой, прошу, поторопись теперь ты.
Забыл: пришли бумагу и конверьты.
* * *
9 ноября 1940
Привет моей единственной любимой
Иринушке! С великим днем тебя!
Как прошлый год, в тоске невыразимой
Все без тебя -- встречаю праздник я,
Бесправый, надругаемый, гонимый,
Эксплуатируемый, что любя,
Того и вовсе лицезреть лишенный,
Как желдорлага подлый заключенный.
Родная, как ни странно, есть и тут
Живущие за счет горба чужого,
Обрекшие других на жалкий труд
Без отдыха, без должного съестного,
Заради показателей сосут
Из человека соки -- право слово -
И не скрывают низменный свой нрав,
Хотя никто таких им не дал прав.
Моя колонна ставила рекорды
По кубатуре насыпи в путях,
И люди были достиженьем горды,
К тому же, нам вручили красный стях.
Представь, что делают свиные морды:
Всех лично награждают при гостях,
А мне -- организатору движенья -
Дают червонец -- в виде одолженья.
За что ж, родная, мне такой плевок?
Что на собраньях я не лью елея,
Что не бегу на зов, не чуя ног,
Что правду режу, глаз их не жалея,
Что не сгибаюсь ниже их сапог,
Что равен человеку, а не тле я,
Что для одной лишь Родины тружусь,
Хотя, возможно, жизни тем лишусь.
Прости, Иринушка, что я отвлекся
От нежных жалоб твоего письма,
Моими помпадурами увлекся -
Да и несправедливостей здесь тьма.
А между тем -- и у тебя итог со
Служебным окружением -- эх-ма!
Как не поставить острого вопроса,
Чтоб там к тебе не относились косо!
Любимая, за правду постои!
Ты не должна, не можешь так сдаваться,
Ведь в этом деле все права твои.
Не хочешь от начальства добиваться -
К общественности обращайся и
Порядка требуй, да ведь может статься,
Что ты раскроешь им глаза и вдруг
Поймут! Поймут, что здесь творят вокруг.
Жаль, что за все здоровье наше платит.
Тебя прошу: себя побереги,
А то тебя так не на долго хватит.
Спокойством матери не небреги,
А мужу, что себя в неволе тратит,
Твой голос и поддержка дороги.
Любимая, ты здесь дала мне слово,
Но я прошу тебя об этом снова.
Останься человечною хоть ты
Со мной, загубленным в младые годы.
Дай разбирать мне ясные черты
Родных мне слов в их редкие приходы.
Когда б ты ведала, что за мечты
От них в душе родятся, как легко да
Улыбчиво душе от строк твоих,
Я по десятку раз читаю их.
И часто мне приходит облегченье,
Когда в строках подробен твой отчет,
